Стихи
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2007
Принимая книжку стихов Виктора Фета, проиллюстрированную и подаренную мне Георгием Георгиевичем Гаузе, я подумала, хм… у автора немного претенциозная фамилия. Позже, на наугад открытой странице я прочитала такие строчки;
Твоих радиолярий
Светящийся скелет —
Как вагнеровских арий
Тиара и стилет
В галактике планктона,
Там, где размещена
На карте у Платона
Утопшая страна
Была уже ночь, я только вернулась из гостей, еще не зная, что встречи не закончены.
Стихи, собранные под названием “Многое неясно” (и как хорошо, что неясно, неясно так, что волнует!), вдруг вызвали к существованию, чуть ли не осязаемому, целых полмира. Появлялись ученые и писатели, поэты и музыканты, звери и птицы и насекомые и растения, становились различимы и звезды, и атомы, раскрывались древние и будущие пейзажи и города, шелестели страницами книги и звучали небудничные речи. Легко рифмованные строки объединяли неожиданные субъекты и явления, мысли, чувства и ощущения, рождая новые ассоциации и посылая “неясные” сигналы, наверное, душе. Так произошла встреча с поэтом Виктором Фетом.
С того дня были прочитаны новые стихотворения и поэмы, не вошедшие в сборник. Кроме того, выяснилось, что поэт — профессор биологии и на работе предпочитает писать про скорпионов, причем прозой. Его раздумия о других живых существах изложены стихами в поэме “Доллина Доля”. По форме поэма эта — легкая, остроумная и захватываюшая история. В ней множество интересных стилистических и фактических аллюзий и пародий. И чем больше сдаешься в плен удовольствию от чтения, тем страшнее поражает драма в финале… что остается от мира потом, после того, как его разгадали.
Рассуждения о будущем мира во всех смыслах составляют и поэму “Натуралист”. Серьезные мысли, инкрустированные именами собственными, личными и географическими, дворянскими титулами, историческими фигурами и событиями, перемешанными с научной терминологией и выраженные классическим стихом:
Там навещал его экстравагантный
болгарский царь, пытливый Фердинанд.
Мы знаем, что в 11-м году,
набрав в свои пробирки грязь и пену,
князь ненадолго возвратился в Вену,
отыскивая нужную среду.
Не заходил он в венские кафе,
где Троцкий звал на ауто-да-фе…
(из поэмы “Натуралист”)
создают то невыразимое (или “неясное”?) обаяние и власть над ассоциациями, что впечатлили при первом знакомстве со стихами Виктора Фета в ночном Роквилле.
Виктор живет с семьей в штате Западная Вирджиния, откуда много путешествует в те края, где обитают скорпионы, но и не только. Его стихи рождаясь в разных частях света от пустынь Бадхыз и Репетек до Аппалачского хребта, говорят о сущности человека, его истории и окружения от элементарных частиц до всевозможных способов существования белковых тел, удивляя и глубиной, и легкостью слога и поощряя дух.
Есть много странного в науке
о нашей жизни: например,
звериных жил пустые звуки
зовутся музыкою сфер.
Веками прожитыми горды,
живых зверей тупые морды
рисуют люди на гербе.
Никто не помнит о себе.
От мифов древности могучей
остались только Страх и Случай,
но сквозь замерзшее стекло
мы видим слово и число.
(из поэмы “Орфей”)
Огромная честь представить ученого поэта, знакомьтесь — Виктор Фет.
Марина Князева
(Боулдер, Колорадо, США)
22 апреля 2007
Рим
There is a world elsewhere.
Shakespeare, Coriolanus
Есть мир за пределами звука,
Его не опишут слова.
Стрела вылетает из лука,
Упрямо дрожит тетива.
А дальше — черта огневая,
Где стерлись иные черты.
Есть Рим за пределами рая,
И рай — за пределом мечты.
Слова, и пространства, и годы
Сотрутся, истлеют, уйдут.
Есть мир за пределом природы,
За кромкою наших минут.
Так молния в небе хранима,
Разрядом пронизана тьма.
Есть мир за пределами Рима,
И Рим — за пределом ума.
Трактат
1
Вблизи от Финского залива,
Там где ветрá сдувают пену
С уже не нашей кружки пива;
Там, где дольют за ту же цену;
Где, времени не замечая,
За неотмытой чашкой чая
Обсудят сущность бытия —
Там некогда служил и я.
Там виден мир через стекло,
Там Детским Царское село,
А после снова Царским, стало.
Там номер нашего журнала
В кофейне на стеклянный столик
Положит хмурый алкоголик;
Там ветер свищет, дождик хлещет,
Вода реки о камень плещет…
Не то чтобы такая вера,
Но уж обычай наш такой:
Писать рифмованной строкой
И с соблюдением размера.
Мы увлекаемся порой
Такою детскою игрой,
И по линейке деревянной
Свой чертим путь, прямой и странный.
Букв алфавита так немного,
Что даже странно, как из них
Сложить возможно этот стих,
Названье книги, имя Бога,
Полет шмеля и след кометы,
И все романы и приметы
На всевозможных языках
В различных странах и веках.
Там с саркастической усмешкой
Танцует ферзь вчерашней пешкой;
Там лист газеты брызжет ядом —
А я сижу на стуле рядом;
Читаю, кушая гранат,
Философический трактат
На тему “Нечто и ничто”,
И на пол падает пальто.
2
…всë это так. Но в нашей власти
Явлений мир делить на части
И разговаривать о нем:
Ночь — ночью называть, день — днем,
Грязь — грязью, а лжеца — лжецом,
К нему оборотясь лицом.
Мы строим дом, как из камней,
Из слов: чем крепче, тем ясней.
Так и с материей: она
Вне объяснений не дана.
Вначале были слов истоки:
Из первых, древних языков
Мы вымывали наши строки,
Как из аллювия песков.
В пещере бытия сокрыты,
Росли слова, как сталагмиты
И сталактиты. С потолка
Сочилась память языка
И тихо падала на дно.
К чему жалеть, что мы не боги?
Нам вечной жизни не дано,
Но нам даны слова и слоги.
Кавказ
Нет в России иного рассказа,
Чем про бурные горы Кавказа,
Про нагайку да шашку да бурку,
Да как персу досталось да турку.
Ключ в замке до конца поверну
В языки разделяющей двери,
Отличающей Мери-княжну
От английского имени Мэри.
Новых букв набросать в языке
Не дошли у Мефодия руки,
В пограничной с Кавказом реке
Разбухают славянские звуки,
Да мелькают стеклянные грани
Мандельштамовской Эривани.
Оборотного “э” оборот,
Ермака подменяющий Эрик,
Непредвиденный водоворот,
Всероссийской истории Терек,
Где от викинга до казака —
Страх раба, брага пьяной отваги,
Да эрозии буйной овраги
Аж до шапки горы Машука.
За пределами этого мира
Вряд ли что-то достойное есть,
Значит, честь удалого мундира —
Это вся, что нам выпала, честь.
Блещут неба хрустальные своды
Да текут минеральные воды.
Так страдали для общего дела
И на фоне альпийских широт
И зверюшка несчастная Бэла,
И Лаевский, моральный урод.
И эпоха, наполнив роман,
Уходила зарядом картечи
В темноту, в племена мусульман,
Не имеющих письменной речи.
Многое неясно
Как наших снов не помним мы ни слова
(из пустоты сочится время снова,
перерастая в гул сплошной, единый
над россыпью домов и гаражей,
тягучею, сухою паутиной
лепясь к карнизам гнездами стрижей),
так наше время движется проворно,
над бездною стремглав летя, покорно
течению воздушного стекла;
так скачет монотонная игла
в руках швеи; так грамотой стежка
ложится жизни нужная строка.
Сплети ковер из ниток пустоты;
пусть остывает он пока, а ты
в старинной форме новый слог отлей,
дай новой жизни место в старых нотах;
в окне вагона, на иных широтах,
звук извлеки из стынущих полей
октябрьским утром, где едва видна
вибрацией клинка толедской стали
над свежим снегом чистая волна
физических полей твоей печали;
где жизнеописание пути
не прочитать и не перевести.
Вверх по спирали лестницы дворцовой
уходит век, и нарастает новый;
но мы не властны над своими снами:
вот этот текст, попавший в руки мне,
написан точно теми письменами,
которые увиделись во сне:
на свежей глине чистые следы
разлившейся рекой еще не смыты;
в кусках гранита отблески слюды;
песчаника осадочные плиты
с включениями листьев и костей —
страницы прошлых свежих новостей.
Слов не хватает в русском языке,
исчерпаны молитвы и поэты,
и ненадежны томы словаря.
Блеснëт порою что-то на песке
случайною частицей янтаря
у самого прибоя мутной Леты;
желанное, мелькнёт из-под волны
то самое, приснившееся, слово —
но скроется, и не найти иного;
глаза слезятся, строчки не видны;
исчеркана бумага после сна,
слипаются чужие имена.
Лета
Серебряная Лета,
Забвения река!
С иного края света
Бежишь издалека.
Вбираешь пыльны томы,
И годы, и простор,
Державинские громы
И пушкинский задор.
Вода прозрачна летья,
Студен летейский хлад,
Двадцатого столетья
В тебе остынет ад.
Сквозь нас событий сила
Продергивает нить,
Чтоб всё, что есть и было,
Запомнить и забыть.
Исчезнем без остатка,
Погрузимся в твои
Придонного осадка
Безмолвные слои.
И новых дней геолог,
Познав добро и зло,
Твоих слоев осколок
Уложит под стекло.
Остров Тассос
Сбросив ношу свою, налегке
полежать на эгейском песке,
там, где белого мрамора сколы
драгоценным сияют зерном,
где философы греческой школы
держат хрупкую мысль на весу.
От свинцовых веков немоты
отдышаться в сосновом лесу,
за поэтов ушедших, любимых,
отчитаться на этом листке
парой строчек едва различимых
на наречии нашем одном.
Нету средства из нашего мрака
снова в детство вернуться, однако
через мрамор пробились цветы
зверобоя, цикория, мака.
Исчерпав рудники золотые,
остров Тассос отходит ко сну.
Дремлет мир, и на числа простые
берега разбивают волну.
Итоги
Будет так: настанут годы,
и привычные черты
узнаваемой природы
рухнут в пропасть пустоты.
И пускай еще не скоро,
но уйдут на склоне дня
удаль мысли, ткань узора
и безумие огня.
Но итоги наших знаний,
позабыв старинный свет,
будут ждать иных созданий
через бездну темных лет.
Пусть же светят им без света,
согревают без тепла
всплеск мелодии, что спета,
радость жизни, что была.
Отблеск
Полевой палеонтолог,
отыщи на склонах лет
оттиск, отзвук, отблеск, сколок,
список, снимок, слепок, след.
След и отблеск прежних дней,
сил земных и сил небесных,
след событий неизвестных
под поверхностью камней.
След растений и животных,
лет бездонных, лет бессчетных,
лабиринтов дней и мест
драгоценный палимпсест.
Волна
Как знает точка, где она
на плоскости нанесена?
Послушны мысли геометра
и строчкам древнего труда,
тростник качается от ветра,
рябит остывшая вода.
Вообрази: из ничего
создать иное естество,
совсем другие имена,
и не из атомов и клеток,
а из музейных этикеток:
день, год, провинция, страна,
и кто собрал, в тени кленовой
каких исчезнувших угодий,
свой алфавит для жизни новой
приспособляя, как Мефодий.
А главное — из пустоты,
ошеломляющей и страшной,
поднять ушедшие черты
своей пометкой карандашной.
Так отступает боль тупая
и, прав не переуступая,
игрою быстрой и простой
моя волна на берег скальный,
далекий и провинциальный,
ложится с нужной частотой.
Давно
Давно уже привыкли
молчать о том, что мы
из пустоты возникли
среди кромешной тьмы;
где нам открыли очи,
и, слово сохраня,
создали дни и ночи
из млечного огня.
Давно уже забыли
первичный свой наказ,
когда из звездной пыли
слепили наш каркас,
и много лет из вечной
стихии естества
слагались в ритм беспечный
волшебные слова.
В дороге однократной
не встать и не сойти,
не взять билет обратный,
не изменить пути;
что было нам открыто,
что было в нас дано —
ушло и позабыто
надежно и давно.
Эволюция растений
Наш век уйдет в подвалы сна,
Придет пора растений новых —
Голосемянных и цветковых,
Что хитро прячут семена.
А мы под времени плащом
Иные партии разучим —
Кто в пойме вырастет хвощом,
Кто станет каменем горючим.
Так нам дано на краткий миг
Согреть грядущего больного,
Пока он в тайны не проник
Существования иного.
Сочится времени струя,
Как строчки довоенной прозы,
Плывут чернила бытия
Среди волокон целлюлозы.
Теперь
Легкость жизни давно утрачена,
вещи знают свои места;
по периметру обозначена
убывающая пустота.
Мы живем в кайнозойской эре,
в наступлении ледника,
но в разреженной атмосфере
не сожжете еретика.
Вам придется смириться с нами,
ибо кончились нефть и газ,
и навеки погасло пламя,
на котором сжигали нас.
Под портретом чужого предка,
в крестословице новых дней
не заполнена наша клетка —
пустота обитает в ней.
И уходят во тьму предметы —
искры, тающие на лету
у прибоя мраморной Леты,
и сияющий меч кометы,
улетающей в пустоту.
Алхимик
Ртуть и сера, ртуть и сера,
Марс, Юпитер и Венера!
Вьются грозные пары,
рвутся звездные миры.
Кубок яда, кубок яда —
цель, и средство, и награда:
нету почести иной
среди участи земной.
Выбьем клин посредством клина,
прекратим и грех, и боль;
все на свете — только глина,
алюминиева соль.
Так и мне бы, так и мне бы
полагается давно
пить из кубка юной Гебы
драгоценное вино,
да хватать куски покруче
с Олимпийского стола,
а не тлеть в компостной куче,
как забытая зола.
Но из тлений, из явлений,
из возгонки грязных глин
в звоне новых поколений
встанет юный властелин.
Вспрянет новая порода,
удалая, как гранит;
тусклый облик углерода
яркий кремний заменит.
И тогда из прежней веры
я вдохну, еще не стар,
смрадный запах желтой серы,
белой ртути смертный пар.
Пока есть время
Пока есть время — пой, пиши
бесстрашно и беспрекословно,
следи прилежно и готовно
за путешествием души.
Веков разрушенные соты
ещё хранят волшебный мёд;
ещё хрустален небосвод,
ещё известны наши ноты,
но за словесным частоколом
мир предстаёт случайным сколом
чужих, осадочных пород.
Суть времени обнажена;
достигнув нового предела,
мы на доске кусочком мела
выводим формул письмена.
И снова смысла ищем мы
под вечный ритм зимы и лета,
за спектром пушкинского света,
за гранью гоголевской тьмы.