Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2007
Мы не можем ничего знать о последних вопросах
нашего существования: это — дело решенное.
Но смерть — в будущем, которого не будет,
так чувствует каждый.
Лев Шестов
* * *
“Всё будет тип-топ, Наташа. Ваш А.И.” — получаю электронный ответ и, в силу “незначительности” мессиджа, не сохранив, тут же удаляю. А через несколько дней — капкан Паутины, в которой — мухой — из монитора — тщетно: “Умер Анатолий Кобенков… поэт… человек… родился… жил… учился… первую книгу… публиковался… выступал… организовал… ученики… фестиваль… соболезнования…”
Исчадие ада чёрных рамок.
И — глаза, теперь уже только на фотографии: бесконечно добрые, бесконечно.
Таких — настоящих — не так уж много: когда-то вела мысленный “учет” невеселой забавы для.
“Глаза” А.И., наблюдающие — из плюс-минус бесконечности — вот именно сей час, — как строчу от руки “в неположенное время в неположенном месте” буквы.
“Как правая и левая рука, моя душа твоей душе близка…”
“Казнить нельзя помиловать”, — дышит в затылок г-н Создатель, забивая на запятые.
И ведь видела-то всего ничего — “шапошное” знакомство: пересекались на каких-то литвечерах, на которые заносила сила подлой инерции. Встречались также в Литклубе Ковальджи, где после обсуждения А.И. долго повторял, что моя “Собачья жизнь” его потрясла: “Я, мужик, ТАК никогда бы не смог. Понимаете?.. Растекся б…а вы — вы смогли… Это очень, очень ценно… Не растечься…”
Однако “растеклась” — спустя полгода. Несмотря на, разумеется, понимание неизбежности прихода Дамы-С-Косой. Понимание, но не осознание — белковому телу осознать такое едва ль под силу: не запотевшее зеркальце у лица теперь уж “футляра”, хранившего некогда (недавно!) драгоценную аниму, лишает на время дара речи.
Не каждый уход бьет и по слезным железам: бывает — застываешь. Хоть капля б — все легче: ан нет! Впрочем, говорят, плакать полезно: “микробы уходят”, черт их дери.
“Он тебе жених? — Нет. — Веришь в воскресенье душ? — Нет… за-ко-ла-чи-вай…”
Восьмое сентября ноль шестого. Два часа дня. На переделкинском кладбище — панихида.
Бывает ли, чтоб земля — пухом?.. “Не верю!” — кричит откуда-то сбоку Станиславский. “Не верю”: жалкое эхо правды — ложь.
А ведь и стихов-то его толком не знала — вечное “потом”, круглосуточная очередь “в мозг” из книг и файлов, канцерогенная или гурманская “жрачка ума”; извилины, будто наркотика, требующие — бесконечно, беспрестанно, бестактно — информации, информации, информации…
Любив в А.И. не поэта, но Человека — отзывчивого, искреннего, абсолютно безпафосного, — вспоминаю теперь, как легко с ним было… Как естественен был он в нашем — мимолетном, “пустяшном”, всегда экспромтном — пересечении!…
Как мягок. Сколь интеллигентен — в лучшем смысле “заношенного” этого слова.
А как-то, сквозь дым вечной сигареты, сказал (быть может, повторяясь): “Мы все отравлены написанными до нас книгами. Для того чтобы творить сейчас, нужно всё забыть. Все стили. Направления… -измы. Стать чистым листом. Ребенком. Только тогда может родиться что-то новое. Вы согласны?..”
Собака еще умерла — подкосило сильно. Я о том, естественно, не знала, звоня всем и вся в надежде пристроить потерявшегося спаниеля — так и набрала номер А.И.: “Вечно вы о ком-то хлопочете, Наташа… — глухой голос, страшно усталый; то-то и оно что седой. — Нет, я свою только похоронил, простите…” — “Простите”.
В VI части “Поэмы воздуха” МЦ “благословляет избавление смертью, открывшей перед ней пути к возрождению. В пяти фразах она благодарит своего Бога… за то, что ей даровано полное забвение, особого рода божественная (или магическая) смерть: она оборола земное тяготение, т.е. не только обрела полное освобождение от звука и дыхания, но и от веса. Преодолев тяготение, она стала причастна солнцу. Твердое тело, с его тяжестью и тяготами, — на самом деле мертво; потеряв вес, оттяготев…, поэт получает истинное избавление” (Диана Бургин).
Больше не вешу.
Слава тебе, обвалившему крышу:
Больше не слышу.
Солнцепричастная, больше не щурюсь.
Дух — не дышу уж!
Твердое тело есть мертвое тело:
Оттяготела.
Предельно четкое отражение — обнажение — преодоления земного притяжения, свободы от “грехов”. А сердце… — особенно-таки сердце поэта — и впрямь не всегда выдерживает “чудеса” сей трехгрошовой трехмерности (трехнизменности). Именно потому, быть может, земля и маскируется “пухом”. Забирая — всегда не вовремя (для оставшихся “в черном теле”) — лучших.
“Увидимся чуть позже, ок?…” — “Всё будет тип-топ, Наташа…”
Всё. Будет.