Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2007
Фрагмент из книги «Дочки, матери…». Книга выходит в издательст-ве «Алетейя» в 2007 г.
В отдел прислали пять практикантов — студентов архитектурного отделения Самаркандского инженерно-строительного института: двух мальчиков и трёх девочек. Две девочки, русские Валя и Галя были одинаково бесцветными провинциалочками, третья — кореянка Люся, маленькая, узкоглазая и какая-то очень уютная. Оба мальчика — узбеки: Фархад, узкобедрый, с влажными восточными глазами, чистым лицом выглядел совсем мальчишкой; Рашид — огромный, широкий, будто вылепленный из одной глыбы, казался намного старше своих лет. Он плохо говорил по-русски, и от него так пахло, что думалось, он никогда не мылся. Возможно предположить, что так оно на самом деле и было.
Хотя знали, что от практикантов проку мало, поскольку они, как правило, ничего не умеют, все руководители групп подали на них заявки. Всё-таки это какая-никакая дополнительная рабочая сила, а главное — бесплатная. Нине выделили Фархата. Она не знала, чем его занять, и дала поэскизировать генеральный план детского санатория.
К концу дня он принёс кальки с красиво нарисованными четырьмя вариантами. Нина посмотрела и ахнула. Чему их только там учат?
— И в каком масштабе твои эскизы? — спросила она.
Фархат не растерялся, посмотрел вниз на штамп подосновы и бойко ответил:
— Одна тысячная…
— Но если это так, то сколько метров в одном сантиметре?
— В одном сантиметре 10 метров, — ответил он, чуть задумавшись.
— Правильно. А теперь посмотри, что у тебя получилось. Тропинки — шириной 4 метра, проезды внутри участка — около пятнадцати, а хозяйственная площадка при кухне больше футбольного поля.
Фархат залился краской, как девочка.
— Я сейчас всё переделаю…
— Нет уж, сейчас мы пойдём домой, а новые эскизы сделаешь завтра.
Они вместе вышли и направились к метро. Фархат охотно отвечал на Нинины расспросы. Отец у него — начальник крупного строительного треста. Мать — по образованию химик, но по специальности никогда не работала. В семье пятеро детей, он — самый младший и единственный мальчик.
У Фархата есть невеста — дочь ближайших друзей его родителей. Они помолвлены с самого детства — так у них принято. Девочка тоже студентка — учится в Педагогическом институте на факультете русской литературы. Они ждут, когда Фархат получит диплом и начнёт работать. Тогда родители устроят им свадьбу, где будет присутствовать вся махаля во главе со старейшинами. Это, как минимум, 250–300 человек. Родители им строят кооперативную трёхкомнатную квартиру, которая будет готова как раз к свадьбе.
Они простились у метро.
“Какой славный мальчуган, — подумала Нина. — Ведь у меня мог быть почти такой сын, если бы наш юношеский роман с Костей тогда ни кончился ничем”.
Но Костя жил с бабушкой, а Нина с мамой в одной комнате в коммуналке. Им даже встретиться толком было негде. А тут подвернулась Леночка, дочка известного писателя, с квартирой в знаменитом доме писателей в Лаврушинском переулке, дачей в Переделкино, с машиной и даже с шофёром. И Костя не устоял. Нина видела, как он мучительно отрывался от неё, но удерживать не стала — не позволяла гордость, да и портить карьеру Косте не хотелось. Потом он всю жизнь считал бы Нину виноватой перед ним.
Она тогда очень тяжело пережила разрыв: казалось, жизнь кончена — Нина теряла мужчину, единственного, которого любила и которого привыкла считать своим. От боли, от безысходности она выла по-бабьи, когда мамы не было дома, а по ночам тихо плакала в подушку. Думала, что мама не слышит. А мама, оказывается, всё видела, всё понимала, но молчала. Только однажды у неё с Ниной состоялся доверительный разговор:
— Доченька, жизнь так уж устроена, что состоит из приобретений и потерь. Утраты неизбежны, их, конечно, очень тяжело пережить, но нужно жить дальше, несмотря ни на что. Время залечивает любые раны, это я знаю по себе.
И действительно — спустя всего два-три года Нина уже спокойно могла думать о Костиной измене, её даже утешала мысль, что она могла помешать его уходу, но не сделала этого — сохранила достоинство. Правда, иногда вдруг воспоминания начинали опять одолевать её, и какая-то заноза покалывала где-то в области сердца, также как иногда при перемене погоды ныло плечо, вывихнутое, когда Костя спасал Нину, вытаскивая из спрессованной, воющей толпы на похоронах Сталина.
Эта проклятая гордость испортила ей всю жизнь. Как часто нужно было сделать самой первый шаг или просто ответить взглядом либо легким жестом на вопросительный, ищущий взгляд мужчины. Но это мамино воспитание — внушённое с детства чувство достоинства интеллигентного человека и, конечно, врожденная застенчивость становились на пути. А сейчас время упущено. Нине тридцать шестой год, и ей стыдно сознаться кому-нибудь, что она девственница. И это тоже стояло на пути, когда надо было решиться и перешагнуть рубеж любовной близости. И с каждым годом сделать этот шаг становилось всё труднее.
А Костя тогда несколько месяцев походил к писателю в гости, попил с ним французского коньячку в заставленном книгами с полу до потолка кабинете и женился на Леночке. Он получил, что хотел. Сейчас он о-го-го как высоко взлетел! Один из столпов отечественной градостроительной индустрии. Живёт в высотном доме на площади Восстания, разъезжает на служебной чёрной “волге” с особым номером. Но дочку свою назвал Ниной.
Если бы она в своё время поддалась Костиным уговорам — а ведь Женька предлагал им ключи от дачи — то Нина, по крайней мере, была бы свободна от своей девственности.
А что стояло тогда на пути? Глупость… Главное, как она посмотрит в глаза маме. Какой чушью всё это кажется сейчас. А время неумолимо. Годы уходят, а с ними всё больше выявляется неразрешимая проблема — “ножницы”: с возрастом ты становишься мудрее, прозорливее, и тем выше твои требования к мужчинам. Но и, в то же время, ниже твои возможности. Многие девчонки, которые не выскочили в институте замуж по влюбленности, так и остались одинокими. На что уж Эммочка, одна из самых хорошеньких студенток на курсе, так и та после неудачного романа с её прибалтом, до сих пор одна. Воспитывает племянников, детей сестры.
В проектных институтах мужчин много, но все приличные — женаты. А бессемейные — или застарелые холостяки со сдвинутой психикой, или разведённые “ходоки”, вкусившие воздуха свободы. Кроме того, эта гнусная существующая система, называемая государством, поощряющая только послушных ей! Что она делает с мужчинами, как она их принижает, ломает… Мужики адаптированы к ней хуже, чем женщины, которым, может быть, труднее физически, но зато они более независимы от власти морально.
Нина наблюдала, как умные, достойные мужчины, державшиеся самоуверенно и независимо, прогибаются под гнётом этой системы, тайно презирая себя за слабость. Но нужно продвигаться по службе, тешить честолюбие, кормить семью, получить приличное жилье, одеть жену и детей, вывозить их на престижные курорты. А за всё надо платить. А чем платить? Верностью системе, послушанием, дружным поднятием рук “за” на собраниях, когда на твоих глазах творится несправедливость. Платить принятием того, что белое выдаётся за чёрное, и наоборот — чёрное за белое.
Ну, как их любить таких — самоуверенных внешне и таких жалких в глубине души? Придумали себе оправдательный тезис, что в партию они вступают не потому, что хотят перед ней выслужиться, а для того, чтобы там были не только дураки и подонки, но и приличные интеллигентные люди. Как они дружно по команде набрасываются на провинившихся, произносят обличительные речи, с холодом в душе понимая, что завтра на штрафном ковре могут оказаться сами. Просто сегодня им повезло в том, что их не сделали виноватыми за чужие ошибки, или они не попались на адюльтере, а если и попались, то жена — приличный человек и не станет решать личные проблемы через партбюро.
Были у Нины какие-то романы и на работе, и на отдыхе, но ни один мужчина не смог её заставить переступить через себя, перейти порог близости. Всё нужно делать вовремя. Даже своему лечащему врачу, старой мудрой еврейке Софье Яковлевне, она не могла признаться, что девственна, и на вопрос регулярно ли Нина живёт половой жизнью, ответила:
— Не очень…
— Ну и напрасно. Нужно — регулярно. Недаром наши психбольницы переполнены интеллигентными женщинами с повышенным кетостерозом.
— А что это значит?
— Это значит, что женщины в силу сложившихся обстоятельств, а чаще всего из-за ложных представлений о нравственности не дают себе воли, зажимают естественные половые инстинкты, подавляют желания. У таких женщин часто нарушается равновесие гормональной системы, образуется аномалия за счет преобладания носителей мужского начала — кетонов. Женщины их часто называют “китами”, у них развивается, так называемый, повышенный кетостероз. А это очень вредно: вызывает нарушения психики, головные боли, провоцирует рост растительности на лице, огрубление голоса. Вы думаете, почему дворянских жён постоянно преследовали мигрени? Потому что их мужья слишком много внимания уделяли балеринам и горничным и редко заглядывали в супружеские спальни. Почему повышенный кетостероз не бывает у простых женщин? Потому что, если какой-нибудь Фроське или Палашке захотелось любви, она находит себе Ванюшку или Федотку, идет с ним на сеновал или на гумно и там решает все свои сексуальные проблемы. Даже, если она забеременеет и сделает аборт, ну конечно, если он пройдет благополучно без осложнений, то и тогда это полезнее для женского организма, чем длительное половое воздержание.
Вы не представляете, сколько достойных интеллигентных женщин лечится в наших больницах от последствий повышенного кетостероза. Тут вы найдёте и известную скрипачку, и популярного диктора телевидения, и знаменитую на всю страну кинозвезду.
Вот так-то, моя девочка… Флиртуйте, заводите поклонников, любовников — любите любовь! — заключила Софья Яковлевна.
Легко и просто сказать “любите любовь”… Даже своей ближайшей подруге Марине Нина стыдилась сознаться, что у неё никогда не было с мужчинами близких отношений. Марина видела нинину зажатость, но объясняла это особенностями темперамента, издержками воспитания.
И вот теперь ни мужа, ни детей — только работа и мама, только мама и работа. Вот вся её семья. Отца Нина практически не знала, остались только смутно в памяти детские воспоминания, как она его, пришедшего с работы, встречает в коридоре и повисает на шее. Вот и всё. Отца расстреляли в 1937 году, а спустя двадцать лет реабилитировали.
Мама так больше не вышла замуж, она заведует детско-юношеской библиотекой и обожает свою работу — устраивает литературные диспуты, встречи с писателями, бардами, всеми силами пытается приобщить подростков к русской словесности. Благодаря маме, Нина узнаёт о самых интересных писателях, это мама в своё время открыла ей Битова, Маканина, Вампилова.
А для Нины работа — и заработок, и хобби. Мужиков во второй половине дня, как будто ветром сдувает из института — то у них заседание, то совещание, то общественная работа. Бабы сидят за столами до шести — на них держится весь план, в особенности на стадии рабочего проектирования. Но как только прозванивает звонок, они хватают свои сумки, набитые выдаваемыми еженедельно заказами или продуктами, которые им удалось купить в перерыве в городе, и мчатся к лифтам.
Нине торопиться некуда — мама придёт с работы только в десятом часу, а возвращаться в пустую комнату не хочется. Нет желания сталкиваться с соседями — со сварливой, агрессивной Анной Антоновной или с Шакирой Мамедовной, давней маминой приятельницей еще с тех времён, когда Нина училась в школе. Шакира очень любит маму и считает своим долгом опекать Нину. А это выражается в том, что она из самых лучших побуждений всё время подыскивает ей женихов.
Они с мамой так устали от соседей. Но у них нет никаких перспектив выехать из коммуналки: их комната 16 квадратных метров как раз соответствует норме заселения на двух человек. Поэтому их даже не берут на учёт. Шанс может появиться только тогда, если Нина будет разрабатывать жилой дом для ведомственного заказчика. В таких случаях по предварительной договорённости проектировщик, как правило, сдаёт ему свою площадь для заселения, а заказчик выделяет архитектору квартиру в новом построенном доме. У них в институте уже многие архитекторы получили новые квартиры таким образом. Но Нинина бригада специализируется на проектировании учреждений здравоохранения и жилыми домами не занимается.
После того, как Нине в день строителя вручили медаль “Победителя социалистического соревнования”, она пошла на приём к главному инженеру института, и тот обещал, что первый же жилой дом для ведомственного заказчика отдадут проектировать в её бригаду. Таким образом, появилась надежда на получение отдельной квартиры, неясная и зыбкая, но хоть какая-то перспектива.
Из пяти практикантов только Фархат и кореяночка Люся на что-то еще годились, Валя и Галя почти ничего не умели, а Рашид вообще не мог держать в руках карандаш. При этом он был хорошим парнем, добрым, услужливым, его старались эксплуатировать на физической работе — просили отнести чертежи в светокопию, получить из переплёта сметы, поручали сходить за мороженым для всей бригады. Он охотно, безбожно коверкая фамилии, составлял списки на продуктовые заказы, а потом таскал из месткома ящики с рыбными консервами, с зелёным горошком, сгущёнкой и синими голенастыми курами.
Отдел был им очень доволен, но уж слишком плохо от него пахло. А тут как раз пришла разнарядка выделить на неделю одного человека, желательно мужчину, для работы на овощной базе. Рашид сам предложил себя, и все сразу с этим согласились.
Фархат и Нина сработались. На следующий день после неудачного дебюта он принёс новые эскизы генерального плана, красиво выполненные и уже соответствующие масштабу. Нина собрала группу, пригласила начальника отдела, и они все вместе выбрали вариант для дальнейшей разработки.
При каждом похвальном слове Фархат вспыхивал, заливаясь краской до шеи. Ну, совсем мальчишечка, славный, стеснительный.
Фархат под руководством Нины разработал чертёж генерального плана, сам снял с него кальку, заказал в светокопии синьки и разнёс на согласование смежникам.
До сих пор Фархату приходилось работать за разными, свободными в настоящий момент столами — когда кто-то уходил на авторский надзор или заболевал. Но тут ушла в декретный отпуск чертёжница, и Нина отдала Фархату её стол рядом с собой. Ей было приятно смотреть на его склоненный профиль, на его очень красивые руки с длинными пальцами и миндалевидными ногтями.
Нина по своему опыту знала, как плохо питаются студенты во время практики, как туго им приходится, а тем более Фархату, восточному, заласканному семьёй, домашнему мальчику, находящемуся в чужой непривычной обстановке. Поэтому она каждый раз во время перерыва приглашала Фархата за свой стол пить чай, угощала его мамиными пирогами, кормила бутербродами с домашними котлетами. Фархат вначале категорически отказывался, но Нина ему сказала, что не знает, как у них принято в Узбекистане, но у нас в России считается неприличным отказываться, если тебя угощают. И Фархат сдался. Теперь у них вошло в практику: как только начинался перерыв, Нина говорила “Фархат, пора!” Она расстилала на своём столе клеёнку, расставляла приборы, а Фархат заваривал привезенный с собой зеленый чай. Для полной гармонии даже пришлось купить пиалы. Эти совместные чаепития умиляли весь отдел.
— Нина Андреевна, вы усыновили Фархата? — спрашивали её.
— Да, а что? Вам завидно, что у вас нет такого сына?
Фархат опять вспыхивал, а Нина любовалась его чистым овалом лица, нежной кожей, глубокими восточными глазами под густыми бровями. Счастлива мать, имеющая такого сыночка.
Однажды Фархат сказал:
— Нина Андреевна, я написал маме, как вы ко мне относитесь, и она прислала вам небольшой подарок.
— Это всё лишнее, но от подарков не отказываются, тем более, если они сделаны от души. Давай твой подарок.
— Если можно, я принесу подарок к вам домой.
— Хорошо! Приходи в воскресенье, я познакомлю тебя с мамой. Заодно и пообедаем. Хоть поешь домашнего горячего.
“Небольшой подарок” от мамы — это были двухлитровая бутыль коньяка, упаковка на восемь банок крабовых консервов, большая металлическая банка зелёного чая и в довершение огромная коробка шоколадных конфет-ассорти. Как Фархат это всё дотащил? И теперь кто кому обязан?
Мама вызвала Нину из комнаты и заявила, что такие дорогие подношения принимать неприлично, что это выглядит, как взятка, что подарок нужно вернуть.
— Ну, подумай, как я могу его вернуть? — оправдывалась на кухне Нина. — Это значило бы смертельно обидеть Фархата. О какой взятке может идти речь, если от меня ничего не зависит. И Фархату, и всем остальным практикантам, включая Рашида, поставят за проектную практику “зачёт” и дадут хорошие характеристики.
За обедом Фархат выглядел счастливым — он восстановил своё попранное мужское достоинство и теперь уже может считать себя не обязанным женщине, кормившей его пирогами и домашними котлетами.
На работе он перестал бычиться, стал более общительным.
У Нины с Валей и Галей состоялся неожиданный для неё разговор. Девочки попросили им помочь: они оканчивают институт, и у них нет никаких перспектив. В Самарканде незначительные возможности выйти замуж — за узбеков они не пойдут, а русских приличных, годящихся в мужья ребят, как они хотели бы, с высшим образованием и из интеллигентных семей, очень мало. Девочкам дадут после окончания института любое распределение, если только будет запрос. Они понимают, что в Москву перебраться нереально, но они согласны на любой областной город средней полосы России.
“Какая неожиданная социальная проблема”, — подумала Нина и прямо при них позвонила Косте. Он оказался на месте.
— У тебя найдётся пара минут для меня?
— Для тебя всегда найдётся столько времени, сколько нужно.
— Не шути — это важно.
Костя сразу понял суть проблемы:
— Спроси у своих протеже, Курск их устроит? У меня сейчас напротив сидит директор “Курскпроекта”. Слушай, у тебя общежитие есть? — слышит Нина в трубку. — Возьмешь по распределению двух молодых специалистов из Узбекистана? Нина, он говорит, что возьмёт, хоть сейчас, но общежитие неважное, удобства в коридоре, и нет горячей воды. Твои девицы согласны? — Девочек всё устраивало, и они счастливо закивали головами. — Ну и хорошо. Передаю ему трубку, пусть сговариваются напрямую. Как у тебя самой дела? Хорошо? Ну, я рад был тебя слышать. Дай трубку твоим девицам.
Костя верен себе — добр, отзывчив, деловит. Как быстро и просто он решил вопрос. Отличный администратор, только жаль, что он ушёл из проектирования, ведь Костя считался одним из самых талантливых архитекторов. Его имя и сейчас иногда мелькает в составе авторских коллективов некоторых очень престижных объектов. Но всем ясно, что непосредственно в процессе проектирования Костя участия не принимал. В крайнем случае, он мог подвизаться только, как консультант. Но зато он, как один из авторов, лауреат нескольких премий Совета министров и даже Ленинской премии.
Закончился срок работы Рашида на овощной базе, и опять возник вопрос, что с ним делать. Между тем, пришла заявка на комсомольца, которого отдел должен выделить для работы на пусковом объекте подшефного детского сада. Комсомольская организация взялась подготовить объект к сдаче — вынести строительный мусор, вымыть окна и полы, выполнить работы по благоустройству территории.
Как хорошо было бы послать на стройку Рашида, но как-то неудобно… Он уже отработал неделю на овощебазе, а теперь речь идёт о двух неделях. Ходили вокруг да около, не знали, как начать разговор. Но Рашид с первых же слов понял, о чём идёт речь, и с радостью согласился.
Все с облегчением вздохнули. Какой славный парень, если бы он только чаще мылся.
Нина как-то спросила у кореяночки Люси (хотя по-настоящему её звали иначе: то ли Лю-Сан, то ли Ли-Сюнь), почему же Рашид ничего не умеет, даже по сравнению с Валей и Галей.
— Так он же — национальный кадр, — засмеялась Люся.
— Что значит “национальный кадр”?
— Он из глухого горного кишлака, поступил по разнарядке вне конкурса на специальную стипендию, был совершенно не подготовлен, даже русского языка почти не знал. А в республике, хотя и стараются при всех вузах создавать узбекские группы, это не всегда получается — не хватает преподавателей. Все мало-мальски способные ребята уходят в проектирование. Поэтому даже в узбекских группах значительная часть предметов ведётся на русском языке, и первые два-три года Рашид на лекциях ничего не понимал. Ему ставили тройки и переводили на следующий курс.
— Ну, и что же потом с ним будет? Как он сможет дальше работать?
— А у него будет всё хорошо, — заверила Люся. — Его направят в аспирантуру, опять поставят по всем предметам тройки, какой-нибудь старшекурсник в качестве комсомольского поручения “поможет” написать диссертацию, и Рашид — молодой национальный кадр — будет преподавать студентам как раз те предметы, по которым до сих пор не было узбекского специалиста.
— И чему же он их научит?
— А это неважно. Главное, поставить галочку на пустующей клеточке.
— А чей ты национальный кадр? Корейский?
— Я “антинациональный” корейский кадр. В 1944 году дорогой товарищ Сталин выселил нас с Дальнего Востока в Казахстан и Узбекистан. Нас неохотно берут в вузы, на ответственную работу — как у вас евреев.
— Но ты же всё-таки поступила в вуз?
— Да поступила. Но мама мне всю жизнь с раннего детства внушала, что мы принадлежим к угнетённой нации и, если я хочу получить пятёрку, то должна знать, прежде всего, на шестёрку, а лучше всего — на десятку. И я старалась знать на десятку: окончила школу с Золотой медалью, усиленно занималась рисунком, живописью, и меня трудно было не принять в институт.
Нина и Фархат дружно работали за соседними столами. Она часто посматривала на Фархата, склонившегося над чертежами так, что была видна его аккуратная макушка, закрученная против часовой стрелки и сдвинутая чуть-чуть вправо. Эта макушечка почему-то очень трогала Нину. Какой славный мальчик. Как-то, проходя мимо, Нина не удержалась и поцеловала его в макушечку. Фархат вспыхнул и ещё ниже склонился над чертежом.
— Ты что делаешь? С ума сошла? — накинулась на неё Марина.
— Но он же мальчик, сынок.
— Какой сынок?.. Он — двадцатидвухлетний зрелый мужчина с восточным мировоззрением, с особым восприятием женщины. Ты не замечаешь, что с ним творится, как только ты подходишь к нему? Он же влюблён в тебя!
— Этого только не хватало!
— Ты это брось, я знаю тебя. Опять в последний момент дашь задний ход! Эх, достался бы мне такой мальчишечка, я бы уже знала, что с ним делать.
После этого разговора Нина старалась держаться подальше от Фархата. Они по-прежнему распивали вместе чаи, но это и всё. Фархат ходил хмурый. Однажды он спросил её:
— Нина Андреевна, я вас чем-то обидел?
— Ну, что ты, Фархатик?
— Почему же вы избегаете меня?
— Да нет же… Просто у меня крупные личные неприятности, и ты тут не причём.
Ну, вот обидела мальчика. Нина перестала его сторониться, но в макушечку больше не целовала. Фархат повеселел. “Всё равно они скоро уедут”, — подумала Нина.
Отработав две недели на стройке, в отдел вернулся Рашид. Он стал неузнаваем — был чисто одет, в светлой с отложным воротником рубашке, аккуратно подстрижен и, самое главное, от него пахло недорогим мужским одеколоном. Выглядел он необыкновенно счастливым, а его рот всё время непроизвольно растягивался в широкую улыбку.
— Рашид, что случилось? Кто тебя так отмыл? — спросила ехидная Марина.
Но Рашид пропустил колкость мимо ушей:
— Я нашёл невесту!
— На стройке?
— Да… Зульфию — Зулю…
— А у тебя разве, как у Фархата, нет невесты в ауле?
— Нет, мы бедные, у нас нет денег на калым.
— Какой калым? Мы живём в двадцатом веке!
— Это у вас здесь двадцатый век, — вмешалась Люся. — А у них там ещё восемнадцатый век.
— А твои родители не будут возражать, что твоя Зуля не узбечка?
— Не будут. Главное, что мусульманка — татарка из-под, как его там, Мамадыша.
— Ну, понятно — лимитчица.
— А что такое — лимитчица? — не понял Рашид.
— Это неважно. И твоя Зульфия согласна ехать с тобой в Узбекистан?
— Согласна. Мы уже написали родителям. Теперь ждём ответа, — ответил Рашид, и губы его опять непроизвольно растянулись в счастливую улыбку.
— Рашид, мы очень рады за тебя. Приводи к нам свою Зулю. Мы хотим с ней познакомиться.
— Приведу, когда мы получим согласие родителей, — ответил серьёзно Рашид.
— Действительно, браки совершаются на небесах, — сказала Марина Нине. — Кто бы мог подумать, что мальчик из глухого горного аула в Узбекистане встретит здесь в Москве свою судьбу — девочку из Татарской глубинки.
Начальник отдела вызвал к себе Люсю, как старшую по группе.
— Люсенька, у меня к вам последняя просьба. Пришла разнарядка как раз на пять человек — встречать Хо-Ши-Мина. А вы знаете, у нас сейчас “запарка”: конец квартала, идёт выпуск сразу трёх проектов. Мы вас просим быть завтра к 11 часам утра на Ленинском проспекте у 107 столба — это как раз у входа в универмаг “Москва”. Нужно отметиться у бригадира и получить флажки, а когда поедет кортеж, помахать этими флажками и покричать “ура!”. И всё… К концу дня приходите в отдел, мы хотим вам устроить маленькие проводы, а заодно вручить характеристики.
Проводы практикантов прошли, как говорят журналисты, в тёплой, дружественной обстановке. Рашид пришел с Зульфиёй, ребята купили торт. А в отделе собрали деньги и приготовили для ребят подарки — всем по какому-нибудь Гжельскому изделию. Нина постаралась, чтобы Фархату досталась скульптурка — то ли льва, то ли котёнка — милого, забавного.
— Он похож на тебя, — сказала Нина, и Фархат, как всегда, залился краской.
Заведующий отделом произнёс небольшую, но насыщенную речь:
— Дорогие ребята, пройдёт ещё немного времени, и вы вступите полноценными членами в наше корпоративное братство архитекторов-проектировщиков. Вы выбрали трудную, но прекрасную профессию — строить города, дома для наших людей. Надеюсь, что вы станете хорошими специалистами, профессионалами высокого класса, и у вас удачно сложится, как творческая, так и личная судьба. Мы все искренне желаем вам успехов. Я поднимаю свой бокал, — завотделом поднял картонный стаканчик, — за всех вас, а за Рашида с Зульфиёй отдельно. Им я желаю большого семейного счастья.
Все выпили. После чая с тортом ребятам вручили заверенные печатью характеристики, всем одинаковые.
Нина подошла к Вале и Гале:
— Девочки, вот мой адрес и телефон. Звоните, пишите. Если что-нибудь будет не получаться, сообщите — найдём другие варианты.
Валя и Галя расцеловались с Ниной. Ну, вот и всё. Преддипломная практика закончена, завтра ребята уезжают.
Фархат ревниво следил за Ниной. Когда она взяла в руки плащ и сумку, он подскочил к ней.
— Я провожу вас, Нина Андреевна? — требовательно спросил он.
— Ну, конечно, Фархатик, пойдем. Смотри, какой чудный вечер.
Вечер действительно был прекрасным. Прошли поливальные машины, и запахло прибитой пылью. От свежескошенных газонов шел запах слегка привядшего сена. Зацветали липы. На улице Горького было полно гуляющих. Вот и Страстной бульвар. Они вошли во двор и дошли до подъезда.
— Ну, давай прощаться, — сказала Нина.
— Нет, — мотнул головой Фархат. — Я не хочу уходить — ещё рано.
Неожиданно он зажал её в угол испытанным мальчишеским приёмом так, что ни повернуться, ни уйти, и стал подбираться к её губам. Нина отворачивала лицо. Зачем мучить мальчика, он итак напряжён, как струна. Это становилось невыносимым.
— Давай зайдём к нам, ты попрощаешься с мамой, — сказала Нина, чтобы как-то изменить обстановку.
Они стали подниматься по неосвещённой лестнице. На площадке Фархат опять попытался “зажать” Нину, но она, наученная опытом, на этот раз сумела увернуться.
Дверь комнаты оказалась запертой, очевидно, мама задержалась в своей библиотеке. Когда они вошли и Нина зажгла свет, она увидела на столе записку: “Я у Светланы, у неё плохо с сердцем. Вряд ли успею на метро. Так что не жди. Скорее всего, останусь ночевать”.
— Мамы нет дома, — растеряно сказала Нина.
Когда Фархат сообразил, что они одни, его затрясло, как в лихорадке. Он решительно схватил Нину в охапку и опять стал искать её губы. Она пыталась вывернуться, но куда там — руки Фархата были, как железные. И откуда только взялась такая сила у этого, хрупкого на вид юноши? У Нины уже не было сил сопротивляться его напору, и она подставила ему лицо. Они вместе, не разжимая ни рук, ни губ, сделали два шага до тахты.
Он вломился в неё так мощно и неудержимо, что Нина только охнула, а когда он издал победный звериный клич, она испугалась, что услышат соседи. Вот что значит восточный темперамент!
Когда они уже лежали рядом, Фархат, не разжимая объятий, прошептал:
— Прости, я был груб…
— Всё хорошо, — сказала Нина и поцеловала его в висок.
Он задремал, посапывая во сне, как ребенок. Но, когда Нина попыталась пошевельнуться, чтобы встать, он, не просыпаясь, еще крепче прижал её к себе, как собственность, скорее, как добычу.
Она дала ему немного поспать.
— Фархат, — Нина погладила его по щеке, — ты сейчас должен встать, тихонечко, чтобы не разбудить соседей, пройти в ванную, помыться и пойти домой.
— Я не хочу уходить. Разве я не могу остаться у тебя до утра?
— Нет, родной, сейчас в любой момент может придти мама, — слукавила Нина.
Он нехотя поплёлся в ванную. Когда он вернулся, Нина уже привела в порядок тахту и переоделась.
— Нина, почему кровь? — спросил Фархат озабоченно. — Ты что, девушка?
— Ну, что ты, глупышка, — засмеялась Нина. — Просто неожиданно пришли месячные. Извини, я сама не знала. А теперь скорее уходи.
— Ты придёшь меня проводить?
— Конечно, приду.
Закрыв за Фархатом входную дверь, Нина облегченно вздохнула.
Потом она долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами. Всё позади, и как хорошо, что это произошло не с каким-то опытным затасканным бонвиваном, а с чистым искренним мальчиком. Нина даже почувствовала себя виноватой перед его мамой. Как это выглядит в её глазах?
Весь следующий день на работе она поглядывала на пустующий стол Фархата, и чувство какой-то утраты не покидало её.
Нина не хотела лишних объяснений и специально приехала на вокзал за пять минут до отхода поезда. Все уже были там. Рашид, который так и не смог погасить на лице счастливой улыбки, держал за руку Зульфию. Фархат нервничал, поглядывая на часы, искал глазами Нину. Когда она подошла к ним, он вспыхнул:
— Нина, мне нужно с вами поговорить. — Он схватил её за руку и потянул за стоящие на перроне киоски. Там, в каком-то грязном, замусоренном окурками закоулке, он прижал её с силой к фонарному столбу.
— Я не могу так уехать, скажи, чтобы я остался. Ну, скажи, — горячо зашептал он, целуя ей руки, глаза, губы.
— Фархат, сынок, ты же сам знаешь, что это невозможно. — Нина специально назвала его так, чтобы подчеркнуть дистанцию между ними.
— Какой я тебе сынок, — взорвался он. — Я мужчина, твой любовник.
Он сжал её ещё сильнее. Нине казалось, что у неё сейчас захрустят кости. И вдруг, неожиданно для неё самой, она ощутила острое желание. Фархат сразу же почувствовал это — ведь они были настроены на одну волну. Их поцелуй был долгим и мучительным.
— Фархат, поезд отходит, — раздался рядом голос Рашида. Ребята знали, кого послать за Фархатом. Рашид намертво схватил его за руку и поволок к вагону.
— Скажи, ну скажи, чтобы я остался, — умолял на ходу Фархат.
— Нет, уезжай! — Жёстко сказала Нина.
Поезд уже набирал скорость, они едва успели вскочить в последний вагон.
— Скажи, чтобы я остался, и я спрыгну! — кричал Фархат с подножки.
Нина отрицательно качала головой.
“Вот и всё, славный мальчик. Мне, конечно, первое время будет тебя не хватать. Но всё проходит. Я всегда буду тебе благодарна, что ты помог перешагнуть этот трудный порог и ввёл меня в свободное, заманчивое и прекрасное общество свободных женщин”, — подумала Нина.
В метро она поймала на себе внимательный мужской взгляд.
— Вы грустите? У вас неприятности?
— Да. Я проводила сейчас навсегда мужчину, который мне дорог.
— Я хотел бы быть на его месте…
— Чтобы я вас проводила?
— Нет, чтобы я был вам дорог.
Нина посмотрела на него: прекрасно одет, чуть-чуть полноват, слегка лысоват, красивый мужчина лет сорока с небольшим. Типичный “ходок”. Таких любят молоденькие девчонки.
— Для этого вам нужно быть на двадцать лет моложе.
Он обиделся, а Нина, рассмеявшись, вышла из вагона. Она свободна, может кокетничать, флиртовать, и ей, наконец, не грозит повышенный кетостероз.
Когда Нина вышла из метро на площади Свердлова, было уже почти темно. Откуда-то набежавшая чёрная туча неожиданно разразилась молнией, сопровождаемой оглушительным ударом грома. Испуганные вороны, устроившиеся на ночлег в стенах Китай-города и на крыше музея Ленина, с криками заметались, в панике расшибаясь о землю и стены зданий. Нина переждала под навесом яростный, но по-летнему короткий ливень, и направилась пешком к дому. Она шла упругим шагом по омытой дождём улице Горького, чувствуя себя молодой и красивой.
Ощущение начала новой жизни не покидало её.