Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2007
Воспоминание
о “Серебряном веке”
как — невпопад запятая,
прошлые строфы построчно
и поимённо листая,
как бы продляя падежно-
е окончанье заскоком,
а — пропадать безутешно
с девками, с водками, с Блоком.
Векъ до обидного прожит,
до баловства — да и только!
Двух Мандельштамов не может
быть, а бывает — хоть сколько,
Милой халявы помимо,
да и дословных придумок,
кто тебе скажет: любима-
я — откровенный придурок.
Ясно, бездетно и странно,
бред заводной и скандальный,
или Иванов Ивано-
ву — Элиот натуральный?
Так и собою поплатишь-
ся — послюнявишь, а кукиш, —
или помрешь — не заплачешь,
е оторвешь, а не купишь
ни безусловной монетой
и ни беспутой минутой —
как Ходасевич отпетый
или Кузмин долбанутый…
Предисловие к снегопаду
эта местность похожа на миф но сравнительно рано
начинается снег высоко и кружась на пороге
неуродливый карлик стоит об одном поцелуе
и ладошкою машет прощание Боже помилуй
во втором этаже чуть колеблется простоволосо
легкомысленный тюль ни улыбки оттуда ни света
только медленный снег начинается снова и слышно
где-то радость поют на заре на востоке и долго
поднимается дым над землёй словно печь затопили
назови ремеслом несмешную от скуки стыдобу
ненасытную почву пожизненным шагом питая
скоро час повторится в стечениях неба и света
и зима зацветёт как прибрежная голь это завтра
подноготные черви вчерне и дотошные рыбы
в глубине осязаемой влаги и птица в полёте
повторят невесомое чувство живого пространства
и тогда слово кровь истечёт и окажется кровью
так навстречу смотря разминуться нельзя безвозмездно
в недействительном действии и не в значительном жесте
только муха теперь одинокий тебе собутыльник
утопает в гранёном питье и жужжит не на шутку
кто там ходит и ходит всю жизнь наобум за стеною
косолапые мямлит окурки и дразнит пустое
обращаясь на ты ко всевышним ветвям и соцветьям
на всецелую вопль отвечая молчаньем и взглядом
не собачья тоска арамейская нежность и жадность
а вчерашняя хворь ожидания внятного после
или все до единого смертны и слов не читали
или чистый исток отравить несусветною сутью
вот и всё остается огонь в покосившемся свете
на живом волоске то что времени мыслям осталось
слаще нотного камушка влажные утром песчинки
подними никакую небось донесёшь до ответа
перепутав букварь но с мольбою своей как с молитвой
Апокриф. Повторение заповеди
И то, что было страстное, долгое и другое,
так и аукнулось праздностью, бременем и изветом.
Блудное детство домысла сладость убавит вдвое,
и надлежит беспамятство перед землёю и светом.
Если к сомнению в частности не причислять желанья,
и наступившему часу кратно раскаянье присно —
и ни единому возгласу нет оправданья,
загодя… Но правота предтечи точнее смысла.
Эпизод сумасшествия
(суперстансы)
В гонке за славой корячится полный финиш, —
Сунешься завтра, во-первых, и — выкусь — вынешь.
Смех, во-вторых, и тупость жирнее денег,
И — ни сочувствия, словно ни зги — да где их…
В-третьих, неправда, что Э-р, например, столица,
Где до предельной буквы злодейство длится.
Ни — прописного отчества, явный — Гамлет.
В-пятых, бревно не хрю и топор не гавкнет.
Впрочем, кому альков, а занудство — сцена.
Та ли тебе игрушечка, что — бесценна? —
Если не хохмы ради… а хохмы ради —
Это подопытный Йорик в заблудшем взгляде.
Старость не радость, и штык молодец, иначе
Юмора не поймёшь, хохоча — тем паче!..
Слышно, в-шестых, дотошно, как — муха в ухе.
Пошлость сладка на письме вожделенной шлюхи.
Дескать, в двухтысячных важность уже не та, что
Можно забыть — за что? — так беспечно страшно,
Ласково и кроваво — одно и то же…
Нищего расспроси: — Что себе дороже?
Хочется пива, а просишь любви. До слова —
Сделаешь гадость — обидишься — во кайфово!
Вечно потом жалеешь, а — насмерть кинешь.
Полный облом, Офелия. Точка. Финиш.