Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2006
* * *
Зимы оптическая сила
Тебе улучшит ясность взгляда.
Поймёшь: реальность укусила,
Но йодом прижигать не надо,
Поскольку ледяные линзы
Тебе услужливо покажут,
Как три ответственные грымзы
Нам что-то будничное вяжут.
Не для того ли, чтоб теплее?
И снег, спрессованный в сугробы,
К себе следы и тени клея,
Ворчит по-снежьи: “Чтобы, чтобы…”
На аллитерациях
Нет, мне неинтересны тигры,
Меня не привлекают кобры,
Я не играю в эти игры
И не считаю утро добрым,
Коль мне бренчат абракадабру
На домбре в исполненье негра
И рекламируют “виагру”
То в темпе скерцо, то аллегро,
А то ободранные логры
Звонят от короля Артура
И предлагают newest program
И прочую аппаратуру.
Мне страшно от сокровищ Агры,
Я задыхаюсь от “сирени”
И защищаюсь от подагры
Дежурным приступом мигрени,
Но речь моя бежит как зебра
До горизонта и обратно,
Пока ей дротиком под ребра
Не ткнут. Причём тысячекратно.
* * *
Знаток системного реестра
И прочих прелестей винды,
Он называл себя “маэстро”
И брал натурой за труды,
А именно: горячим чаем,
Горячим спором о судьбе
России (в скобках замечаем,
Что крайне редко — о себе).
А после шел в ночную вьюгу,
Где воют песьи голоса.
Ему до Западного Юга
Пилить аж полтора часа.
А там не ждет его никто,
И рвется вешалка пальто.
* * *
Снова приходит Рождественский пост,
Круг годовой замыкая.
Сам по себе он обычен и прост
(Фраза возможна такая).
Мяса нельзя, молока да вина… —
Скучный реестр неофита,
И забываешь о том, что вина
К сердцу гвоздями прибита.
Но для измазанной, мокрой души —
Вафельный снег полотенец.
Вспомни, как в ночь, в Вифлеемской глуши
Божий родился младенец,
Под удивленные возгласы звезд
Небо совлекший на землю.
…Это и будет Рождественский пост,
Этому чуду и внемлю.
* * *
Накануне катастрофы
Хищным воздухом дыша,
В пустоту кидает строфы
Обожженная душа.
Ей плевать на знаки гнева,
Что развешаны везде,
Не смущает ее невод
В чистой утренней воде.
Набухающие почки
И трамваев перезвон
Загоняет она в строчки —
И стирает рукавом.
А меж тем горят во мраке
“Мене, текел, упарсин”,
Но за пять минут до драки
Нежно чистит апельсин.
Не желает знать таблицу
Умножения скорбей,
Легионам глядя в лица,
Просит вежливо: “Не бей!”
Не боится и не верит
И амнистии не ждет,
И сквозь запертые двери
Не спеша себе идет.
* * *
Я не увижу твоего лица
Ни в зеркале, ни даже на портрете.
Давным-давно я понял до конца,
Что лишний. И не третий — тридцать третий.
Нет, я не рву издёрганную нить —
Она и так от времени истлела,
А что должна была соединить —
Уже само летально отболело.
А я опять твержу себе: “Молчи!” —
И языком приглаживаю время.
…В обрызганной дождём седой ночи
Плывут неспешно запахи сирени,
А я на горечь не жалею сил,
Хотя встаёт июнь — горяч и светел.
— В чём я не прав? — у Бога я спросил,
А Он мне, как обычно, не ответил.
* * *
Она мечтала о любви,
Живя на пятом этаже.
Штудировала то Леви,
То Пиаже.
Она моталась по друзьям
В зеленом стареньком пальто.
В ней был изъян, но в чем изъян —
Не знал никто.
Она скрывала, как могла,
Учет в районном ПНД.
В ячейке карточка была
На букву “Д”.
Одна, под дождиком, в лесу
Бродила, заперта в себе,
Творила беспощадный суд,
Куря “Казбек”.
В июле, пятого числа,
Она шагнула из окна,
В запретный край, где только мгла
И тишина.
Гроб в крематорий увезли
И стоя выпили вино.
А у подруги был на три
Билет в кино.