Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2007
Склока, давка, борьба…Что я делаю здесь? — не постигнуть…
Пот, стенанья и кровь… Чую смертную боль и тоску…
Победить не могу — я могу лишь бесславно погибнуть…
И могу промолчать… Изменить ничего не могу.
Сквозь мельканье и гвалт брезжут отзвуки жизни ушедшей.
Мама, бабушка, брат… Бог упорно глядит мне в глаза…
Я кругом виноват… Я нормальный вполне сумасшедший…
Это глюки мои… Это спекшейся тьмы голоса…
Впрочем нет — это явь… Не имеет она снисхожденья.
И я послан судьбой всё, что было, осмыслить посметь…
Обрастаю враждой. Погружаюсь в свои наважденья.
Верю только в себя, да в грядущую скорую смерть.
Сохранить, как…
Мёртвые, не воскресайте!
Ждите до поры.
Мёртвые, живых спасайте!
Будьте так добры.
Вы в могилах — ледяные.
Мы — лишь на пути…
Нас, живых, мои родные,
некому спасти.
Ничего не говорите,
отыщите знак.
Нас, убогих, сохраните,
я не знаю как…
О любви не забывайте
в отношенье нас…
И спасайте же, спасайте!…
Да! Сейчас, сейчас…
В ганноверском музее
Лукас Кранах, Сандро Боттичелли,
Питер Брейгель — вы всё ж не истлели!
Через время — кривое стекло
поражали, светили и грели,
затыкали души моей щели,
а иначе бы всё утекло.
Смерть, любовь и безумство воспеты…
Изменить эту сторону света —
безнадёжно — как Бога просить…
Можно лишь замахнуться на это —
не понять, но хотя б отразить.
Ваши души манят и пленяют,
озарение в сердце несут,
наполняют и переполняют
восхищенья гранёный сосуд.
Всё же вы оказались мудрее:
через войны и мор и века
задержались в немецком музее,
чтобы действовать наверняка.
И придётся, добравшись до сути,
и понять, и принять, не коря,
что не зря на земле жили люди.
Мы- то зря, да вот эти не зря!
На мадонн, на слепцов-оборванцев,
на детей, на собак, на корчму
всё смотрю — не могу оторваться.
Не могу объяснить почему.
Очень поздняя осень
1
Черны и строги дерева,
черны листы и травы…
И я был прав и ты права,
И все на свете правы.
Кругом пустынно темно.
Вот так-то и бывает:
Хоть лето кончилось давно,
Зима не наступает.
И для того, чтоб дальше жить,
Чтоб всё забыть бросить,
Пришла пора повременить —
Необходима осень.
Необходимо отстрадать,
Необходима плата
И всё былое не предать,
А только лишь оплакать.
2
Когда деревья обезлистели,
Они сражаться перестали…
Но я замечу, ради истины,
Что не заметил в них печали.
Заметил я в хитросплетенье
Их неустойчивого хора
Великолепие паденья.
Великолепие разора.
Они смеялись безответно
В пылу трагической игры.
И громко радовались ветру…
Но это тоже — до поры…
Памяти мамы
Сколько льдов и снегов и тумана!
Сколько бед и предательств во мгле!
Где теперь моя грустная мама? —
Тридцать лет в этой грустной земле.
Не успел проявить интереса,
ни помочь, ни отринуть кошмар.
Почему из весёлой Одессы
ты рванула тогда в Краснодар?
Вот портрет — улыбнулась хотя бы,
рассказала про старую жизнь
где впервые увидела папу,
познакомились как и сошлись?
Над былым голубая завеса,
за которой клубится беда.
Я родился в период репрессий,
и они не прошли никогда.
Сколько хамства и лжи, и нахрапа!
Комсомолия, голод и культ…
Что содеял мой ветреный папа,
чтоб тебя уничтожил инсульт?
Эта жизнь расцвела и распалась.
Всё забыто — осталась молва.
Впрочем, нет — ничего не осталось!
Лишь душа твоя, чую, жива.
Всё летает она над Москвою
лёгким облачком в мареве дня.
А ночами кружит надо мною
и глядит, и глядит на меня.
Сон
Брови рисованная дужка,
Взор, полный страсти и огня…
Моя безумная подружка
Летает в ступке вкруг меня.
Остановилась, что-то просит,
смеётся, плачет и зовёт,
и лжёт, и любит, и поносит,
злословит, кается и лжёт.
А я в раскованности детской,
но лысоватый и седой,
кричу ей что-то по-немецки,
я — старый мальчик молодой.
* * *
Ах, какие ясные деньки
Придержала осень напоследок…
Я надену завтра сапоги,
В лес пойду, зажгу костёр из веток.
Посижу. На пламя посмотрю.
Станет и беспечно и крылато.
И негромко песни попою.
И сварю супец из концентрата.
Буду тихо думы ворошить,
нá небо белесое взирая,
А потом пойду себе бродить,
может быть, грибов пособираю.
* * *
Надоело ходить по врачам.
И по дамам ходить надоело…
На кровать волоку по ночам
это грузное, жёсткое тело.
За дисплеем штаны протирать,
корчить лик молодого поэта!..
Неужели пора умирать
и забыть всё, что знаю “про это”?
Да, пора — понимаю и это…
Всё развеялось — дымка ли? дым?
И душа, словно старая клуша.
Димка! Димочка! Димонька! Дим!
Что ж не смог вечно быть молодым?
Не сберёг свою ясную душу.
Но ведь книги, любовь и мечта…
Ковда! Ковдочка! Димка! Дымочек!..
А ты помнишь, как жил ты тогда?
Помню! Но не скажу — ставлю прочерк…
Век мой всё же меня не сгубил,
протащил через муки и беды
А как жил, разлагался, любил —
Роют пусть говнюки-ковдоведы