Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2008
Георгий ТУРЬЯНСКИЙ
/ Франкфурт на Майне /
Взаимообогащение
Александр Петрович Самоцветов возвращался домой после работы, не замечая, что наступает ногами прямо в лужи. Александр Петрович отличался высоким ростом, в нём было два метра с лишним, на орлином носу его помещались очки, вдоль тела болтались длинные руки с тонкими, музыкальными пальцами. Самоцветов глядел в голубое осеннее небо, на лице его светилась улыбка. В портфеле лежала аккуратно завёрнутая в газету книга с надписью на корешке S. Kot “Conversations with the Kremlin and Dispatches from Russia” издания Оксфордского университета.
В последнее время историческая тема страшно притягивала Александра Петровича, он буквально проглатывал исторические книжки одну за другой и писал свою работу под предварительным названием “От Российской Империи к Советскому Союзу. Естественные причины развала”. Самоцветов являлся убеждённым сторонником географического детерминизма в истории. В будущей книге он пытался связать все исторические повороты в России с её неудачным географическим положением.
Кроме географического положения определённую роль играл согласно его теории климат. Суровый климат не способствовал развитию страны. Урожаи год от года скудны, рынок не развит. Крестьяне бедствуют. Отсюда слабое, а главное медленное развитие капитализма.
Александр Петрович шёл дальше. Он находил сходство исторического климата Земли с природным климатом. В историческом климате наблюдается эффект, сходный с парниковым, в климате обычном. Войны и социальные потрясения, являющиеся историческими ураганами и бурями, в настоящее время участились и усилились. Связано это с развитием капитализма и экономики. Однако произошло потепление. Удлинились временные промежутки между крупными катаклизмами. Следовательно, не за горами полный историко-географический коллапс, делал вывод Самоцветов.
Словно барометр сидел Александр Петрович за разного рода таблицами и атласами и старался уловить по едва заметным одному ему деталям быстро меняющейся жизни силу и направление глобального исторического ветра.
Занимался всем этим Самоцветов в качестве хобби. По образованию был он геолог. В молодости ходил в экспедиции и собрал большую коллекцию минералов, которая пылилась теперь дома в шкафах. Потом он защитил диссертацию и стал работать преподавателем в Московском Геолого-Разведочном Институте.
На семинарах Самоцветов возвышался над столом, он раскидывал большие руки в стороны, словно пытался обнять слушателей. А иногда во время разговора он поднимал руки и отбрасывал их резким движением в направлении собеседника. Александр Петрович любил дискуссии. Он подбадривал студентов, если они высказывали необычные, смелые мысли. Но такое случалось нечасто. В основном студенты говорили глупости, а говорили они то, что думали. Приходилось их отчитывать и объяснять элементарные вещи по десять раз. Дискуссий потом не получалось.
Самоцветов жил холостяком в Тёплом Стане, в квартире, набитой книгами.
Пару дней назад к Самоцветову приехал в гости его двадцатилетний племянник из Тбилиси. Звали племянника Георгий. Георгий был худой, невысокий, с длинными жидкими русыми волосами. А орлиный нос его по форме очень напоминал нос Самоцветова. Сам Георгий себя называл Гогой и просил дядю не церемониться. Александр Петрович и не церемонился, он много работал в библиотеке, приходил домой поздно, так что Гога проводил почти всё время один в городе и в московской квартире Самоцветова. Встречались они обычно за ужином.
— Ну, как, осмотрел Москву, сходил в какие-нибудь музеи? — спрашивал Самоцветов.
— Я ходил на одну улицу, искал телефон. Там памятник видел, — Гога принимал позу, как у увиденного им памятника.
— А-а, Гоголь, — угадывал Самоцветов, глядя на сидящую сгорбленную, скорбную фигурку в исполнении Гоги, — ну а что ещё посмотрел?
— Видел ГУМ и под Красной площадью все магазины. Но там дорого. А знаете, почему лошадь Жукова хвост подняла? — ставил он в тупик своего учёного дядю, — а-а, не знаете.
Гога приехал в Москву искать покупателя свёклы. В Грузии имелся продавец, готовый завалить столицу дешёвой свёклой. Дело было за покупателем. Найти его оказалось вопросом сложным. По нескольку часов в день Гога проводил за телефоном, обзванивая торговые точки.
— Не могу, уеду ни с чем, долги будут, — жаловался он, — а деньги надо отдать. Я дал клятву.
В квартире Александра Петровича Гоге нравилось. Гость тыкал пальцем в очередную ветхую книжку и спрашивал:
— Что это такое, дядя Александр?
— О, это непростая книга. Голландский морской справочник. При Петре такого добра много привозили в Россию.
— Но это ценная букинистическая книга? — не унимался Гога.
— Да, довольно-таки, — отвечал Самоцветов.
— А эта книга?
— Ницше в воспоминаниях современников.
— Ценная вещь? — Гога любил конкретность.
— Десять рублей в ценах 85-го года.
Интерес Гоги к Ницше сразу пропал.
— А это что такое за дерево с фамилиями? — спросил однажды племянник Александра Петровича и показал на небольшую картинку под стеклом, висящую над рабочим столом Самоцветова.
— Генеалогическое древо рода Арсеньевых. Дерево я в “Букинисте” приобрёл, но большой ценности оно не имеет, — не дожидаясь следующего вопроса, пояснил Самоцветов.
Потом добавил:
— Старинная штука, восемнадцатый век, посмотри, как красиво каждая буква выписана. Перед нами не одна семья, а целый род, связанный корнями с нашей великой страной. Вот так и мы с тобой, тоже ведь родственники.
Александр Петрович улыбнулся и заглянул сверху вниз прямо в Гогины глаза. Гога оцепенел и кивнул.
“Великий человек мой дядя, хоть и странный”, — подумал он в эту секунду.
Телевизора у Самоцветова не имелось, поэтому сразу после ужина Гога шёл спать.
Александр Петрович уступил племяннику свою комнату, сам на время переехал в кабинет. Самоцветов старался подобрать для своего гостя что-нибудь интересное почитать. В основном на полках его комнаты стояли книги по минералогии и геологии. Но Александр Петрович нашёл в заднем ряду пыльную книжку небольшого формата.
— Могу на сон грядущий порекомендовать преинтереснейшую книжку Тетишвили “Грузины в Москве”. Надеюсь, тебе понравится, вежливо произнёс Александр Петрович, полуоткрыв дверь комнаты, в которой теперь обитал его гость. Он протянул лежащему на диване Гоге книгу в синем переплёте и тихо затворил за собой дверь.
Гога взял её в руки, перевернул, увидел на обороте вдавленный в обложку знак: 7р. и без энтузиазма открыл. Книгу он открыл наугад, ближе к середине. Тетишвили писал:
“Александр со свитой стоял в шатрах, спасаясь в лесной горной местности от наступавшей в Алазанской долине нестерпимой августовской жары”.
Гога представил себе жару, вспомнил, что уже два дня не мылся, и ему захотелось пойти в ванную. Потом он передумал и поклялся себе помыться утром. Он стал читать дальше:
“Летний отдых царя проходил в охоте на оленей и туров, которая сочеталась с обсуждением важных государственных вопросов”.
— Бред сивой кобылы, — решил Гога, бросил книгу в угол, выключил свет и закрыл глаза.
Но спать не хотелось. Он снова включил свет и открыл чемодан. На дне его, рядом с паспортом, лежал “Сборник анекдотов про новых русских”, купленный Гогой в тбилисском аэропорту перед отлётом в Москву. Гога стал читать. Сборник оказался смешной, и через полчаса Гога уснул в хорошем настроении.
Самоцветов лёг поздно. До двух часов ночи он раздумывал, потом быстро в общих чертах набросал статью о керамике курганов Верхнего Поднепровья. Археология его тоже увлекала, к сожалению, на неё почти не оставалось времени. Самоцветов попытался классифицировать керамическую посуду славян первого тысячелетия не по трём классическим категориям, а по пяти.
За завтраком не выспавшийся, но довольный своей ночной работой Самоцветов показывал результаты.
— Гляди, это классические типы древней посуды: Корчак, Пеньковка, Келочин-Тушемля. Вот ещё два типа сосудов, биконические. По теории, типа Пеньковка. Но как бы не так. Смотри, какая разница. Длинная шейка и орнамент. Они и найдены совершенно в других курганах. И датировка другая. О чём это говорит?
Гогу не интересовали изыски дяди Александра.
— Я ничего не понимаю в горшках, — голос племянника звучал раздражённо, — вы не знаете, случайно, где можно свёклу продать, а?
Самоцветов не знал и даже готов был поклясться в этом. Чтобы не сидеть молча, он стал расспрашивать Гогу про Тбилиси, про жизнь в Грузии. Гога рассказывал.
— Да, всё плохо, дядя Александр. Бизнес делать не можем с ребятами.
— А в чём причины такого положения? — спросил Самоцветов.
— Законов нормальных нет, начальники все старые — дерьмо, новые — три раза дерьмо. Сидят, что-то говорят, сами не знают, чего хотят. А вокруг полный бардак. Короче, как везде.
Самоцветов слушал с интересом. Потом он оттопырил губу и расставил руки в стороны. Это означало, что он сделал для себя некое умозаключение.
— Итак, сумма суммарум: первое — отсутствуют хозяйственные рамки, второе — отсутствуют программы действий, третье — игроки на рынке или, если хочешь, актёры рынка не в состоянии начать свою игру. Видишь, как важно уметь правильно формулировать свою мысль.
— Ну, да, — немного подумав, произнёс Гога, — денег ещё тоже мало.
Самоцветов ушёл на работу. Гога остался снова один. На него напала тоска. Дела шли всё хуже, вернее никак не шли. Гога злился, кричал на себя в пустой квартире и не знал, что делать. Он пошёл в ванную, посмотрел на себя в зеркало и чуть не разбил его. В конце концов он решил, что надо уезжать. На следующий день Гога из Москвы исчез. Вместе с ним исчезли и несколько книг из домашней библиотеки Самоцветова. Пропал голландский морской справочник, довольно редкое издание. На столе, в кухне Александр Петрович обнаружил записку:
“Извините, дядя Александр. Срочно надо уезжать отдавать деньги. Всё, что у вас забрал, со временем верну. Все деньги верну! Клянусь. Гога”
Самоцветов сперва расстроился и разозлился на племянника, но несильно. Долго злиться он не умел. Пропали не самые ценные книги, утешал себя Самоцветов. Тем более что Гога обещал вернуть за них деньги. С другой стороны, приезд Гоги и пребывание его в доме сочетались для Самоцветова с небывалым всплеском его творческой активности. Александр Петрович заключил, что визит племянника, в общем и целом сыграл положительную роль в творческом плане.
Самоцветов закончил статью о керамике курганов, начал новую и сильно продвинулся с книгой. В голову ему пришла свежая, интересная идея, которая выльется, как знать, когда-нибудь в статью.
Мысль заключалась в том, что развал СССР обуславливался структурными проблемами и ничем иным. Грандиозные проекты, осуществлявшиеся в СССР незадолго до распада: создание и полёт станции МИР, корабля “Буран” и разных других военных машин указывало на мощный научно-технический и промышленный потенциал страны. Такие проекты не под силу слабому, умирающему государству. Следовательно, никакого застоя и в помине не было! Структурные проблемы привели страну к кризису, к неэффективному хозяйству, а потом и к краху, убеждённо говорил себе Самоцветов. И решил поразмыслить над этой темой ещё.
Надо заметить, что статьи и книги Александра Петровича публиковали редко, с частыми опечатками и ещё хуже и реже за них платили. Но его это не разочаровывало. Он утешал себя тем, что общественное сознание косно, а новые идеи всегда пробивают себе дорогу с трудом.
В самолёте племянник Самоцветова дочитал сборник анекдотов. Настроение испортилось, как жить дальше Гога не знал. Единственная надежда — продать книги дяди и выручить немного денег. От нечего делать Гога взял ручку и на салфетке стал подсчитывать убытки. Потом полез в дорожную сумку, достал лист бумаги и стал вспоминать, как называлось дерево на стене у дяди Александра. Название напрочь вылетело из головы. Но Гога придумал способ узнать его снова.
— Простите, — спросил Гога пассажирку на соседнем кресле, — мне очень важно. Вы не знаете, как называется врач по женским болезням?
— Гинеколог, что ли? — ответила пассажирка и удивилась нахальству соседа.
— Спасибо, большое, — Гога погрыз ручку и нарисовал следующую схему:
ГИНЕКОЛОГИЧЕСКОЕ ДЕРЕВО
