Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2008
Дмитрий ГРИГОРЬЕВ
/ Санкт-Петербург /
Сквозь жизни шум и суету
сыграть последнее ту-ту,
или под старость желтый зуб
оскаливши на белый свет,
сломав свои полсотни лет,
пустить любви былой слезу,
и уронить ее в платок,
зерном в тряпичную мечту,
чтобы затем взошел росток
сквозь жизни шум и суету.
чтобы из куколки она
вдруг вышла бабочкой цветной,
чтобы пришла сюда весна
и прорвала тряпичный слой,
чтобы бродила словно брага,
чтобы бурлила и кипела,
и когда кончится бумага
нашла себе мясное тело.
А все слова, что шли поодаль,
собрать и разбросать по одам.
* * *
Ногти ее перламутровые,
глаза — изумруд.
И как я к ней подойду,
если на моих подошвах мазут,
и слова пахнут нефтью.
Ведь я шел к ней через Сураханы,
вдыхал горячий воздух Апшерона,
я видел пестрых змей, прозрачных птиц
в дрожащем небе над храмами огня.
Я плакал — это слезы Низами,
меня кололи розы Физули,
я видел восемь дверей в рай
и четыре дерева: кедр, чинар, гранат, абрикос.
Виноград оплетает ее дом,
словно дракон охраняет ее вход,
и что я ей расскажу,
если в горле моем прибой
и песком заполнен мой рот.
* * *
Наша смерть — это не равнина,
а овраги, где тонут машины,
и люди бросают мусор на рыхлое дно,
где даже камни не растут,
и земля, коричневый рот разинув,
смеется над всеми
кто живет тут,
в эти овраги мы ходим за глиной,
чтобы замазывать трещины на печке,
чтобы лепить маленьких человечков,
мы копаем землю, согнув спины,
словно кланяемся смерти-матушке,
чтобы нас погулять отпустила
хотя бы до вечера.
* * *
мы будем сидеть за чаем
говорить о добре и зле
о кризисе на земле
о наступлении пустыни
о современных границах
вязать словно свитер
историю этого мира
только мелькают спицы
красную нить второй мировой
сплетая с Вьетнамом
вот черный Афган
вот зеленый арабский кризиса
мой свитер белый белый
потому что вязала мама
и ей до истории этого мира
не было никакого дела
Вечер
Нет больше тертой моркови на столе по утрам,
каротин укрепляет глаза — так говорила мама,
нет больше творога, в котором кальций,
нет спрятанных дневников за школьной
батареей…
Я не помню, сколько у времени пальцев,
оно не хватает, не тащит, и сердце не греет
ожидание праздника новых стихов и картинок,
и кирпичное небо крошится трухой каротина.
Хозяин реки
Она приходит к реке каждый вечер
с кувшином пустым и тихо поет,
даже круги на воде застывают
когда слышат песню ее
о том, чья кожа в мазутных пятнах,
у кого на лице не улыбка, а шрам,
он в камышах словно ветер спрятан
и появляется лишь по утрам,
острый нож мои пальцы сжимают,
мое сердце — лягушка, мой дом — тростники
каждую ночь схожу с ума я
и жду хозяина этой реки,
я стану им, а он станет смертью,
я стану ветром, он станет никем,
ведь добыча моя — всего лишь сердце
той, что приходит к этой реке.
* * *
Ещё не завтра уже не вчера
мать мне сказала замуж пора,
но рядом со мной лишь Егор да Степан,
стакан и топор, топор и стакан.
Мне говорили: любовь — это яд,
крысы в подвале ночью шумят,
они не боятся крысиного яда,
любовь моя спрятана словно клад.
Степан мой пошел в еловый лес
цветок папоротника искать,
а принес горькух да опят —
их даже черви не едят.
Егор мой на радугу утром влез,
съехал вниз — штаны ободрал,
фиолетовый зад теперь у него,
и вместо золота — ничего.
Я же в зеркало темное смотрю,
пусть покажет мне, кого полюблю,
и в зеркале не Егор и не Степан,
а рогатый лесной пан.
Одна простая штучка
Одни хотят, другие мучают, третьи ласкают,
четвертых я сама хочу, но они не могут:
слишком людей вокруг меня много,
и как доказать им что я не такая,
что для них у меня есть одна штучка,
вот эта странная штучка, очень простая,
вы не подумайте, ничего неприличного
в ней нет не было и никогда не бывает.
Дикое окно
Дикое окно
открылось в нашем доме:
хлопает створками даже когда нет ветра,
скрипит,
а иногда выплевывает
то бумажный самолет,
то полиэтиленовый мешок
полный воды.
Прохожие шарахаются, отходят в сторону,
смотрят: глухая стена,
пустой брандмауэр,
а дикое окно уже на
другой стороне дома
по собачьи мяукает,
по кошачьи лает,
и что выкинет в очередной раз
никто не знает.
* * *
белой штукатуркой на асфальте
рисовали людей
красным кирпичом на асфальте
рисовали кровь
классики скакалки
крестики нолики
голубиный помет, вороньи крики
на крышах машин белые лепешки
дождь легко смыл штукатурку
кирпичная кровь оставалась чуть дольше
за темные решетки люков
ушли плоские люди
мы тоже домой не вернемся
здесь играть будем
* * *
театр уехал
остались лишь темные полосы
на белой площади
следы колес
театр увез ветер
стало душно в городе
снег превратился в грязь
запахи базара и запахи помойки
заполнили улицы
а сцену быстро перестроили
под эшафот
казнь тоже зрелище
и зрителей собирает не меньше
* * *
судьба старуха сетей не плетет
да и нить не тянет
просто доверила кошке катать клубок
а кошка с алмазными когтями
дерет больше чем катает
клубок стал совсем пушистым
нити оборвались до того как их размотали
а старуха то совсем не слепая
смотрит телевизор, кино веретено
крутит вертит на ус мотает