Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2008
Евгений СТЕПАНОВ
/ Москва /
Пиджак Саши Ткаченко
(записки издателя)
ОБЩЕНИЕ С ПОЭТОМ
Генеральный директор Русского ПЕН-клуба, поэт и прозаик Александр Ткаченко скончался на 63-м году жизни в ночь с 4 на 5 декабря 2007 года.
Александр Ткаченко родился 19 апреля 1945 года в Крыму. Окончил Высшие литературные курсы в Москве. Публиковал стихи и прозу с 1975 года, был автором свыше десяти сборников стихов и книг мемуарно-публицистической прозы. С 1994 года Ткаченко возглавлял Русский ПЕН-клуб.
Таковы скупые строки из Интернета.
Что же за этими строками биографии? Большая и достойная, насыщенная творчеством, борьбой, помощью другим людям, метаморфозами, путешествиями и приключениями жизнь.
* * *
Мы познакомились в 1988 году, 20 лет назад. 43-летний Ткаченко уже был известным, признанным поэтом, все знали, что он друг, ученик и последователь Вознесенского, а я только начинал свою редакторско-издательскую карьеру — был стажером журнала “Огонек”, отвечал в отделе литературы за стихотворную почту, занимался неблагодарным делом — писал по заданию начальства отказы “неноменклатурным” поэтам.
Ткаченко только приехал из Америки и принес к нам в отдел свои новые стихи.
Саша сразу запомнился. Живой, непосредственный, невероятно откровенный, любящий виртуозное соленое словцо, вихрастый, усатый… Д,Артаньян!
Рассказывал про Штаты.
— Что поразило? Как у них устроен быт! Все продуманно, никаких проблем. Даже противно.
(В Штатах, к слову сказать, он был раз двадцать. Объездил всю Америку — от Нью-Йорка до Сан-Франциско.)
Потом стал вспоминать о футбольной юности.
— Помню, сыграли какой-то матч, и тренер нам, как Пушкин, вынес приговор: “Вы играли без божества, без вдохновенья”.
* * *
В тот же день — при первой встрече! — он сам предложил мне дать рекомендацию в Союз писателей. Я засмущался, сказал, что еще не готов. Мол, согласен, и на членство в Союзе литераторов…
Потом наши пути многократно пересекались.
В 1992 году я жил в США, в Филадельфии, в частности, в гостях у художника и поэта Владимира Шаталова, старого “дп”-шника из второй волны русской эмиграции.
Однажды Владимир сказал мне:
— А раньше у меня Саша Ткаченко гостил, вот пиджак забыл. Смотрите, какой хороший — заграничный, из дорогого материала, белый. Он вам, Женя, подойдет.
Когда я потом рассказывал про это Саше, он улыбался. Пиджак подарил мне. И я в нем довольно долго ходил.
* * *
Особенно активно мы общались в 2000-е годы.
Вместе провели в 2006 году поэтический фестиваль “Другие”, он подключил к нему крупнейших писателей — Василия Аксенова, Андрея Вознесенского, Фазиля Искандера, Людмилу Улицкую…
Помню, как Саша разговаривал по телефону с Аксеновым, своим старинным товарищем. Просил Василия Павловича войти в общественный совет фестиваля… Надо напомнить, что именно дома у Ткаченко, в Симферополе, Аксенов написал “Остров Крым”. Разговор был в высшей степени почтительный, младшего — со старшим. Никакого амикошонства, запанибратства. Старший есть старший. Это Саша впитал с молоком крымчакской матери.
* * *
Пожалуй, главная черта Ткаченко заключалась в следующем — он хотел помочь всем. Всем и без исключения! Это не преувеличение. Я знаю великое множество людей, которым он оказал ту или иную услугу.
…Поэтесса и литературный критик Ира Горюнова обратилась к нему с просьбой устроить на работу. Саша тут же позвонил издателю Михаилу Соломоновичу Каминскому. И вот Ира — уже редактор престижного издательства “Олимп”.
Юре Милорава нужна была американская виза. Саша помог через ПЕН-клуб.
Нину Горланову обижают соседи — Ткаченко немедленно написал письмо губернатору.
И т.д.
Мне он постоянно находил клиентов на издание книг за счет средств авторов. Ни разу не завел речь об откате, хотя в Москве это, по-моему, совершенно не принято. Откат — это сейчас новая национальная идея, а также краеугольный камень экономики.
Был абсолютно не злопамятен, самоироничен.
Расскажу такой случай. Я порекомендовал поэта Юрия Милорава в ПЕН-центр. Саша с радостью его принял. Юра начал рассказывать, как в молодости восхищался футболистом-Ткаченко.
— Вы были замечательным вратарем! Я ходил на многие ваши матчи!
Саша рассмеялся:
— Юра, спасибо, но преувеличивать все-таки не надо, я играл в нападении и полузащите…
Юра просто перепутал. Был еще и вратарь Александр Ткаченко.
Еще одна прекрасная черта Саши — ни о ком не говорил плохо за глаза.
Если говорил, то в лоб.
Помню, один писатель обратился к нему с идеей о ПЕН-клубовской газете.
Саша горько улыбнулся:
— Вот ты мне предлагаешь издавать газету. А кто ее будет делать? Ты? Ты не будешь. Делать опять придется мне.
* * *
Когда вышла Сашина книга “Сон крымчака, или Оторванная земля”, я прочитал ее залпом. Ткаченко как представитель своего народа (Саша по маме крымчак) воссоздал историю, культуру самобытнейшего этноса. Литература — это, вообще, на мой взгляд, воскрешение. Воскрешение людей, событий, судеб. Ткаченко именно этим и занимался — воскрешал народ. Другой более высокой миссии у писателя быть не может. Кстати говоря, у Шкловского в 20-е годы выходила книга “Воскрешение слова”.
Обо всем этом однажды я говорил Саше по телефону.
Он слушал радостно. Только переспрашивал:
— Тебе, правда, понравилось?
Да, правда. Я считал и считаю, что “Сон крымчака, или Оторванная земля” — главная и лучшая книга Ткаченко. Выдающаяся книга. Но не последняя, как часто писали в прессе. Последняя книга Ткаченко, вышедшая при его жизни, — сборник рассказов и повестей “Стукач”.
Над “Стукачом” он работал несколько лет. А мы, наше небольшое издательство “Вест-Консалтинг”, ему изо всех сил помогали. Ткаченко торопился. Он, видимо, чувствовал, что у него мало времени. Он доверил нам рукопись, чтобы мы ее откорректировали, сверстали, напечатали. То есть выполнили работу “под ключ”. Мы выполнили работу за полгода. Это быстро. Если учесть, что в книге четыреста страниц.
Долго думали над названием. Саша предлагал различные варианты. Советовался со мной. Когда он предложил — “Стукач”, я сразу одобрил.
— Это коммерческое название, интригующее, — сказал я ему, — книгу продадим. Может быть, даже будет коммерческий успех!
* * *
Саша, конечно, никогда не был сексотом. Просто он считал любого честного писателя стукачом, стучащим на самого себя. Вот, что сказано в аннотации.
“В этой книге Александр Ткаченко не носится с идеей проклятия примитивного доносительства, он смотрит шире. Художник, на его взгляд, это вообще стукач всему миру о своем внутреннем и наболевшем. Он может сказать то, что другой постесняется, он стоит на линии себя и общества. Отсюда и конфликт с властью во все времена. И боль, и страдания тех, кого он любит, и тех, кто любит его”.
* * *
Его оценки людей были иногда очень неожиданны. Он, видимо, хотел видеть окружающих лучше, талантливее, чем они есть на самом деле.
Мне он однажды сказал:
— А ты в этих брюках и белой рубашке очень похож на Маковского. Одно лицо!
Я, конечно, “разомлел до неприличности” от тщеславия, но от души рассмеялся.
— Саша, да ты что, ничего общего! У меня типичное монголоидное лицо. Если я и похож на кого из великих, так в лучшем случае на Мао Цзэдуна.
Он все равно настаивал. Было смешно, но приятно.
* * *
Когда мы работали над его книгой стихов и переводов “Происхождение вида”, я понял, как Саша любит, просто обожает своего сына — Федора.
Постоянно мне о нем рассказывал, радовался его успехам.
— Представляешь, он сидит на лекциях, слушает профессора и одновременно что-то чертит авторучкой в тетрадке, получаются очень неожиданные, немного “сюрные” рисунки.
Рисунки нам в издательстве очень понравились, ими и проиллюстрировали книгу. Саша был очень доволен.
Ткаченко оказался человеком, превосходно разбирающимся в дизайне. Он сам придумывал обложки своих книг, сам разрабатывал иллюстративный ряд. Для книги “Стукач” нашел художника, который находился (и находится) в Крыму в психиатрической больнице, поддержал его финансово, купил необычные рисуночки и акварели. И они действительно украсили книгу.
* * *
Над книгой “Стучач” он работал больше всего с Аней Романюк, она у нас в издательстве и дизайнер, и корректор, и самый опытный редактор. Она и верстала Сашину последнюю книгу.
Он ее вычитывал два-три раза. А мы с Аней — раз семь-восемь.
Когда книга вышла, Саша ликовал как ребенок. На январь 2008 года была назначена презентация.
— Ты будешь вести, — сказал мне Саша доверительно.
Я очень обрадовался и готовился к этому мероприятию.
А Саша уже писал новую книгу, и тоже хотел ее доверить нашему издательству.
Я поражался: когда он успевает писать. Миллион дел, забот, писатели, как малые, беспомощные и вредные дети, постоянно что-то от него хотели.
Иногда я спрашивал у Саши, когда он пишет? Он отвечал в своей излюбленной — прямой и не слишком политкорректной манере:
— А х… его знает! Как-то успеваю…
* * *
Когда я думаю о судьбе Александра Ткаченко, то поражаюсь, как все в нем перемешалось, соединилось воедино: профессиональный футбол и подлинная поэзия, блестящие организаторские способности и абсолютная бескорыстность, филигранное литературное мастерство и правозащитная деятельность… Во всех сферах он добился достойных результатов. Был звездой крымского футбола, играл в Симферополе, потом — в Ленинграде, Москве (успел побыть в “Торпедо”, в одной команде с великим Эдуардом Стрельцовым), стал писателем, поэтом, правозащитником.
Саша был подлинный правозащитник, хотя не любил, чтобы его так называли — стеснялся.
Мало кто знает, что он награжден международной медалью имени Германа Кесселя за помощь коллегам в трудные дни. Сам Герман Кессель получил эту медаль за то, что спасал своих коллег в фашистские времена. Потом, по рекомендации Ткаченко, аналогичную медаль получит Анна Политковская. Они, кстати, относились с огромной симпатией друг к другу.
* * *
Мы все, друзья Саши, и знали его, и не знали.
В свое время Александр Блок сказал молодому Корнею Чуковскому: “Вы неисчерпаемы как гениальный человек”.
Это можно было сказать и о Ткаченко.
* * *
Саша имел множество дарований, но, прежде всего, он был поэтом. Неровным, “непричесанным”, но поэтом. От Бога.
Его вершина — это, на мой взгляд, поэма “Корень квадратный из минус Я”, вышедшая в 1998 году, в серии “Библиотека ПО”.
Здесь Ткаченко предстал подлинным мастером, виртуозом стиха и философом.
Вот, например, замечательный фрагмент из этой поэмы.
Космос тебя начинает космос тебя продолжает ты лишь личинка кокон шелковый шелковый путь продолжается вечность это заматывается вечность ускользающая в женских колготках и на дорогах кофе и чая море ударится в сваи из островов синтетики выбьет отрыжку проглоченной пластики и удалится на лежку песчаных Гаваев и Фиджи взрезающих Космос не так уж далек он у тебя под ногами ты отуманен его настроеньем ты опатронен его окруженьем космос уходит сквозь палец большой космос приходит через мизинец Что ты поделаешь космопришелец космоотшельник и шельма пространства и времени Крутишься вертишься делаешь деньги трахаешь баб от случая к случаю кое-как содержишь жену и малолетнего сына ну и конечно мечтаешь о прошлом как Пруст, мудазвон, зная что космос не жизнь и не смерть, зто щель между двух состояний куда вытягиваешься ты человек созданный космосом и не признающий состояния космического вещества в форме человека Тогда из чего же ты Крови и Плоти Дух это космос гуляющий в формах ему интересных Плачь о бессмертии плачь о духе не возвращенном в плоть человека космос отвергшем, космос отвергшем,
КОСМОС
* * *
Саша дружил с лучшими поэтами своего поколения — Андреем Вознесенским и Генрихом Сапгиром, Константином Кедровым и Еленой Кацюбой… Стилистика ДООС была для него не пустым звуком. Очень ценил внимательное и доброжелательное к нему отношение Виктора Сосноры. Ткаченко активно работал в области визуальной поэзии, известны его образцы звучарной поэзии, записанные на компакт-диск.
Словом, это был, конечно, настоящий, многоплановый поэт. И его творчество еще ждет своего вдумчивого исследователя.
* * *
В начале декабря 2007 года мы провели презентацию его книги стихов “Происхождения вида” в Клубе “Журнального зала”, который вели совместно с Татьяной Тихоновой.
Участвовали поэты Евгений Харитонов, Анна Романюк, Ирина Горюнова…
Во время презентации я попросил дизайнера сборника Аню Романюк что-то сказать о книге.
Она, как всегда, застеснялась. А Саша точно подметил:
— А она уже все сказала… Больше чем сказала… Она сказала своей работой.
Саша был очень благодарный человек.
Когда Ира Горюнова написала обстоятельную, вдумчивую, однако отчасти критическую рецензию о сборнике “Происхождение вида”, он очень обрадовался:
— Ирочка, за рецензию вам огромное спасибо, это очень неожиданно для меня. Я думал, что вы меня разругаете…
* * *
После того, как презентация книги “Происхождения вида” закончилась, Саша сказал:
— Я вам очень благодарен. И тебе, Женя, и Анечке, потому что знаю, что я очень неаккуратен в смысле стилистики… Потому что спешишь, бежишь куда-то всё время. Но, если мы закончили сегодня, я просто вас всех приглашаю, если есть время, зайти куда-нибудь, естественно, я ставлю, в ресторанчик, если вы хотите, кто что захочет. Виски? Виски! Коньяк? Коньяк!
* * *
Мы зашли в какой-то ночной клуб на Тверской. Заказали суши, водки, девушкам пива. Присутствовали Аня Романюк, Ира Горюнова, Таня Тихонова, Женя Харитонов.
Выпили немного, закусили. Саша рассказывал анекдоты (он их знал тысячи), смеялся, шутил. Ни слова о болезни. Молодой, бодрый, веселый, жизнерадостный.
Ничто не предвещало беды.
Когда прощались, он сказал:
— Я пойду пройдусь!
И неспешно, и как-то одиноко пошел в сторону Кузнецкого моста, а мы все побежали в сторону Пушкинской на метро.
* * *
Разбирая свой архив, я с радостью обнаружил, что в полном объеме сохранилась стенограмма презентации книги “Происхождения вида” в Клубе “Журнального зала”.
Частично мы успели разместить ее при жизни Александра Петровича. А сейчас перед вами основные фрагменты этой стенограммы, которые дают колоритные штрихи к портрету незаурядного человека, писателя и общественного деятеля. Это прямая речь Александра Петровича Ткаченко.
О ТОМ, КАК НАЧАЛ ПИСАТЬ СТИХИ
Писать стихи я стал втайне от всех, еще будучи спортсменом. Когда играл в футбол, всегда в голове звучали какие-то мелодии, они ко мне привязывалась, а потом перерастали в строчки. Однажды меня напечатали в областной владимирской газете (я там в футбол играть заканчивал). Про меня стали говорить: “Какой-то поэт-модерняга появился…” А какой я модерняга?! Я просто не умел писать стихи, никогда раньше толком не учился. Потом пришлось наверстывать упущенное, много, очень много учиться.
О ВСТУПЛЕНИИ В СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ
Рекомендовали меня в Союз писателей в 75-м году, после Всесоюзного Совещания молодых писателей, а приняли только в 77-м. Как всегда, сначала наговорили каких-то хороших слов, а потом забыли. И я уехал в Крым. Потом встретил кого-то из Москвы, спрашиваю: “Как там мои дела?” “А ты что, не вступил разве?”
Вступил я, спустя два года, по рекомендации Михаила Кузьмича Луконина, он вел у нас на ВЛК (А. Ткаченко окончил ВЛК. — Е.С.) семинар, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского.
О ПЕРВОЙ МОСКОВСКОЙ КНИГЕ
В Москве первую книжку выпустил после огромного количества журнальных публикаций только в 87-м году, в “Советском писателе”. “Советский писатель” многие годы не подпускал меня близко: “Уходи отсюда, мы тебя никогда не будем публиковать!”.
Был такой редактор Михаил Числов. Я ему твердил: “Будешь, Миша, меня печатать, куда ты денешься!”. На все это я сейчас смотрю с улыбкой и смехом… Но тогда было не до смеха — я же относился к литературной карьере как к своей судьбе. Я был очень экстремальный человек в те годы и не терпел, чтобы мне отказывали.
О КАПЕ АФАНАСЬЕВОЙ И АНДРЕЕ ВОЗНЕСЕНСКОМ
У Андрея Вознесенского первый редактор жила во Владимире — была такая Капа Афанасьева, она выпустила Андрею книжку. Мы с Капой во Владимире случайно познакомились. Она прочитала мои опусы и вынесла вердикт: “Вы способный человек, приходите ко мне раз в месяц, я вам буду ставить руку”. Она добавила: “Только будете меня слушать”. И она год работала со мной ежемесячно, ставила руку: это убрать, то, здесь строка плохая, здесь есть находка и т.д. Это всем очень полезно. Я слушал ее год, потом она призналась: “Все, я вам ничем больше не могу быть полезна, все, что я хотела вам сказать, я сказала, мы теперь просто друзья”. И мы долго с ней дружили, она потрясающий, фантастический человек! Вот если есть образ русского интеллигента, который в книжках сложился, так это Капа: доброта, круглые очки, папироса, “беломорина” во рту, редактор! И вот она позвонила Андрею Вознесенскому в Москву: “Есть такой парень…” Я в Москве через некоторое время набрал номер телефона Андрея. Он спрашивает: “А вы, вообще, чем занимаетесь?..” Я отвечаю: “В футбол играю”. Долгое и тревожное молчание в трубке. Андрей в растерянности: “Саша, а может быть, не надо встречаться?” А я тогда наглый был, не такой, как сейчас, я сказал: “Нет, Андрей, надо”.
Я ему, бедному, читал стихи два часа. Я тогда еще увлекался физикой — учился на физмате, на третьем курсе, квантовую теорию знал наизусть. Я читал Вознесенскому поэму о квантах, в которой изложил всю квантовую теорию. Андрей сидел молча, слушал, слушал… Потом говорит: “Я понимаю, что вы способный, может быть, и талантливый человек, но я, даже при всем моем архитектурном прошлом, не вижу в этой поэме человека…” А у меня там кванты прыгают с орбиты на орбиту, бред какой-то собачий.
Я его понял. Я поэму выбросил. Я многое выбрасывал потом — то, что написал, через неделю мне не нравилось. Сейчас мне говорят: “Зачем ты все выбрасывал?” А потому что стыдно, стыдно показывать такие вещи. Есть стихи, которые нужно уничтожать. И вообще мой принцип: “Нужно оставлять от себя на Земле только книжки и скелет, больше ничего”. Был период, когда я очень многие тексты уничтожил — сохранял только те стихи, которые попадали в книжки. А зачем, кому нужен мой ученический опыт? Невеликий опыт.
Потом мы с Вознесенским однажды в Ялте вспоминали наш первый телефонный разговор, пили кофе в каком-то заведении, я спросил: “Андрей, а как получилось, что ты тогда согласился со мной встретиться?..” Он ответил: “Меня потрясла твоя наглость”.
О ВРЕМЕНИ
Сейчас очень странное время, когда люди равнодушны друг к другу и никому ничего не нужно. А тогда, в шестидесятые годы, все происходило по-другому, поэзия была востребована. Живое, настоящее слово, как ни странно, удавалось услышать именно на поэтических вечерах. Если вы брали в руки в то время толстый журнал или книгу, они настолько уже были выхолощены цензурой, что там практически ничего не оставалось. Читаешь поэта, а он уже прошел через все редакционно-цензурные сита… Поэтому какое-то свежее слово можно было услышать, только придя на поэтический вечер, где вдруг кто-то неожиданно выходил за рамки дозволенного и говорил какие-то неожиданные вещи.
Стихи Беллы Ахмадулиной “Я поем за Осипа, за Марину…” тогда воспринимались как крамола на фоне тотальной цензуры. Сейчас они просто существуют как факт литературы, но тогда это звучало очень смело!
Сейчас в поэзии нет нерва, все пишут каким-то выхолощенным московским язычком. Страсти нет. Есть техника, мастеровитость — многие умельцы так перепастерначат, перемандельштамят, что диву даешься! Сейчас многие под Бродского пишут, потому что, видимо, хотят Нобелевскую премию получить, идея такая. Увы.
Поэт, по-моему, на винтах должен быть, на нерве…
Если бы я сейчас был молодым поэтом, я бы сначала изучил всю поэзию 20-го столетия, а потом постарался бы забыть ее и начал бы с самого начала, с нуля, абсолютно с нуля, забыл бы все, что знал, и сложил бы, если получилось, какую-то свою эстетику.
Я жду нового поэта, который придет и скажет слово, которое меня потрясет и будет напитано всей культурой прошлого. Я просто очень хочу этого! Я думаю: мы дождемся нового поэта. В начале века. Ведь начало века не сейчас, истинное начало — в 10-м году. Я уверен, что XXI век по-настоящему начнется в 2010-м году, а сейчас мы дожевываем, доедаем все старые философские идеи в поэзии, футболе, где угодно.
Кстати говоря, XX век начался в 1910 году, со смертью Веры Комиссаржевской и Льва Толстого. Так считают очень многие.
О ВЛК
Я два года очно отучился на ВЛК — в 1981–83 годах, в Советском Союзе.
Мне там так нравилось!
На ВЛК была плеяда достойнейших преподавателей. У нас Зиновий Паперный читал Чехова, Маяковского, преподавали Куницын, Борис Бялик, Петр Алексеевич Николаев, Леонард Юрьевич Максимов, главный редактор журнала “Русская стилистика”. Константин Кедров у нас читал курс Достоевского. Мы с ним до этого были знакомы. Поэзию у нас вел потрясающий поэт Александр Межиров.
О ПЕН-КЛУБЕ
Я стал генеральным директором ПЕН-клуба по рекомендации Анатолия Наумовича Рыбакова. Меня избрало общее собрание на вполне законных основаниях. А вступил я в ПЕН-клуб в 1987 году, в Чикаго, когда полгода был на международной программе среди 30-ти писателей со всего мира.
Когда вернулся в Россию, здесь ПЕН-клуб тоже открылся. В 1994 году мне предложили возглавить эту работу.
Работа ПЕН-клуба, она такого рода, что порой не подлежит широкой огласке… Я люблю свою работу. Делаю свое дело, потому что не могу его не делать. Это нужно, прежде всего, мне самому.
Существует немало людей, спасенных Русским ПЕН-клубом. Назову только одно имя. Василь Быков. Когда у него начались трудные дни в Белоруссии, он обратился ко мне. Я договорился с Финским ПЕН-клубом, и они пригласили его к себе. Четыре года он по нашей протекции жил в Хельсинки, потом я же устроил его через моих коллег в Германию, потом в Прагу.
Я вам скажу, что это очень сложная — отчасти дипломатическая! — работа, но, конечно, никакая не шпионская работа.
В начале 90-х некоторые бывшие республики СССР выдавливали из своих стран инакомыслящих, там война шла, и они многих журналистов и писателей-демократов просто выталкивали оттуда. А куда им идти? Всегда бежали за правдой в Москву, но и тут они были практически никому не нужны. Мы помогали. У меня дома ночевали люди…
ПЕН-клуб живет за счет спонсоров, личных пожертвований, благотворительных фондов. Живет небогато. Хотя есть и крупные ПЕН-клубы. В Нью-Йорке, на пересечении 7-й Стрит и 5-й Авеню, у американского ПЕН-клуба — огромное тысячеквадратное здание. У них годовой бюджет — миллионы долларов. В Штатах понимают, что ПЕН-клуб защищает свободу слова, печати. В Швеции тоже бюджет довольно приличный. Там благотворительные фонды дают деньги активно и совершенно бескорыстно. Министерства культуры в западных странах помогают весьма охотно… У нас, кстати, тоже спонсоры были. Когда проводили Конгресс, нам помогла Мэрия, Лужков нам выделил 50 тысяч долларов. Министерство культуры иногда помогает, платит небольшие стипендии 15-ти самым неимущим и больным писателям. Ну и слава богу.
Когда я начинал свою работу в ПЕН-клубе, мы с Битовым (Андрей Битов — писатель, президент Русского ПЕН-клуба. — Е.С.) выпили бутылку водки у него на кухне, и он мне сказал: “Саш, давай так — там, где человек, там, где журналист или писатель, мы там будем, и не с белыми руками, а посмотрим, что там происходит. Если надо будет — будем помогать”.
ПЕН-клуб — это не просто творческая организация. Она ещё занимается тем, что помогает другим. Помогает собратьям по творческому цеху.
К сожалению, ПЕН-клуб стареет. Нужны молодые талантливые честные люди, это просто необходимо.
О КРЫМЧАКАХ
Крымчаки — тюркский народ, принявший иудаизм.
Их осталось около двухсот человек. Они были уничтожены фашистами в 42-м году.
Когда нацисты пришли в Крым, они убили около 12 тысяч человек. Крымчаков и евреев. Фактически весь крымчакский народ был истреблён жутким, варварским способом. Об этом знаменитая поэма Андрея Вознесенского “Ров”. Как она возникла?
В начале 80-х годов в Крыму началось страшное мародёрство…
Начали вытаскивать золото (золотые коронки, цепочки…) оттуда, из рва, куда были сброшены крымчаки и евреи. Когда я начал поднимать в Крыму по этому поводу голос, мне там популярно объяснили, что я должен молчать. Я понял, что без помощи Москвы не справиться. Я позвонил Вознесенскому: “Андрей, прилетай!” Мы тогда очень близко дружили. Он прилетел, и мы сразу поехали на эти раскопки, сфотографировали всё это. Андрей написал поэму. А потом мы отвезли фотографии в Политбюро, Александру Николаевичу Яковлеву. Он когда это увидел, страшно был возмущен. Последствия не заставили себя ждать. Сняли секретаря обкома. 20 других начальников уволили. Но и мне досталось… Местные функционеры объявили меня врагом Крыма, ходили за мной по пятам, это что-то страшное было. Но всё-таки власти нашли миллион рублей и сделали мемориал.
Это было в 86-м году.
Книга “Сон крымчака, или Оторванная земля” не о мародерстве. Не только и не столько о мародерстве. Я по остаточным элементам памяти восстановил жизнь людей, как бы просто собрал очень грустные и смешные новеллы и истории.
О НОВОЙ КНИГЕ
Я сейчас новую книжку задумал и начал писать… Это история одной улицы.
В моем родном Симферополе жил такой чудный человек Юра, к сожалению, он умер. Он был любитель и знаток поэзии, в частности, очень любил Блока, просто наизусть всё знал. Фантастический парень. На нашей улице постоянно проходили различные литературные вечера. Однажды меня, местного пьяненького известного футболиста, туда какие-то девчонки затащили. Я прочитал свои стихи. На следующий день Юрка, стоя на костылях на Пушкинской улице (ноги у него были парализованы), интригующим голосом сказал мне: “Саша, тут один парень появился, вчера читал любопытные стихи, говорят, на тебя похож, не ты ли это?..” — “Да нет, Юра, нет!..” “Ты знаешь, — говорит он, — рифмует “луна и собака”, но здорово!”
Вот о таких людях с нашей улицы, смешных, интересных случаях хочу написать книжку.
* * *
Я сознательно не включил в эту стенограмму то, что говорили мы, другие участники презентации. В данном случае интересна, прежде всего, прямая речь Александра Ткаченко.
* * *
В начале декабря 2007 года Саша провел презентацию книги “Сон крымчака, или Оторванная земля” в Доме русского зарубежья. На презентации он услышал много добрых и справедливых слов в свой адрес. О нем с огромной теплотой говорили Андрей Вознесенский, Константин Кедров (он вел вечер), Светлана Василенко, Алексей Симонов, Игорь Сид и многие-многие другие. Присутствовал на вечере Василий Аксенов. Во время фуршета Саша подошел ко мне с бокалом вина и сказал:
— Ты знаешь, а по большому счету, мне все эти похвалы не нужны.
— Да, нужны, Саша, нужны, я же тебя знаю, — парировал я, улыбаясь.
— Да, конечно, нужны, ты прав, — неожиданно согласился он.
* * *
В понедельник, 3 декабря 2007 года, он провел заседание ПЕН-клуба. Говорил о том, что времена застоя в нашей стране вернулись, о том, как трудно сейчас дышать, жить и выживать писателю, о роли ПЕН-клуба в сложившей политической ситуации. Говорил о том, что нужно принимать в наши ряды молодых писателей.
После заседания мы сидели с ним (а также с К. Кедровым, И. Горюновой, Е. Бершиным, М. Амелиным, В. Кулле) за одним столиком в кафе Домжура. Обсуждали новый литературный альманах, газету, другие планы, текущие дела. Все, что я предлагал, Саша поддерживал.
Все это теперь в прошлом. Целая жизнь в прошлом.
Саша в футболе был нападающим и полузащитником, а в жизни — защитником. Защищал писателей. Быков, Витухновская, Пасько… Список этот огромный.
Кто сейчас будет защищать писателей? Кроме Господа Бога они больше не нужны никому. Вечная тебе память, мой дорогой и великий друг Саша Ткаченко. Пусть земля тебе будет пухом.
ПАМЯТИ
САШИ ТКАЧЕНКО
В дурдоме живешь ли на воле
Нигде не сносить головы
А жизнь это минное поле
Повсюду воронки и рвы
Печальна планида плачевна
И на сердце горечь и боль
Как дико что Саша Ткаченко
Уже не сыграет в футбол
Крымчакская книга нетленка
Придуманный эпос велик
Как дико что Саша Ткаченко
Иных не задумает книг
Не нами расписаны роли
Мой друг на другом берегу
А жизнь это минное поле
Опасность на каждом шагу
8.12.2007
Есенинский бульвар