Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2007
Холодная мгла над Невою.
Хорошей погоды не жди.
И кажется ниткой живою
К оградам пришиты дожди.
Тревожно колышется воздух,
В дожде шевелятся кусты.
И грустно, и слишком беззвездно,
Безлюдно до немоты.
Закутанный сумраком город
К заливу беззвучно плывет,
И дождь залетает за ворот
И сердце пронзительно жжет.
* * *
Зеленый дождь завис над Летним садом
Над статуей застенчиво-нагой,
Вот мотылек — а, может, это атом —
Лишь крылышки расправил над собой.
А на плацу муштруют поколенье,
Вращается Земля под сапогом…
Все реже попадают в поле зренья
Два крылышка над тонким стебельком.
Белая ночь
Тишина в эту ночь откровенна.
Отзвучала ограды свирель.
Разноцветною мыльною пеной
Моет воздух густая сирень.
Мир пошел с тишиной на сближенье.
Над волною застыл рыболов.
Тишина. В ней скользят отраженья
Погруженных в каналы домов.
Тишина, и дома уплывают,
С островами к заливу плывут.
В белом сумраке город растает,
И его лишь к рассвету найдут.
И, вдыхая простор каждой клеткой,
Звездным небом протяжно дыша,
Распускается зыбкою веткой
Оголенная ветром душа.
* * *
Окостенелость форм. А мне хотелось,
Чтоб улица и озеро, и лес,
Сквозь зренье проникая в мое тело,
В стихах остались, чтобы не исчез —
Ни этот миг, ни я — частица мира,
Ни облако, похожее на лиру.
Но то, что было облаком, зарницей,
В стихах заключено. Из клеток слов
Я выпускаю их — пускай как птицы
Собою режут голубой простор.
Расклейщица афиш
Платком закутав рот,
Размахивая кистью,
Расклейщица бредет
Сквозь редкий дождик листьев.
В мешке ее шуршат:
Премьеры, страсти, судьбы…
Прохожие спешат
К афишам, словно судьи.
Хранит достойный вид
Служанка Мельпомены,
И кто ей запретит
Немые ставить сцены?!
Коль верует она,
А веры нет без чувства,
Не просто в имена —
В бессмертие искусства.
Смешон ей, кто страдал
В преддверие дебюта,
С кого успех содрал
Семь шкур, семь жизней будто.
Расклейщицы рука
Над славою хохочет,
Кисть хлещет по щекам
Заслуженных и прочих.
И Рим или Париж
Пред ней не много значат,
Пред шелухой афиш
Не вздрогнет, не заплачет.
Обводный канал
Бесцветной промокашкой воздух вешний
Вобрал дымы. Прохожий, словно леший,
Сверкнув глазами, скрылся в магазине,
Глотая воздух с примесью резины.
Канал Обводный — он меня обводит,
По замкнутому кругу хороводит.
Вот проплывает медленная льдина,
По ней мазут стекает, словно тина,
А “Красный треугольник” аркой тонкой
Фургон прихлопнул, словно мышеловкой.
Канал Обводный — вот она, первичность,
Вскормившая, взрастившая классичность.
Свернем на Розенштейна. Не бывали?
Здесь странные встречаются детали:
Забиты окна ярко-ржавой жестью,
Дворняги бродят с обветшалой шерстью,
Коты, как шестеренки подворотен,
Скрипят при каждом резком повороте.
А древние и вечные старухи,
Должно быть, с неба добывают слухи,
Что скоро, может где-нибудь в июле,
Их переселят в новенькие ульи.
Так отчего, зачем они взгрустнули?
А может, дым холодный и кирпичный
Навеял мысль: не плохо бы вторично
Прожить судьбу. Об этом думал каждый.
А впрочем, нет. Корабликом бумажным
В Обводном проплывает тень от тучи,
Над ним, как мачта, накрененный лучик.
* * *
Как Млечный путь, светился коридор,
Туманностями раздвигались стены,
Когда соседи выносили сор,
Точнее стон общественной Вселенной.
Сосед стакану отвалив поклон,
Сквозь телескоп бутылки, капли пара:
Все видел усеченный небосклон
И тень свою на оголенных нарах.
И, чтобы память крепче оглушить,
Он пил и глухо падал у порога,
И крик жены, идущий из души,
Гудел, как шмель внутри цветка большого.
О чем писать в те дни я мог всерьез?
О муравьях? О солнышке? О тучах?
Да, и о них! Но отчего же мучил
Меня вопрос, единственный вопрос…
Поэзия, кому же ты нужна,
Когда не этим оскорбленным людям?
Зачем ты так прекрасна и нежна?
Ты стань груба, ты стань дыханьем буден.
Она молчала нехотя в ответ.
Но открывала суть нетленной жизни:
И крупный снег, как запоздалый свет,
Сходил с небес без тени укоризны.
Люблю сирень и первозданный снег,
Они на звезды изнутри похожи.
Оставив коммунальный свой ковчег,
Я шел по городу, незримый для прохожих.
Вращались в лад домов маховики,
И перекрестки щелкали на стыках.
Я шел к безмолвью замершей реки,
Не от того ль, что горестно и стыдно
Жить так, как будто вышел их игры
И превратился в хрупкое виденье.
Вокруг меня вращаются миры
С орбитами утраченных мгновений.
Кружится снег, и различает взгляд
Сквозь этот снег, до удивленья белый,
Что это чувства светлые летят,
Как будто небо к людям подобрело.
* * *
Потянуло осенней прохладой
От ограды, канала, куста.
Тень от воздуха и листопада
Промелькнула на фоне моста.
С ветром слился остуженный шорох,
И цветная холодная зыбь
Катера отразила, в которых
Запах рыбы к брезенту прилип.
И зачем-то синеющий воздух
Так прогнулся, что кажется мне,
Что и сам отразился я в звездах,
Заблестевших на илистом дне.
Тишина. Только двое прохожих
Вдоль пустынных бредут мостовых,
И на белые листья похожи
Очертанья дыхания их.
* * *
Ну что ты, зачем же ты плачешь?
Рисуя чертей на стекле…
Смеюсь я — и это значит,
Куда как весело мне.
Сладко, куда как сладко
С тобою наедине,
Как если бы ты — солдатка,
А я убит на войне.
Лежу под кустом ракиты,
За желтой чертой сентября,
Глаза, что навек закрыты,
По-прежнему видят тебя.
* * *
А мне дороже рассуждений
И верноподданных идей —
Обычный день, слегка осенний
В мерцанье солнца и дождей.
Он ни к чему не призывает,
Стучит о стекла, провода
И, словно люльку, сад качает
Туда-сюда, туда-сюда.
* * *
На фоне снега темные ограды
Привносят свежесть в мрачность Петрограда,
Напоминая — град Петра спесив,
Из пузырей болотных, из трясин
Себя вознес. И породил режим
Державных чувств, и выстрадал отжим
Отжим души от тела… Невесомость —
Вот северной столицы самость, сонность,
А общий сон дворцов, трущоб, людей
Восходит в небо облаком идей
И, обогнув всю землю по орбите,
На том же месте, в том же самом виде
Себя являет… Град Петра могуч,
В его душе — к его виденьям ключ.
А площади Труда или Искусств
Как купины неопалимый куст
Скрывает — пуповину бытия,
С которою зачем-то связан я.
На фоне снега темные ограды
Как нищенки, бомжи или солдаты
Пылинку боли с душ людских не сдвинуть:
Ограды, снег… А снегу скоро сгинуть.
“Увы, где прошлогодний снег?” — промолвил бы Вийон,
А я ему в ответ: “Вознесся в небосклон”.
* * *
Пивной ларек скрипел, качаясь между нами,
И пена по стеклу стекала кружевами.
Какие рты вокруг, какая жажда пива!
Один огромный рот то жадно, то лениво
Все пил, и пил, и пил. Лишь зайчиками света
Был в кружках отражен рубеж весны и лета.
А рядом скверик плыл под парусом зеленым,
Возилась малышня в песочнице под кленом.
К скамейкам приросли, забыв про груз отдышки,
Старушки, старички, читая бодро книжки.
Страницами шурша, они листали воздух
И плавали вдали, в иной любви и звездах.
Эдгара По, Дюма и Пришвина читали:
Макулатурный бум, о нем и не мечтали,
Открыл материки и полушарья слова,
Где Музы в забытье дремали, словно совы…
Пивной ларек звучал таинственным органом,
И мелочь, в резонанс, звенела по карманам.
А очередь текла по замкнутой спирали.
Зачем в моих глазах лучи травы застряли?
Зеленая волна все мучила укором,
Вблизи нее дрожал листвы истлевший ворох.
А солнце равный свет росткам и жухлым кучам
Дарило с высоты, сияя из-за тучи.
* * *
Прелестные покровы красоты:
Вблизи реки цветение сирени,
Две девочки — поющие сирены
По грудь и бедра вышли из воды.
Свет солнца задержался в их глазах,
Они похожи на изящных женщин,
В траве блестят рассыпанные вещи,
И безупречно время на часах.
Неповторим сирени чудный вид:
Скользят по небу солнечные грозди…
Цветенье красоты религиозно —
Оно сродни звучанию молитв.