Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2006
Трамвай скрипя, скрипя, трамвай ползет,
Скрипя, ползет, скрипя, трамвай, стеная,
Я — он, я — в нём, я — нем. Не пешеход,
Но рыжая, кирпичная, живая
Стена, что растянувшись за окном
Из пункта А в пункт Б перетекает.
Как больно зацепившись где-то ртом
Тянуть “ля-ля” органчиком играя!
Сухие руки изломав в локтях,
Коснулся звезд и в волосы вцепился —
Как будто в электрических ветвях
Достанет вольт, чтоб я зашевелился,
Чтоб я прошел последний поворот
И в череде надсадных покаяний
Стал не собой. О, тот погасший, тот —
Был я тому назад пять расставаний!
Войди сюда и положи пятак —
Пусть будет твой проезд во мне оплачен.
О чём заплачешь ты, когда ты так
Расстегиваешь сумочку и платишь?
Что-то между
Крылья состоят из прожилок
И чего-то между.
Бабочка, ты пережила
Свою надежду:
Срок, что тебе отмерен
На свете этом.
(В чём человек уверен,
Считая светом.)
Словно остаток суммы
Снося за скобки,
Сунешь в дощатый сумрак
Свой серый, робкий
Треугольник почтовый, грязный.
Внутри — не строчки,
Но запятые, паузы,
Точки, точки.
Дерево
Живое русло собственной реки,
Как глубина твоя бесчеловечна.
Теченье геральдическое трещин —
Твоя история, которую реки.
Живущее при собственном дворе,
Растущее при собственных потомках…
Тобой влекло меня в ребяческих потемках
К великому стоянью на Угре.
Гляжу на тени быстрые твои,
Куда войти не удается дважды,
Страдая не от ветра и от жажды,
Но жаждою духовною томим.
Свидетель мой и соучастник чувств,
Застенчивый оконный соглядатай,
Когда привыкну я и научусь
Ветвей твоих громадные раскаты
Прочитывать как молнии разбег,
Как выспренность разорванной аорты?
Пророчество. Беда. Грядущий век
Зияет через лиственник истертый.
* * *
Здравствуй, печаль моего убывания,
Здравствуй, сундук кукловода, полынь.
Волглый, надорванный краешек года,
Набухшей бумагой впитавший теплынь.
Строки ползут в темноте за ограду,
Астры толкутся, роняя в назём
Крупные слезы. Ах, плакать не надо —
Тьма переполнена жизнью, дождем.
Трогаю пальцы холодного пламени,
Годы листаю, страницей шурша.
Как меня встретят в твоей белокаменной,
В Вашей заочной столице, Душа?
* * *
Лишь себя того жалеть,
Только о прошедшем плакать
И в оранжевую мякоть
Неба медленно глядеть.
Только думать об одном,
Что во мгле передрассветной
Снег легко и незаметно
Похищает старый дом.
Здесь прозрачно и светло,
Там — таинственно и тайно.
В небе вздрагивают ставни
Словно мелкое крыло.
Только кружат над губой
Гости облачной столицы —
То ли голубь с голубицей,
То ли карлики с трубой.
Молитва
День — для труда и для молитвы — ночь.
Есть срок плода и срок вина в точилах.
Дай мне, Господь, терпеньем превозмочь
Все то, что я преодолеть не в силах.
Есть при дверях моих трава полынь.
Двор пахнет сумраком, а сумрак — стариною.
Когда смеркается, в полях стоит теплынь,
И сон, как дождь, проходит стороною.
Дух тверд и чист, паря в медовой мгле,
Как грань под бликом лунного горенья.
И адский гул земного напряженья
Дрожит в словах, как кровь на хрустале.
* * *
Теперь, дружок, нам не налить двух рюмок.
Теперь их пылью покрывает Время
Как кающийся грешник пеплом — темя
И наши тени высятся угрюмо
Над вавилоном нищего стола.
Лишь бабочка одна в пустой квартире
Живет теперь…
Нет, тоже умерла.
Как мы с тобой когда-то в этом мире.
* * *
И вот все мясо темноты распалось
на серый свет и уличный озон
и проступили кости всех вещей
толкаясь и толкая грубо, нагло,
и боль, проснувшись и воскликнув “Вот я!
Я дождалась тебя!”, на плечи села.
И обхватив колени, я заплакал.
Целуя ноги трезвыми глазами
и думая о том, что без любви
движенье в мире не имеет смысла…
* * *
В ночном кафе открылся крематорий.
Девчонки в нем торгуют шашлыками,
а у прилавка, словно у морского
причала, пахнет вяленою рыбой.
Галдит народ. И так легко представить,
что это персы, финикийцы, греки
здесь собранные волей Посейдона
и жриц коммерции. Но всё перекрывает
нахальный и гортанный клекот пьяных
грузин. Возьми, приятель мой,
салаки и немного “Саперави” —
мы выпьем за величие былое
Иверии, могущество Колхиды,
и помолчим.
На нашем языке.