Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2008
Леонид БЛЮМКИН
/ Гамбург /
* * *
То ли зверь, то ли птица кричит
за окном в неразбуженном парке.
И предутренний воздух горчит,
как прощальная чарка.
Просыпаюсь. Вцепившись в кровать,
повторяю любимую ересь,
говорю: неохота вставать,
никогда не хотелось.
Чем сразит наступающий день,
что несёт он в себе обречённо?
То ли свет, то ли рваную тень,
то ли занавес чёрный?
Попытаться бы жить без вестей,
обесточить экранные страсти.
Ни газет, ни звонков, ни гостей,
ни друзей безучастных.
И за ширму — в глубокую тишь
где-то спрятаться — фокус коронный.
Одиночку ни с чем не сравнишь
или угол укромный.
Притаиться за скучным дождём,
не надеясь на небо в алмазах.
Победил или сам побеждён,
если с миром не связан?
Растеклись по дорогам ручьи,
разгорается солнце неярко.
То ли зверь, то ли птица кричит,
словно хочет остаться в ночи
и разлуку накаркать.
* * *
Как головой на плаху,
ложусь в объятья сна.
Меня ночные страхи
изводят допоздна.
То за окошком скрипы,
то шорох за стеной —
стенания и всхлипы,
и боль уже со мной.
И мысли скачут, точат
и мстят, как Робин Гуд,
пугают и пророчат
и к пропасти влекут.
Рука — на грудь, левее,
где стало горячей…
И вечностью повеет
от всех календарей.
Такой-то день и месяц —
печальное число.
Но в этом самом месте
усну я тяжело.
И хмуро утро встретив,
соображу с трудом:
а на каком я свете,
на этом или том?
Следы ночного страха,
как тусклый негатив.
Я жив еще, однако.
Я, слава Богу, жив.
* * *
Эти снежные хлопья весной,
с поднебесья летящие споро.
Этот ветер тоскливый, сквозной,
зябкий иней на шпилях соборов.
В белых гроздьях старинный фасад,
сад продрогший, к цветенью готовый.
Словно время рвануло назад,
город с толку сбивая портовый.
Мы и сами запутаны здесь,
и глаза отрешённо таращим
в эту странную мутную взвесь —
смесь минувшего с настоящим.
Ясных дней и тепла заждались,
пошатнулась непрочная вера.
Пробудился в душе фаталист,
крутанул барабан револьвера.
Правит случай. Пока пронесло.
Усмехнулись. Глаза разлепили.
Что там нынче, какое число?
Блики солнца вернулись на шпили.
Круглая дата
Шурша, опадает листок за листком,
и мой календарь безнадёжно худеет.
Но осень, взмахнув разноцветным платком,
ещё задержалась, теплом не скудея.
Приходит сейчас золотая пора,
когда для тревоги всё меньше причины.
И всё, что случилось — случилось вчера,
хоть свиток судьбы до конца не прочитан.
Не буду писать мемуары ни дня,
зачем же бумагу обманывать тщетно.
Но помню я всех, кто любили меня,
а всем, кто обидели — божье прощенье.
А впрочем, итог подводить подождём.
Пока что желанья душою владеют,
и хочется вновь под весенним дождём
беспечно пройтись, на ходу молодея.
* * *
Грудью всей вдыхаю воздух влажный,
осень пью и не напьюсь пока.
Никогда внушительным и важным
не смогу я стать наверняка.
Осень бродит в городских кварталах,
бросит ветром, полоснёт дождём.
Жизнь меня ещё не укатала,
поживём немного, поживём.
Нет, судьбу я не переиначу,
до конца сожгу одну свечу.
Над печальным от души поплачу,
над смешным навзрыд похохочу.
Понимаю: нынче плакать — стыдно,
хохотать — сочтут за дурака.
Но уже ни взрослым, ни солидным
не смогу я стать наверняка.
Подморозит. Осень краски спрячет,
на прощанье хлопнет по плечу.
Ничего я не переиначу.
Ничего менять я не хочу.
Вокзал в Гамбурге
“Но видит Бог, есть музыка над нами,
дрожит вокзал от пенья аонид”.
О.Мандельштам
Как привольно классическим нотам
по вокзальным бродить уголкам.
Подниматься к расплывчатым сводам,
вырываться к сырым облакам.
Растекаться над серой громадой,
и не зная границ и оков,
всё вокруг пропитать ароматом
запорошенных тайной веков.
В пику грохоту, свисту и лязгу,
мельтешенью рекламных огней
дама в шляпке с вуалью, в коляске,
промелькнёт, как в театре теней.
Птица времени к небу взметнётся,
с новой силою грянет оркестр.
Это Бах и Чайковский, и Моцарт
заполняют пространство окрест.
Посылают спасения звуки
суетящимся толпам вослед,
заглушая колёс перестуки
и отчаянье нынешних лет.
На вокзале она или в храме,
или там где идут корабли —
есть же музыка где-то над нами
в неохватной для глаза дали.
Моцарт
Историк роется в столетьях:
совместны ль гений и злодей?
С мелодией “Волшебной флейты”
уходит Вольфганг Амадей.
Он в будущее стал посыльным,
когда свободна и легка
весёлых клавиш клавесина
коснулась детская рука.
Ему рукоплескала Вена,
Европа музыки ждала.
Казалось, чистых нот мгновенно
взлетала стая со стола.
И взмахом палочки небрежным,
и шёпотом влюблённых уст
повелевал он звукам нежным
кружить в сопровожденье муз.
Князьям служить не удосужен,
в себе взрастил бунтарства дух.
Но ждал смиренно смертный ужин
и оставался к сплетням глух…
Что в поздней исповеди старца,
в признанье ядовитых стрел?
Кто б знал Сальери и Констанций,
когда бы Моцарт так не пел?!
Он на судьбу свою не ропщет
вдали от склок и передряг,
затерянный в могиле общей
средь скоморохов и бродяг.
* * *
Время придёт, и опустится свет
к нам поднебесный.
И повторимся мы в жизни планет
дальних созвездий.
Там, где чужие вода и земля,
детство приснится.
Всё возвратится на круги своя,
всё возвратится.