Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2007
В последние десять-пятнадцать лет на Урале происходят поразительные вещи. Иначе, как мутацией, это не назовёшь. Один за другим… десятками… появляются великолепные первоклассные поэты в Свердловской, Челябинской, Пермской областях.
Что же странного или поразительного в этом происшествии? — спросят меня.
А вот что…
В течение всего прошлого века, главным образом — в Москве и Питере возникали литературные школы (на память и не все — Лианозовская, Самое Молодое Общество Гениев, Ахматовские сúроты, Филологическая и так далее, несть им числа), но те поэтические школы, прежде всего, рождались внутри уже существующей “тусовки”, все их члены вначале начинали жить на одной лестничной площадке, пожимать друг другу руки и иные конечности и только лишь после — обретали (если обретали) некое подобие “общего гула”.
В нашем случае, вот уже третье поколение, как “свинцовые цветы на марганцевых полянах” возникают голоса, чаще всего (но не всегда) молодые — голоса тех, кто вероятнее всего не читал своих предтеч ни из первого поколения уральской поэзии (предположим, Евгения Туренко или Андрея Санникова), ни из второго поколения (ваш покорный слуга), но следует природному (СТИХИЙному) гулу, раздающемуся прямо из земли. Эти поэты чаще всего не только не знакомы друг с другом лично, но и с творчеством друг друга.
И только, в последние пять лет, появился/проявился повод познакомить их (NB! — представителей единой “уральской школы поэзии”) друг с другом. Не выявить лучшего, что в принципе — невозможно и не нужно, а дать поэтам перейти от режима монолога в стереорежим — услышать эхо. Фестиваль “Новый Транзит”, который и есть этот самый повод, в этом году отмечает свой пятилетний юбилей. Отмечает его, юбилей то есть, в Кыштыме, появившись как факт в Челябинске.
Транзит прошёл все стадии, которые, наверное, проходят все литературные фестивали, от милого “междусобойчика” — через нормально-политизированное и закрытое (в тусовочном смысле) мероприятие до знакового события всего уральского литературного процесса, которое ожидают поэты не только Урала, но и Сибири. Люди знакомятся — и это правильно, люди слышат друг друга — и это правильно, монолог разрушен, но гул = который мы слышим на фестивале — уже разговор…
Предположим — нежной и пытающейся наделить восточную иерографическую поэзию новыми знаками, Натальи Косолаповой с максимально-классичным, а от того — грубым, на другом изнаночном уровне, Сергеем Ивкиным…
Или беззащитно-глумливой семнадцатилетней Виты Корневой с безупречным и ироничным, уникальным для Урала, Янисом Грантсом…
Или беседа за “горькой” болезненных (от слова — боль) и потусторонних — Ольги Мехоношиной, Дмитрия Машарыгина и, скажем, Салавата Кадырова…
И всё это время за стёклами их комнат раздаётся холодный (голодный?) голос Андрея Черкасова…
Впрочем, читатель, вправе менять этих авторов — так как сам посчитает нужным. Читатель, вообще всегда вправе…
И последнее, которое не бывает последним — если бы я обладал возможностью представить вам весь спектр “уральской поэзии”, то представил бы не только этих десять-одиннадцать человек, но на порядок более. И поверьте, в качестве своих устремлений, они (участники бывшие и настоящие) ни в коей мере, не уступали бы представленным ниже. Просто — эти поэты либо стояли у истоков фестиваля, либо возникли (читай: были замечены — начали — продолжили свой вектор) благодаря или вопреки именно “Новому Транзиту”.
Диалог начался и его уже не остановить, а потому — нам следует прислушаться и попытаться понять, о чём говорят поэты новой уральской волны… или хотя бы признать, что то, о чём они говорят, не лишено ни смысла, ни общего единого языка. Услышать можно. Было бы желание.
* * *
Вот так, по фобии твоей, начинается звук —
Как будто бы дождь обрёл кости и ими стучится
Вот так — в эти стены твоей темноты — расступаются вдруг,
И только лишь страх твоим страхам не может присниться.
А я не страшусь — ужасаюсь, теряючи речь —
Горючую тьму — языка поносимую спичку —
И так же, как ты темноты твоей в стуке боюсь,
В кармане свернув немоту, как от смерти отмычку.
Поминая Божнева
Так дым поднимался, что Божнев летел
Последышем снега, обёрткою тьмы —
Верёвка, верёвка,
Ни твой я, ни твой —
Так дым поднимался
На небо с горы.
Так он опускался, как Векшин — землёй —
Себя одарив — что твоим поцелуем…
Верёвка, верёвка,
Ни твой я, ни твой —
Надейся как снег,
Что тебя позабудем.
Так дым поднимался прозрачной горой —
И нас наблюдал на себе, словно пятна:
Родимые, но не
Родные — не твой —
И Векшин по Нестеру
С телом сближался.
Лежу я на дыме и вижу, как дым —
Стирает за мной все приметы и лица:
Верёвка и Божнев —
Не твой я, не твой —
Ещё не родился,
Уже не сгодился
Так дым становился роднее, чем снег —
Плотнее, чем кожа — я жил в электричке:
Верёвка и небо —
До самой земли
Пластмассовый Божнев —
Сплошные кавычки
Так дым рисовал нам ЯСЛАМ ИНДОП мыд —
Никто нас не видел — поверь в ЛЕДИ Вен:
Так бог поднимался
С раскисших колен:
К себе возвращаясь —
Как небо с горы.
Из сердца камня
Земля, переходящая здесь в море,
Достигнет там — границу берегов
Воды. Себя у сей земли оспорив —
Найти Голландию на карте или кров —
В натуре
Отныне я не вхож в твой дом, а в речь
Вхожу акцентом, как ладонь Фомы
В отверстие. Кого в себе стеречь
Был обречен мой рот — не вспомню. Мы —
Теперь абстракция, которой должен путь
Свои длинноты, полки, тамбур, сажи.
Сказавши в окончании “Что ж, будь!” —
Я очутился в каменном пейзаже.
История закончилась. Звезду останови,
Невидимый и глупый археолог:
И будет слово — точно — по крови,
И кровь застынет в твердых некрологах,
Которые являем мы себе —
Сорви всех планов этих треуголку —
История закончилась, гостей
Спровадив в пыль — в значенье — под двустволку.
История закончилась. Густа
И необъятна сеть ее наречий.
Есть даты, из которых пустота
Спускается, как волк, на наши плечи.
История закончилась. Есть мед,
Который исполняет наше место —
Не то чтоб смыслом, а скорее вещью, но
Две вечности нас постигают вести.
История закончилась. Предметы летят,
По Броуну с Лукрецием, на волю
И стерты трещины и их приметы,
Как поводы к межвещному зазору.
Мир уплотнен. Божок в подсвечник пал —
В родимое пятно — в копытце Фавна —
Так допотопный мир в соитии с потопом,
Историю прикончив, нам оставит
Недолгий взгляд, стирающий предметы
И трещины меж ними. В эти щели
Протягивает время свои руки,
Чтобы вернуть тягучие ответы.
* * *
на заветное ау
как печаль и покаянье
на приют прибудет света
или воздуха на камень
что прибавишь тем и встанешь
и укус пересечешь
видишь скажешь и растаешь
как оплавленное слово
и условленная ложь