Роман
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2006
Об исторических романах Ефима Курганова
Прежде всего, следует сказать, что филологу Ефиму Курганову, автору 11 книг по специальным вопросам теории и истории литературы, удается писать замечательно интересные исторические романы. Увлекательные и насыщенные неожиданными и поражающими воображение подробностями о “делах давно минувших дней” — о событиях, хорошо знакомых всем нам со школьной скамьи, по великой толстовкой эпопее.
Замечательно, что это не модная ныне “альтернативная история” — а история просто, но такая история, которую мы не знаем.
В литературе последних десятилетий особое место занимают повествования, в центре которых — фигуры тех, кого мы привыкли видеть как бы сбоку: на периферии основной фабулы. Мы склонны не замечать их — тех, кому отведено место на полях Больших Историй: Варавва, Розенкранц и Гильденстерн, Пятница…
Именно таков герой кургановского цикла: он не просто “сбоку”, он принципиально спрятан в “потайной карман” истории Отечественной войны 1812 года: Яков Иванович де Санглен (1776—1864) прежде всего — “шпион, виртуоз сыска”, “человек, фактически создавший структуру русской тайной полиции: де Санглен организовал разветвленную агентурную сеть и активно занялся ловлей шпионов (1812—1816). Эти несколько лет, собственно, и составили основу репутации Якова (Жака) де Санглена”. Так говорится о герое в предисловии, написанном авторитетным военным историком. События русской истории поданы здесь не в историософском, но исключительно в “шпионском” ключе — с тех сторон, о которых читатель Толстого и не догадывается.
Виктор Шкловский, кажется, говорил, что плох тот литературовед, который не сможет — если захочет, да хоть бы и на спор — написать хороший роман. Жизнеспособный — такой — который будут читать люди, и радоваться.
Книга Курганова — блестящее подтверждение этой мысли, в последние годы многократно подтвержденной книгами филологов и семиотиков, сменивших перо ученого на перо беллетриста. И на этом блестящем фоне “Шпион его величества”, написанный ведущим специалистом по поэтике анекдота, выглядит — блестяще.
Думаю, что многим читателям придут в голову параллели с исторической прозой Ю. Тынянова и Н. Эйдельмана. Мне хотелось бы напомнить еще одного сочинителя исторических повествований — поэта Михаила Кузмина. Проза Курганова в высшей степенью обладает этой очаровательной кузминской “прекрасной ясностью”, легкостью, “беллетризмом” в самом лучшем, нестыдном смысле этого слова. Читателю приятно иметь дело с такой книгой — она не претендует на философию, она просто увлекательна и легка, и в этой легкости — и сила, и обаяние, и “философия”.
Нам кажется, что эту прозу надо издавать большими тиражами, сериями. Серийная публикация романов Ефима Курганова непременно станет событием в жизни сегодняшней читающей России, XXI века. Думаю, что рано или поздно это и произойдет, и романы о Санглене займут свое законное место в кругу чтения — и тех, кто любит детектив и “шпионский роман”, и поклонников “исторического романа”, и любителей “романа-анекдота” и “романа-фельетона”… Особенно радостно за подростков: идеальное чтение для “переходного возраста”.
В изысканности стиля и сюжетосложения у Курганова есть доля здорового “мальчишества”, которое невозможно имитировать — оно очень органично, естественно, “живо”. Многие из нас в свое время “недоиграли” в шпионов, потому так приятно погрузиться в атмосферу опасной и коварной интриги…
Хорошая литература, полезное чтение. Качественный литературный продукт.
Игорь Лощилов (Новосибирск)
Шпион его величества
(историко-полицейская сага)
ЭПИЗОД
МНИМЫЕ ПРИВИДЕНИЯ
Посвящаю Михаилу Курганову
Автор
Что есть история, как не басня,
в которую договорились верить
Наполеон
Добрые дела, — то, что человек совершает, дабы
возвратить частицу Всевышнего к источнику и корню всех миров
Ребе Шнеур Залман из Ляд
Высота духа есть пустой звук, ежели она не подкреплена
ежедневными деяниями
Яков де Санглен
ОТ АВТОРА
События, описанные в нижеследующем повествовании, какими бы неожиданными они не показались читателю, если не считать некоторых деталей, действительно, имели место.
Все действующие лица реально существовали.
Сын французского эмигранта Яков Иванович де Санглен, переводчик, журналист, писатель (автор нескольких романов), ученый-историк и разведчик, был именно тем человеком, который руководил борьбой России со спецслужбами Наполеона Бонапарта, и успешно руководил.
Шнеур Залман из Ляд (1745 –1813), величайший еврейский мыслитель, соединивший изучение Священного писания, Талмуда и Каббалы, имевший множество учеников (он известен как первый любавичевский ребе), создал летом 1812-го года на территории Литвы и Белоруссии целую разведывательную сеть, которая работала на российскую армию и предотвратила не одну катастрофу.
Более того, Шнеур Залман обратился с посланием к своим единоверцам, в котором призывал их вредить Наполеону и оказывать максимальное содействие российским войскам. Это — исторические факты.
Дом Бауфала (иначе: Бауфалов кабак), расположенный рядом со старым лютеранским кладбищем в окрестностях Вильнюса, реально существовал и был сожжен летом 1812-го года. С этим домом местные жители связывали множество легенд и всякого рода фантастических историй, в которых немалую роль играли привидения.
Отставной гусарский ротмистр российской службы Давид Саван (Savant), в самом деле, являлся двойным агентом и нанес в 1811–1812 годах французской и польской разведке немалый урон. Начальнику генерального штаба польской армии он не раз доставлял заведомо ложные сведения, специально разработанные в генеральном штабе российской армии.
В канцелярии российской высшей воинской полиции на службе в 1812-м году, действительно, состоял коллежский секретарь Виктор де Валуа.
Это чрезвычайно интересно и по-своему показательно — в борьбе с наполеоновской разведкой с русской стороны принимал активнейшее участие представитель французского королевского рода.
Не исключено, что директор Высшей воинской полиции при военном министре и доверенное лицо российского императора Александра I Яков Иванович де Санглен, и в самом деле, вел в 1812-м году секретный дневник, в котором фиксировал встречи и донесения со своими сотрудниками.
Я лишь попытался этот дневник реконструировать, насколько это было в моих силах, насколько это позволяли имеющиеся в моем распоряжении источники.
В любом случае такой дневник вполне мог существовать. И если он действительно существовал, то в общем и целом вполне мог бы быть таким, каким я представил его в предлагаемом сочинении.
Ефим Курганов
Париж, 11 сентября 2006 г.
О ГРАФЕ ЛЬВЕ ТОЛСТОМ И “ДУБИНЕ НАРОДНОЙ ВОЙНЫ”
От публикатора
Предлагаемый фрагмент из секретного дневника военного советника Якова Ивановича де Санглена (1776 –1864), возглавлявшего в царствование Александра I русскую тайную полицию, полагаю, будет интересен для многих — как для профессиональных историков, так и для всех тех, кто захочет узнать что-то новое об Отечественной войне 1812-го года, о борьбе русской и французской разведок.
Читателю представляется счастливая и даже, пожалуй, уникальная возможность увидеть первые десять дней наполеоновского нашествия на Россию, с 13-го по 23-е июня 1812-го года, представляется возможность взглянуть на эти рубежные дни через опыт человека, прикосновенного к высшим тайнам международного политического сыска начала девятнадцатого столетия.
С этим на российском материале просто ничего нельзя сопоставить. Аналогичные источники до сих пор обнаружены не были.
Введение в научный оборот предлагаемой части дневника представляется совершенно необходимым. Это позволит уточнить, скорректировать, а кое в чем и принципиально изменить многие бытующие до сих пор расхожие представления о войне 1812-го года.
* * *
Лев Толстой с гениальной убедительностью изобразил в “Войне и мире” партизанскую войну — “дубину народной войны”.
Не собираясь оспаривать этого совершенно очевидного факта, хочу отметить только, что великий писатель почему-то не захотел показать, что народная война 1812-го года реально началась с того самого часа, как “Великая армия” переправилась через Неман, началась еще в Виленском крае.
Лев Толстой тщательно “замазал” то обстоятельство, что организованное сопротивление французам имело место еще до того, как неприятель появился в губерниях, в которых превалировало российское население. На самом деле писателем была произведена подтасовка фактов.
Все дело в том, что “дубина народной войны”, можно сказать, опустилась на захватчика сразу, и это было совершенно неожиданно и для французов, и для русских тоже, кстати.
Реально ситуация была такова.
Польско-литовское население сразу же почти целиком перешло на сторону Наполеона. Императора встречали с необыкновенным энтузиазмом и называли “избавителем Польши”, “нашим мстителем”. Дворянство с воодушевлением присягало Наполеону, формировало польские полки и т.д.
Только еврейское население завоеванных губерний по призыву своего религиозного лидера Шнеура Залмана (1745 –1813), первого любавического ребе, создателя движения “Хабад”, существующего и поныне, стало оказывать сопротивление Бонапарту и всемерно помогать отступавшим российским войскам.
Шнеур Залман обратился с особым посланием ко всем евреям, проживавшим в крае, и просил их о том, чтобы они встали на поддержку российского государства своим имуществом, работой и всем, что только у них было. Послание заканчивалось словами: “Не падайте духом и не придавайте значения временным победам ненавистника, ибо полная победа будет на стороне российского царя”.
Но одними словами дело тут не ограничилось. Вообще религиозно-философские умозрения создателя “Хабада” всегда были действенны, обращены к практике.
Шнеур Залман из Ляд не только предрек поражение Бонапарта, прозвучавшее среди оглушительных побед императора Франции, не только обратился с посланием к своим единоверцам, но и активно содействовал этому поражению.
Он отправил десятки и, видимо, даже сотни своих учеников в армию Наполеона в качестве лазутчиков, и услуги, оказанные России учениками “Старого Ребе” (так его называли), были просто неоценимы.
Так, например, о переправе Наполеона через Неман российский император Александр I сначала узнал именно от еврейских лазутчиков, и только позднее прискакал к нему курьер из армии; точнее узнал от де Санглена, которому сообщили еврейские лазутчики.
Фактически уже в первые дни и недели войны из учеников первого любавического ребе была создана разветвленная разведывательная сеть, опутавшая Литву и Белоруссию, что, без всякого сомнения, довольно многое определило в ходе этой кампании.
Ограничусь одним весьма показательным, как мне кажется, свидетельством.
Генерал М.А.Милорадович впоследствии утверждал: “Эти люди суть самые преданные слуги Государя, без них мы бы не победили Наполеона и не были бы украшены этими орденами за войну 1812 года”.
Публикуемая часть дневника Якова (Жана) де Санглена содержит реальные свидетельства того, как в июньские дни 1812-го года начиналась борьба с Бонапартом и его “Великой армией”, начавшей свое как будто победоносное шествие по пространствам Российской империи.
Особое внимание стоит обратить внимание на фигуру отставного гусарского ротмистра русской службы Давида Савана (David Sаvant).
Это был урожденный француз, который волею судьбы стал двойным агентом: вначале его завербовала польская разведка, а затем он стал одной из ключевых фигур в русской военной разведке. Полагаю, что это был лучший русский агент того времени (Давид Саван еще ждет своего настоящего биографа).
Обо всем этом и многом другом, не менее захватывающе интересном, можно узнать из той части дневника военного советника де Санглена, что ныне удалось подготовить к печати.
* * *
Папки с рукописями дневника хранятся на исторической родине Жака де Санглена — во Франции: муниципальный архив города Ош, департамент Жер, Гасконь.
Данная публикация подготовлена с любезного разрешения хранителя архива мадам Анн Мартине.
В расшифровке многих неясных мест дневника мне помог доцент Новосибирского педагогического института Игорь Лощилов, в октябре 2005-го года посетивший Францию (он принял участие в международном коллоквиуме, посвященном изучению мифа и анекдота в русской культуре). За оказанное содействие приношу доценту Лощилову свою искреннюю признательность.
И, наконец, заключительная справка.
Родился де Санглен в 1776-м году в Москве. Умер он в 1864-м году, похоронен на Иноверческом кладбище на Введенских горах в Москве.
Филипп де Нора, журналист и писатель
Париж, 18-го мая 2006 года
ИЗ СЕКРЕТНОГО ДНЕВНИКА ВОЕННОГО СОВЕТНИКА Я. де С.
ВИЛЬНА И ОКРЕСТНОСТИ. ИЮНЬ 1812-ГО ГОДА
(13.06.12 — 23.06.12)
Дом купца Савушкина
Июня 13-го дня. Восемь часов утра.
Еще не было шести часов утра, как в дверях моего кабинета — я работал с бумагами — стоял Зиновьев, камердинер Государя Александра Павловича, старинный мой знакомец.
Когда он появился в сей ранний час, я ни о чем не спросил его, молча поднялся, и мы тут же отправились в Виленский замок, дорогу к коему я могу найти с закрытыми глазами.
Пока мы шли, Зиновьев по секрету поведал мне следующее.
Государь вернулся с бала в имении генерала Беннингсена “Закрет” около трех часов утра.
Александр Павлович тут же призвал к себе государственного секретаря Шишкова, сказав, дабы тот написал приказ нашим армиям и рескрипт фельдмаршалу Салтыкову о вступлении неприятеля в русские пределы.
По изготовлении всех этих документов, Его Величество подписал их без каких либо малейших изменений.
Между прочим, рескрипт графу Салтыкову оканчивается поразительными словами (очень надеюсь, что они сбудутся): “Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем”.
Итак, я и Зиновьев отправились. Шли мы резво, чуть не бегом (чувствовалось, что он явно задыхается от быстрой ходьбы).
Ровно через двадцать минут я уже поднимался по лестнице Виленского замка, которая, не смотря на столь ранний час, была буквально запружена несущимися вверх и вниз офицерами, курьерами, адъютантами и каким-то невероятным, почти фантастическим количеством невесть откуда взявшихся генералов.
Лестница походила на рыночную площадь, какой она бывает в разгар воскресного дня. У меня даже в глазах зарябило от лихорадочного мельтешения военного люда. Давка была поистине чудовищная, но кое-как я все-таки протиснулся и не сразу, но добрался до Государева кабинета.
Дверь была раскрыта настежь. Александр Павлович, стоя у карты, выслушивал объяснения Барклая де Толли. В то же самое время у окна находились генералы Беннингсен и Аракчеев и о чем-то едва слышно говорили (выражение их лиц мне показалось ироническим). У другого окна расположились генерал-адъютанты Балашов и Волконский; видно было, что они захвачены беседой.
Когда я вошел, в мою сторону никто из присутствующих даже не взглянул (только мой недруг и завистник генерал Балашов как-то скривился и злобно покраснел) — один лишь Государь кивнул, внимательно продолжая, однако, выслушивать объяснения Барклая. Но вот военный министр закончил свой доклад. Александр Павлович вышел на середину огромного своего кабинета и обратился к присутствующим со следующими словами:
— Господа, прошу извинить меня. Не могли бы вы оставить сей кабинет минут на десять-пятнадцать, не более? Мне с военным советником де Сангленом нужно решить один вопрос, не требующий отлагательств.
Все генералы гуськом двинулись из кабинета, не скрывая своего явного неудовольствия. Как только за ними захлопнулась дверь, Государь Александр Павлович усадил меня на обтянутую жемчужно-серым шелком кушетку, сам же расположился рядом и только потом заговорил, внимательно глядя мне в глаза:
— Санглен, ты понимаешь, конечно — война уже идет. Бонапарт с основными своими силами переправился через Неман и движется прямо на Вильну; со дня на день он будет здесь. Завтра на рассвете я с генеральным штабом Первой армии отправляюсь в Свенцяны. А вот до тебя у меня просьба: оставайся-ка пока в Вильне. Знаю, что это опасно, но я убежден, что ты здесь просто необходим сейчас. Я лично поручаю тебе создать в здешнем крае сеть наших тайных агентов с центром в Вильне (да, наладь отношения с жидовским кагалом — они тут могут оказать неоценимые услуги), и только после этого ты отправляйся в Свенцяны. Конечно, квартальный надзиратель Шуленберх — отличный работник, но все-таки этим делом должен заняться лично начальник высшей воинской полиции. Ты согласен?
Естественно, я отвечал полным и безусловным согласием. Государь прослезился и даже обнял меня, а потом прошептал:
— Береги себя, Санглен: ты еще пригодишься мне и России.
Когда я вышел из кабинета, то натолкнулся на четыре пары злобно глядевших на меня генеральских глаз (Аракчеева, Балашова, Беннингсена, Волконского). Один лишь Барклай де Толли смотрел на меня доброжелательно и ласково, отнюдь не ревнуя к тому вниманию, что оказал мне Государь.
Когда я спускался по лестнице Виленского замка, на встречу мне крайне неуверенно поднимался канцлер Николай Петрович Румянцев, известный своими симпатиями к Бонапарту — полагаю, что он в очередной раз шел проситься в отставку.
Я не мог не обратить внимания, что шедшие вслед за Румянцевым Кочубей и Нессельрод, фактически исполняющие должность канцлера, криво ухмылялись
Во дворе мне встретился бригадный генерал Вильсон, официальный шпион британской короны при российском дворе, пронырливый до невероятия.
Вильсон было бросился ко мне, но я шел, как бы не замечая его — мне сейчас было не до разговоров с этим страстным выманивателем новостей.
Июня 13-го дня. Полдень.
В десять утра ко мне зашел Игнатий Савушкин, сын моего домохозяина и студент Сорбонны.
Вслед за ним (буквально через полчаса) явился и отставной гусарский ротмистр Давид Саван, коего я почитаю верным своим другом и помощником.
До сегодняшнего дня Савушкин и Саван не были знакомы друг с другом, хотя оба числятся, между прочим, по ведомству польского генерала Фишера и опять же оба состоят на службе в Высшей воинской полиции при военном министре Российской империи и подчиняются непосредственно мне.
Они были страшно изумлены и даже озадачены, когда я сообщил им, что остаюсь пока в Вильне.
При этом, с одной стороны, и Савушкин и Саван несказанно обрадовались этому известию, ибо мое пребывание в Вильне сильно облегчало бремя ложащейся на них ответственности, но одновременно не могли скрыть своего испуга. Они в один голос заговорили, что это крайне опасно.
Я улыбнулся, поблагодарил их за заботу и отвечал, что тут ничего изменить нельзя: оставаясь в Вильне, я исполняю личную просьбу нашего Государя Императора.
Я сообщил также Давиду Савану и Игнатию Савушкину, что сейчас же съезжаю и с этой квартиры и так как привидений отнюдь не страшусь, то переселяюсь в пустующий дом Бауфала или в Бауфалов кабак, что стоит у старого лютеранского кладбища, по правую сторону реки Погулянки.
Дом этот будет отныне моим командным пунктом, и я его покидать не буду, а связным явится мой верный камердинер Трифон — он будет передавать мои указания и доставлять информацию.
Мой план совершенно успокоил и Савана и Савушкина: Трифона они давно знали и вполне доверяли ему. — Конечно, опасность остается, — заключил отставной ротмистр, — но все-таки она совсем не так велика, как первоначально я полагал. Савушкин присоединился к этому мнению.
Ротмистр, как обычно, поселился в отеле Нишковского, что на Большой Ремизе, а Игнатий остается в доме своего отца.
Да, так что в ближайшие дни Трифону придется побегать, колеся между Большой Ремизой, особняком Савушкиных и старым лютеранским кладбищем, около коего приютился печально знаменитый в здешних краях дом Бауфала.
Саван и Савушкин рассказали мне, что получили уже из Варшавы первые инструкции от генерала Фишера.
Давиду Савану поручено узнать, не готовится ли по моему распоряжению покушение на Бонапарта, и если готовится, то он обязан его предотвратить, а вот студент Сорбонны Игнатий Савушкин должен выявить круг сотрудников Высшей воинской полиции, оставляемых в Вильне.
Прочтя инструкции, я засмеялся и сказал: “Господа, в любом случае вам двоим придется следить за мной. Что ж, я не против. Милости прошу в Бауфалов кабак. Местечко для вас всегда найдется”.
Еще я напомнил Савану и Савушкину, что было бы замечательно, ежели бы хотя один из них смог попасть в штат переводчиков при ставке Бонапарта и что не плохо бы, если бы они на этот счет потеребили бы генерала Фишера. Оба обещали мне, что приложат все усилия.
К одиннадцати часам утра пришел квартальный надзиратель Шуленберх.
Мы договорились, что он прибудет, когда стемнеет, и отвезет меня с Трифоном в дом Бауфала, в этот старый кладбищенский кабак.
Еще явился за инструкциями капитан Ланг (мы не виделись уже несколько дней).
Я договорился с Лангом, что он с приданными ему казаками останется в Вильне. Решено, что они будут скрываться в подземелье, что расположено между улицами Субоч и Бакшта.
Старожилы поговаривают, как говорил мне квартальный надзиратель Шуленберх, что прежде в подземельях Бакшты ведьмы, колдуны и черти устраивали по субботам шабаши, отчего как раз улица, граничащая с Бакштой, называется Субоч.
Полицмейстер Вейс, правда, выводит название улицы Субоч из польского выражения “z ubocza” (с обочины).
Я, однако, более склоняюсь теперь к точке зрения Шуленберха — он первоклассно знает множество преданий старой Вильны.
Но суть не в этом. Главное, что маленький отряд капитана Ланга остается в городе, что очень не плохо.
Вообще весьма полезно раскидать силы Высшей воинской полиции по нескольким разным местам.
Июня 13-го дня. Три часа пополудни.
Не успел я наскоро отобедать, как в дверь раздался громкий стук.
Кажется, не прошло и минуты, как в кабинет мой влетел Трифон и вручил мне сложенный вдвое лист бумаги, достаточно замусоленный и ободранный по краям.
Я тут же развернул то, что вручил мне Трифон. Это была записка от Яши Закса, посланная с окраины Ковно, даже и не записка, собственно говоря, — там было нацарапано буквально несколько слов: “Милостивый государь Яков Иванович! По случаю Иванова дня посылаю вам небольшой подарок. Надеюсь, что он придется вам по душе. Яша З.”.
— Где же подарок? — спросил я Трифона.
Тот посторонился и пропустил в кабинет двух дюжих казаков, втащивших на середину комнаты внушительных размеров сундук. Один из них откинул оббитую узорчатым железом крышку, и затем они оба вытащили из сундука свернутый вдвое ковер, из коего торчала копна светлых кудрей, огромные синие глаза и орлиный нос. Казаки развернули ковер, и на середину комнаты, потирая затекшие члены, выскочил розовощекий гигант, облаченный в мундир рядового 13-го полка польской гвардии.
Гигант встряхнул кудрями, браво вытянулся и весьма галантно представился на чистейшем русском языке:
— Месье де Санглен, перед вами находится полковник Андриевич, похищенный, несомненно, по Вашему личному указанию. И вот я здесь. Вы можете быть довольны.
В первую минуту я совершенно оторопел. Мне даже показалось, что это какое-то наваждение, не иначе.
Да, действительно, я просил Яшу Закса тем или иным способом доставить мне полковника Сигизмунда Андриевича, коему Бонапарт доверил лишить жизни нашего императора. Но во-первых, я не очень верил, что это возможно, а во-вторых, никак не думал, что это даже если вдруг и осуществится, то произойдет с такой молниеносной скоростью.
Да, удача редкостная. Вообще произошедшее просто немыслимо. Бывший адъютант генерала Фишера, начальника Генерального Штаба польской армии, являющийся главным организатором покушения на Государя Александровича Павловича, находится у нас в руках — в это до сих пор трудно поверить.
Я тут же вызвал коллежского секретаря Валуа (он квартировал неподалеку от дома купца Савушкина), единственного из штата моей канцелярии оставшегося в Вильне, и как только он явился, начал допрос Андриевича.
По завершении, я приказал доставившим его казакам (пока шел допрос, Трифон их поил кофием) отвести поляка к генералу Аракчееву, с сегодняшнего дня приступившему к руководству военными делами и, значит, курирующему деятельность Высшей воинской полиции.
Все чудесно, но только одна новость из тех, что сообщил во время допроса Андриевич, повергла меня в изумление и даже в бешенство. Он рассказал, что графиня Алина Коссаковская, готовившая вместе с ним покушение на нашего Государя, вовсе не погибла во время того, как обрушился танцевальный павильон в имении генерала Беннингсена под Вильной.
Графиня чудом осталась жива. По распоряжению хозяйки имения ее, в обморочном состоянии, вынесли из-под обрушившегося павильона и переправили в Варшаву, в госпиталь святой Терезы, где она до сих пор будто бы и находится.
Это известие буквально отравило мне радость, доставленную арестом Сигизмунда Андриевича. Хоть бери и отправляй Яшуу Закса назад в Варшаву. Однако я справился с обуревавшими меня чувствами (Закс сейчас как никто нужен именно здесь, в Виленском крае) и как ни в чем не бывало, продолжил допрос.
Но я поклялся себе во что бы то ни стало разыскать Алину и расправиться с ней, чего бы мне это ни стоило. И дело тут даже совсем не в жажде мести, а в ясном осознании того вреда, который графиня Коссаковская принесла Российской империи и еще, несомненно, принесет и, причем, в самое ближайшее время.
Пока я вел допрос, а коллежский секретарь де Валуа тщательнейшим образом протоколировал его, камердинер мой Трифон складывал вещи, как привезенные, так и накопившиеся за три месяца нашей виленской жизни, в многочисленные чемоданы и баулы. Книги же и бумаги он, между прочим, уложил в тот необъятный сундук, в коем был доставлен ко мне бывший полковник, а ныне рядовой 13-го гвардейского полка Сигизмунд Андриевич.
Дом Бауфала
Июня 13-го дня. Одиннадцатый час ночи.
Около пяти часов пришел виленский полицмейстер Вейс. Он сообщил, что местные французы (граф де Шуазель, аббат Лотрек и множество других) как будто исчезли из города — видимо, прячутся, боятся расправы.
Ничего, завтра объявятся, — отвечал я (так и произошло, как донес мне потом Трифон — позднейшее примечание Я.И. де Санглена).
Еще Вейс поведал новость, весьма меня озадачившую. Вот что случилось сегодня.
Вейса вызвал сегодня Государь и сказал, что поручает ему охрану министра полиции Балашова, ибо министр… остается в Вильне.
Изумлению моему не было пределов. — Это зачем еще? — вырвалось у меня. — Чтобы убить Бонапарта? Что Балашову делать в Вильне?
— Александр Дмитрич должен дождаться прибытия Императора Франции, дабы вручить ему послание нашего Государя, — пояснил Вейс. Он говорил также, что Балашов интересовался также, буду ли я в прежней своей квартире и кого из работников Высшей воинской полиции оставляю в Вильне.
Я строго-настрого приказал Вейсу ни в коем случае не говорить Балашову, что я сегодня съезжаю и что при мне в помощниках остаются отставной ротмистр Давид Саван и студент Игнатий Савушкин.
К восьми часам пришел квартальный надзиратель Шуленберх. Он и два караульных помогли Трифону погрузить все наши вещи в наемную карету, и в девять часов вечера мы двинулись в сторону лютеранского кладбища, к дому Бауфала.
Караульные оборудовали для нас несколько комнат на первом этаже, вычистив оттуда горы мусора, и внесли наши чемоданы, баулы и сундук. Трифон до сих пор все расставляет по местам, а я вот пишу.
С Шуленберхом мы решили, что он с отрядом своих головорезов разместится на втором этаже дома Бауфала (и у них будет надежное пристанище, недоступное для чужих глаз, и мне с Трифоном будет спокойнее веселее).
Они переберутся сюда завтра с раннего утра, желательно, до вступления в Вильну французов и пока обыватели будут спать.
Впрочем, обыватели уже проснутся, но им будет отнюдь не до малочисленного Шуленберхова отряда (десять человек). Дело в том, что на рассвете Вильну должны покинуть Государь со всей своею свитой, соответсвенно, императорский конвой и Генеральный штаб.
Так что Шуленберх со своими ребятами, думаю, внимания обывателей не привлечет. Переселение отряда в дом Бауфала под шумок должно пройти незамеченным.
А вот привидениям, увы, придется тут основательно потесниться; кажется, мы совсем их выживем из облюбованного ими кабака смерти. Надеюсь, они простят меня. Вот погоним Бонапарта назад — пусть души самоубийц опять заселяют Бауфалов кабак и по-прежнему устраивают здесь свои оргии.
Июня 14-го дня. Десять часов утра.
На рассвете Государь со своей свитой оставил Вильну.
Я ездил прощаться. Его Величество незамедлительно принял меня, вообще был чрезвычайно милостив, говорил, чтобы я берег себя, что жизнь моя нужна ему и Российской империи, что возлагает на меня особые надежды и верит в успех моей миссии в Вильне. Однако о том, что министр полиции Балашов также остается в Вильне, Александр Павлович не обмолвился ни словом.
Когда я вернулся из Виленского замка, в доме Бауфала были гости, и весьма неожиданные.
Войдя, я увидел, что камердинер мой Трифон поит чаем двух молодых людей, и один из них был Яша Закс — лучший мой агент — облаченный в форму рядового 13-го полка польской гвардии. Спутник же его был мне совершенно неизвестен (он был в малиновом мундире французского гусара). Скоро, однако, все разъяснилось.
Яша представил мне капрала. Это был Мойше Майзлиш, между прочим, виленский обыватель.
Судя по всему, сей Мойше — блестящий молодой человек. Он в совершенстве владеет немецким, русским, итальянским, польским и французским и вообще чрезвычайно широко образован. Бонапарт взял его в свою свиту переводчиком.
Закс же Мойше Майзлиша, оказывается, знает довольно давно, с ранних лет. Именно Майзлиш привлек внимание Яши к учению Альтер Ребе (Старого Ребе), возглавившего движение ХАБАД. А Майзлиш, кстати, возглавил, не смотря на юный свой возраст, сие движение в Вильне.
Мойше поведал мне, что Альтер Ребе призывает всех жидов оказывать сопротивление злодею Бонапарту. И именно Альтер Ребе направил его во французскую армию как лазутчика, наказав доносить мне обо всем, что узнает. Я буквально чуть не свалился со стула, услышав это.
Видя мое крайнее изумление, Закс полностью подтвердил это известие, добавив, что и его Альтер Ребе направил во вражеский стан. Но молодые люди пришли ко мне вовсе не затем, чтобы рассказывать о своем горячо любимом учителе, хотя, честно признаюсь, мне теперь хочется узнать о нем как можно более.
Собственно, мне даже необходимо узнать, кто же неожиданно оказался у нас в столь критической ситуации столь важным союзником. Но разговор об Альтер Ребе пока приходится отложить.
Все дело в том, что молодые люди пришли ко мне с известием, которое потребовало от меня принятия немедленных решений.
Вот что они поведали.
Бонапарт самолично послал в Вильну добровольцев, приказав им, перед отходом русских войск, взорвать арсенал. Майзлиш был непосредственным свидетелем сцены, когда император Франции беседовал с добровольцами. Мойше в это время сидел в уголке и переводил на русский обращение Бонапарта к народонаселению Российской империи. Вот такая история.
Пока Трифон поил Закса и Майзлиша своим отменным кофием, я сбегал наверх, к Шуленберху и сказал ему следующее:
— Франц Иваныч, Виленский арсенал окружен агентами Бонапарта. Их необходимо как скорее уничтожить. Не медля поезжай туда со своими ребятами. Учти — мы никак не имеем права опоздать.
Потом я спустился вниз и продолжил разговор с гостями.
Мойше рассказал, что Алтер Ребе (подлинное его имя Шнеур Залман) послал не только его и Закса, а целую группу своих учеников в качестве разведчиков в армию Бонапарта, дав им указание занять различные должностные посты во французской армии, дабы можно было получить доступ к секретным бумагам.
Вот несколько из тех имен, что назвал мне Мойше: Гирш Альперн (впоследствии его вызвали в Санкт-Петербург и военный министр по поручению императора Александра Павловича вручил ему перстень и 500 червонцев — позднейшее примечание Я.И. де Санглена), Зелик Персиц, Захарий Фриденталь, Меер Марковский, Лейба Медведев, Гирш Гордон, Ицхак Адельсон, Янкель Иоселевич и другие. Надо запомнить.
Однако Альтер Ребе не ограничился тем, что послал своих учеников лазутчиками к Бонапарту — еще прежде он проклял Бонапарта и предрек его гибель.
Я хотел поподробнее расспросить обо всем этом, но молодые люди заторопились, сказав, что им давно уже надо быть в полку.
Я сердечно благодарил их за содействие и хотел дать им хотя бы по нескольку сотен ассигнаций из тех сумм, что были оставлены в мое распоряжение лично Государем Императором во время последнего нашего свидания.
Мойше Майзлиш ответил мне так, буквально поразив присутствовавших при этом разговоре Трифона и де Валуа, разинувших рты от изумления: “Теперь такое время, Ваше Высокопревосходительство, что все должны служить без денег”. Яша Закс сказал мне примерно то же самое (ему я уже не раз предлагал деньги — он всегда отказывался).
Июня 14-го дня. Шестой час вечера.
Через два с половиной часа отряд Шуленберха, поредевший на трех человек, подъехал к дому Бауфала.
Шуленберх отрапортовал мне, что агенты Бонапарта, и в самом деле окружившие виленский арсенал, перебиты. Ни один не смог уйти. Арсенал удалось спасти — Шуленберх с ребятами, к счастью, подоспел во время.
А вот в Свенцянах, куда направился Государь и весь Генеральный штаб, французы таки взорвали арсенал, уничтожив малочисленную казачью охрану. Да, ежели бы Лейба Закс и Мойше Майзлиш не предупредили меня сегодня утром, мы потеряли бы и виленский арсенал.
В начале пятого явился из города мой камердинер Трифон. Он принес записки от отставного ротмистра Давида Савана и Игнатия Савушкина. Сам же он рассказал, что Бонапарт уже в Вильне; вообще местное население встретило французов кликами бурной радости — все высыпали на улицы, одни только жиды попрятались.
Давид Саван сообщил, что был представлен императору: тот был весел и милостив, но в свиту свою почему-то все-таки не взял. Савушкин же до Бонапарта еще не добрался.
Еще Трифон передал мне письмо от подполковника Кемпена (оно было прислано в Вильну на имя Игнатия Савушкина), коего я отправил в город Мозырь Гродненской губернии наблюдать за передвижениями французских войск.
Кемпен подробнейшим образом расписал номера и названия дислоцированных в Гродненской губернии дивизий и полков, число и характер вооружения, коим оснащены они. Кроме того, Кемпен поведал следующую любопытную историю, полагаю, что вполне достойную пера Карамзина. А может, и я об этом напишу со временем повесть. Вот что случилось.
Мещанин Кринского уезда Гродненской губернии Рувим Гуммер, находясь в имении помещика Чапского, спрятал в господском особняке поручика Богачева (это был курьер, который вез важные донесения). Отрезав волосы у одной из своих дочерей, Гуммер приделал поручику пейсы и доставил его в таком виде вместе с документами в расположение русских частей. Французы, узнав о случившемся, напали на семейство честного еврея, сожгли дом, разграбили имущество, били детей и верную жену его, измучив тирански, повесили. Такая произошла история (см. журнал “Сын Отечества”, 26-й нумер за 1816-й год: “Известие о подвиге Гродненской губернии Кринского уезда мещанина еврея Рувина Гуммера” — позднейшее примечание Я.И. де Санглена)!
Да, Трифон пересказал мне с подробностями несколько городских баек, несколько изумивших меня.
На Виленском рынке, сборном пункте местной оппозиции, судачат, оказывается, о том, что Старый Ребе проклял Бонапарта, и что он давно уже предрек он гибель императора Франции еще 12 лет назад.
Торговец зеленью рассказал, например, Трифону такую историю:
Пророчество Шнеура-Залмана из Ляд
Старый Жидовин, ныне проживаюший в Лядах, при государе Павле был посажен по доносу в Петропавловскую крепость. Где-то примерно около 1800-го года, находясь еще в крепости, он взял два стиха из Священного Писания, которые содержали 96 букв и начинались словами — “Когда заострю сверкающий меч Мой и возьмется за суд рука Моя”. Перемещая эти буквы, рабби Шнеур Залман составил такую фразу: “Главари французских мятежников вначале преуспеют, но потом будут посрамлены, ибо истинный Царь воздаст им, зарубит их мечом и покорит, и погибнет Бонапарт; тогда мир успокоится и возрадуется”.
Зеленщик добавил, что Бонапарт, говорят, приказал непременно разыскать предводителя жидов и незамедлительно казнить. Император будто бы даже сформировал особый отряд, в главную задачу коего входит поимка сего Шнеура-Залмана.
Совсем другую историю поведал моему Трифону торговец рыбой, но и она касается все того же Шнеура Залмана и его единоборства с супостатом, но уже в самые последние дни — так что слух совсем свеженький:
Марш Бонапарта
Старый жидовин из местечка Ляды (свои называют его Альтер Ребе) двух своих учеников отправил во вражеский лагерь, наказав им подслушать военный марш “непобедимой” армии Бонапарта.
Ученики выполнили задание, и скоро наполеоновский марш зазвучал среди еврейского застолья.
“Мы победили Наполеона”, — сказал Старый Ребе своим ученикам. — Мы забрали у него марш, а значит, лишили его армию самого главного — силы боевого духа. Отныне Наполеон обречен”.
Все это выдумки, конечно, — тут нет никаких сомнений. Но вот что весьма интересно.
Поговаривают, что сей Алтер Ребе один из субботних жидовских гимнов и в самом деле положил на мотив “Марсельезы”. Так что, может, в рыночной болтовне и есть какая-то доля правды.
Рыночная оппозиция, описанная Трифоном, вспомнила в эти радостные для местного населения дни (не зря ведь Бонапарта тут называют “нашим мстителем”, “освободителем” и т.п.) о вожде здешних жидов, что далеко не случайно, видимо.
Да, конечно, это выдумки, однако что-то все-таки торговцы, действительно, прознали: Шнеур-Залман ведь и в самом деле предрек в свое время гибель Бонапарта, а теперь засылает своих учеников лазутчиками в “непобедимую армию”.
Так что слушал я Трифона с большим интересом и сердечно благодарил его, В конце же нашего разговора я попросил его и впредь непременно пользоваться услугами виленских торговцев, могущих оказаться совсем не бесполезными для высшей воинской полиции в это тяжкое, смутное время. Трифон с радостью согласился. Он страсть как любопытен и обожает болтать с незнаковыми людьми.
Вообще потолкаться по рынку — дело стоящее. Буду Трифона посылать туда почаще. Кажется, мой старенький камердинер становится полноценным сотрудником воинской полиции.
Июня 14-го дня. Первый час ночи.
После вечернего чаю я стал читать Шуленберху и Трифону моих любимых “Разбойников”. Сие бессмертное творение Шиллера всегда неудержимо влечет меня.
Трифон неплохо владеет немецким (он находился при мне, когда я учился в Лейпцигском университете), для Шуленберха же это просто родной язык. Так что они оба вполне могли оценить мое выразительное и проникновенное чтение “Разбойников”.
Все мы находились во власти Шиллера и потому не сразу расслышали громкий стук в ворота дома Бауфала.
Раздался второй стук, от коего казалось, ветхие деревянные ворота вот-вот рассыплются.
“Приведения рвутся к своему родному пристанищу” — сказал я весьма весело, но шутка моя никакого понимания не встретила. Шуленберх и Трифон, насупившись, молчали.
Раздался еще один стук. Тут я и Щуленберх (каждый из нас взял в руки по пистолету) двинулись к выходу. Трифон шел за нами с зажженной свечой, дрожавшей в его морщинистой руке.
Я сунул свой пистолет в карман, дабы руки мои были свободны и можно было бы молниеносно отдернуть засов, а Шуленберх в это время взвел курок своего пистолета и застыл в выжидательной позе.
Решительно сдвинув тяжелый, скрипучий засов и резко распахнув дверь, я вдруг увидел, что перед нами стоит де Валуа, коллежский секретарь, работник моей канцелярии, единственный, остававшийся со мною в Вильне до последнего дня.
Мы решили потом, что лучше ему уходить с армией в Свенцяны — попадись он французам, его тут же бы расстреляли как заядлого роялиста. Оставаться в Вильне и окрестностях ему было слишком опасно.
Но де Валуа, видимо, до конца решил остаться со мной. Радости моей не было предела. А Трифон-то как был счастлив: во-первых, это оказалось совсем не привидение, а во-вторых, с нами в эти опасные дни — верный, надежный друг.
Счастливые и довольные, никак не ожидавшие столь счастливой развязки, мы все отправились пить шампанское, благо, что Трифон предусмотрительно прихватил в дом Бауфала целый ящик старушки Клико.
Июня 15-го дня. Одиннадцать часов утра.
На рассвете Шуленберх со своим отрядом, как и было между нами заранее условлено, отправился в Вильну в надежде отстрелять хотя бы несколько французов, а если повезет — то добыть и пленного.
В начале девятого Шуленберх уже сидел у меня в кабинете и докладывал.
Во время своего рейда они прикончили двух подгулявших гренадер, выходивших из трактира Кришкевича, и еще им удалось схватить и доставить в дом Бауфала рядового 13-го полка.
Шуленберх был явно недоволен собой — он рассчитывал на поимку офицера.
Однако когда ввели пленного, я сначала обомлел, а потом засветился от радости: перед мной стоял разжалованный в рядовые полковник Андриевич, коему по личному распоряжению Бонапарта было поручено лишить жизни нашего императора.
Экс-полковник был сильно под хмелем (иначе, думаю, этого гиганта было бы не взять), но меня он сразу узнал и сразу же протрезвел. Мое ласковое обращение ничуть его не успокоило.
— Встреча хотя и неожиданная, но в высшей степени приятная, — обратился я к нему. — Присаживайтесь, полковник, в кресло и рассказывайте о последних новостях. И не торопитесь. Раз уж вы у меня, то так быстро я с вами не расстанусь. Так что времени у нас довольно.
Говорил я с участием, почти нежно, но Андриевич вздрогнул при этих последних моих словах.
Я, однако, не снижая ласкового тона, продолжал:
— Полковник, я искренне рад, что генерал Аракчеев отпустил вас? Выходит, наш Государь вас простил? Это же просто великолепно.
— Ваш император меня и не думал прощать, а генерал Аракчеев отнюдь не собирался отпускать меня. Я убежал, — процедил сквозь зубы Андриевич.
— А от меня, дорогой мой полковник, — сказал я, мягко улыбаясь, — убежать не так легко.
Сигизмунд Андриевич ответил мне недружелюбно и даже с вызовом:
— Но имейте в виду, что меня станут разыскивать.
Я рассмеялся:
— Полковник, тут вас никто искать не станет. Мы находимся в доме Бауфала: в обители самоубийц. Сюда могут заглянуть разве что в поисках привидений. Так что об этом даже не думайте. Вы — мой гость, и это отныне — ваш жребий. Расскажите-ка лучше о самочувствии графини Коссаковской? Милейшей Алине лучше?
Было видно, что при этих словах Андриевич чуть не задохнулся от возмущения. В самом деле, графиня ведь едва не погибла именно по моей вине. Естественно, что моя нынешняя забота об ее здоровье едва не вывела экс-полковника из равновесия. Но все-таки он сумел сдержаться, приторно сладко улыбнулся и сказал:
— Можете быть покойны, графине Коссаковской лучше. Здоровье ее идет на поправку, и она обещает даже в скором времени прибыть в Вильну, к дядюшке — камергеру Коссаковскому.
— Что ж, полковник, с нетерпением будем ждать графиню. Надеюсь, что Алина навестит вас в здешнем уединении и наверняка захочет остаться в доме Бауфала, дабы вам не так скучно было. Как ни как, а будет веселее.
Тут Андриевич поглядел на меня с нескрываемой злобой, но ничего не сказал.
Было заметно, что коллежский секретарь де Валуа, который старательно составлял протокол допроса, не выдержал и улыбнулся в усы.
Я подозвал Трифона и попросил его сходить и наверх, где расположился отряд Шуленберха и привести кого-нибудь.
Кажется, не прошло и минуты, как, звеня шпорами, вниз по лестнице, где располагался теперь мой кабинет, сбежал корнет барон Франц фон Майдель (ему было всего девятнадцать лет от роду, но лихость и смелость его были просто поразительны — это именно он захватил Андриевича).
Я приказал Францу отвести экс-полковника Андриевича в чулан и проследить, дабы охрана от него не отходила ни на миг.
Да, поимка Андриевича — неожиданная, но совершенно несомненная удача.
Думаю, будет полезно, ежели Шуленберх со своим отрядом каждое утро будет устраивать засады вблизи от виленских трактиров, самых больших, чистых и поместительных.
Июня 15-го дня. Пятый час дня.
Трифон вернулся из города после обеда.
Вот что он поведал мне. При этом присутствовали также квартальный надзиратель Шуленберх, барон фон Майдель и коллежский секретарь де Валуа.
Трифон наливал нам кофий и рассказывал при этом, заливаясь буквально как соловей.
На виленском рынке сегодня судачили о том, что Бонапарт принял, наконец, нашего незадачливого министра полиции Александра Дмитрича Балашова, прочитал письмо Государя Императора, но предложение мира решительно отклонил.
Если все так в самом деле и произошло, то миссия Александра Дмитрича окончилась полным крахом — дипломат он оказался никудышний.
Еще на рынке обсуждают вовсю исчезновение полковника Андриевича. При этом предположения о причинах его исчезновения высказываются самые фантастические.
В городском саду Трифон встречался со студентом Сорбонны и нашим бывшим соседом Игнатием Савушкиным.
Игнатий рассказал Трифону, что из штаба Бонапарта он получил задание срочно установить мое местонахождение и арестовать меня.
Так что французы, должно быть, знают, что я остался в Вильне; интересно только — откуда, я ведь ни единого разу не покидал дом Бауфала?!
Сведения обо мне все-таки как-то просачиваются во французскую разведку. Но каким образом? Это надо выяснить.
Необходимо, чтобы дом Бауфала был под постоянным неусыпным наблюдением.
Предупрежу Трифона, дабы он был еще осторожнее — его могут выследить.
С отставным ротмистром Давидом Саваном Трифон виделся в отеле Нишковского, что на Большой Ремизе.
Саван передал для меня записку и устно сообщил, что Бонапарт приказал сформировать особый отряд, который будет занят поисками моей особы.
Вот так-то! Дело принимает весьма опасный оборот. Меня всерьез ищут!
Да, еще Трифон рассказал удивительную историю, которую он услышал в мясной лавке.
Ему посоветовали допоздна нигде не задерживаться, ибо по ночам по Вильне разъезжают на черных лошадях в своих развевающихся белых балахонов привидения из дома Бауфала и нападают на загулявших французских и солдат и офицеров.
А это ведь совсем уже близко к действительности — это про квартального надзирателя Шуленберха и отданный под его начало отряд военной полиции. Конечно, кое что приукрашено, как и положено в такого рода историях, но в целом… Так что бауфаловские привидения служат нам хорошую службу.
Трифон не успел еще закончить свое повествование, как в кабинете раздался дикий хохот Шуленберха и барона фон Майделя, превращенных городской молвой в привидения.
На шум даже сбежались остальные члены отряда. И Трифон еще раз — уже на bis — рассказал ту же историю. Ему бурно все аплодировали.
Июня 15-го дня. Одиннадцатый час ночи.
Около шести часов вечера в доме Бауфала появились гости — это был недавний мой знакомец Мойше Майзлиш и с ним незнакомый молодой человек, облаченные в малиновые мундиры французских гусар.
Мойше тут же представил своего спутника: это был Меер Марковский, один из любимых учеников Старого Ребе.
Майзлиш и Марковский добыли целую пачку документов из канцелярии Бонапарта и принесли их мне.
Я тут же кликнул коллежского секретаря де Валуа. Он играл в фараона с бароном фон Майделем, но сразу же явился и засел за копирование бумаг. Трифон стал ему помогать.
Пока шло переписывание, я стал расспрашивать молодых людей о личности старого ребе, который вдруг оказался добрым гением Российской империи.
Вот что они мне рассказали. На основе их свидетельств я составил следующую справку (копию непременно перешлю генералу Аракчееву для представления Государю).
Ребе Шнеур-Залман из Ляд (Старый Ребе) родился в местечке Лиозно Могилевской губернии. Когда он был отдан в школу, то его учитель ребе Иссахар-Бер отказался преподавать ему, полагая, что ученик намного превосходит его своими познаниями. Уже в двенадцатилетнем возрасте он был провозглашен великим ученым.
В пятнадцать лет, это было в 1760-м году, Шнеур-Залман женился на Стерне, дочери ребе Лейб Сегала, человека большого богатства и учености. Ребе Сегал хотел, чтобы молодой гений стал его зятем. В 1764-м году Шнеур-Залман переселился в Витебск, где продолжал знакомиться с многовековыми плодами еврейской учености. В 18 лет он закончил изучать труды, основанные на рациональном познании, и углубился в изучение книги “Зоар” (что значит сияние), наполненной мистическими откровениями.
Прошли годы и Шнеур-Залман нашел свой путь в постижении тайн мироздания через ХАБАД (разум-понимание-знание), соединив рационально-схоластическую и мистико-экстатическую формы познания.
В 1797-м году была впервые напечатана главная книга Старого Ребе — “Ликутей амарим” (Сборник изречений). Рукописные версии ее разошлись в сотнях копий по многим еврейским городам и местечкам Российской империи. Чем больше их переписывали, тем больше накапливалось ошибок и неточностей. И в конце концов Старый Ребе решил напечатать книгу.
Она в основе своей представляла обработку ответов, данных Шнеуром-Залманом на встречах со своими учениками (молодые люди утверждали, что последних у ребе до десяти тысяч).
Сначала Шнеур-Залман основал академию для избранных им учеников в Лиозно, а затем переехал в Ляды. Мойше Майзлиш пересказал мне некоторые из идей своего учителя. Они в высшей степени любопытны и крайне поучительны.
Вот что я запомнил.
Старый Ребе говорит, что каждая деталь бытия создается буквально каждый миг особой силой, которую Бог вкладывает в нее. Если силу, оживляющую что-либо, удалить, это просто перестанет существовать. По сути окажется тогда, что она никогда и не существовала.
Все происходящее исходит Свыше. Бога может найти кто угодно, где угодно, когда угодно, в чем угодно. Величайшее из чудес — не расступление вод Красного моря и не остановка солнца в небе, а сам факт того, что мы продолжаем существовать, ибо в каждый момент мы создаемся заново. Нечто из Ничего.
Существование — это величайшее из чудес. Каждый момент все вновь приходит в бытие из абсолютной пустоты.
Почему кажется невероятным, что ничто ведет себя как ничто? Почему легче принять существование мира, чем поверить в чудеса?
Мы слишком всерьез воспринимаем законы природы, считая, что мир существует так же, как существует Творец.
Когда Бог совершает чудо, это происходит так, чтобы мы потом вгляделись в естественный ход событий и сказали: “Я понял это не совсем так, как это кажется. И это тоже чудо”.
Бог — не нечто в Высшем мире, чего нельзя достичь. Он — не из эфира, который нельзя потрогать. Бог — он здесь, сейчас, везде, во всякой вещи, во всех мирах, в том числе и там, где мы живем. Вы не видите его только потому, что Он хочет, чтобы вы его искали.
Меня, естественно, крайне интересует отношение Старого Ребе к Бонапарту.
Молодые люди рассказали, что Старый Ребе всегда был настроен против Бонапарта и предрекал его гибель.
И с самого же начала войны — и даже чуть раньше — он сделал свою академию очагом борьбы с Бонапартом.
Шнеур-Залман не просто засылал своих учеников лазутчиками в армию Бонапарта — он призывал всех своих соплеменников к сопротивлению Бонапарту: не давать денег, не кормить, прятать фураж, давать неверные сведения, направлять по плохим дорогам. Старый Ребе стал подлинным вдохновителем борьбы с Бонапартом.
То, что сделал Старый Ребе, выглядит особенно поразительным на фоне того предательства интересов Российской империи, которое демонстрирует польско-литовское население.
Шуленберх и барон фон Майдель слушали рассказ Мойше Майзлиша и Меера Марковского, буквально раскрыв рот. Да и Валуа с Трифоном работали, но прислушивались и не в силах были скрыть своего крайнего изумления.
Да, звучало все это фантастически, но было чистейшей правдой: с первого же дня перехода границы, “великая армия” Бонапарта получила организованное сопротивление со стороны самой угнетенной, самой бесправной части общества. И продумал это, организовал очень старый, немощный человек и великий ученый, создатель многочисленных религиозно-этических рассуждений и наставлений (страсть как хочется их почитать!).
Он сделал совершенно поразительную вещь: армию своих преданных учеников превратил в армию бесстрашных лазутчиков и вообще поднял своих единоплеменников против Бонапарта.
У меня не было совершенно никакого желания отпускать молодых людей, настолько захватывающим было то, что они говорили.
Вообще я должен понимать людей, составляющих опору Высшей воинской полиции. Но и Мойше Майзлиш и Меер Марковский уже очень сильно торопились — путь-то был дальний, и вообще их могло хватиться начальство, что было бы совершенно не желательно.
Меер Марковский, кстати, обещал прислать мне книгу “Ликутей Амарим” со своим подстрочным переводом на русский.
Я искренне благодарил Меера — личность его гениального учителя, вступившего в единоборство с супостатом Бонапартом, все более и более интересует меня.
Буду ждать с чрезвычайным нетерпением. Кроме всего прочего, я давно уже являюсь охотником до философических систем, а вот с жидовской философией мне пока что сталкиваться не приходилось. Удивительнее всего то, что сейчас она мне понадобилась, дабы понять, как России одолеть Бонапарта.
Июня 16-го дня. Полдень.
C раннего утра Шуленберх со своими ребятами отправился на прогулку по Вильне. Улов был не богат, но он все-таки был.
В начале восьмого утра в дом Бауфала внесли трех мертвецки пьяных французских драгун (солдата, капрала и капитана) и сразу же по моему указанию перетащили их в чулан. Так что теперь полковнику Андриевичу будет уже не так скучно гостить в доме Бауфала.
Барон фон Майдель с двумя караульными совершил самостоятельную вылазку. Барону повезло намного больше.
Фон Майдель в трактире Кришкевича познакомился с польским бригадным генералом, заявившим сразу, что он является представителем генерала Фишера при ставке Наполеона. Иными словами, это был эмиссар польской разведки при штабе императора Франции. Вот так-то!
Барон напоил поляка до, как говорится, положения риз; сам же сумел, надо сказать, сохранить определенные признаки трезвости. Он почти на руках вынес своего собутыльника. Затем двое караульных, коих он оставил дежурить у ворот трактира, перекинули через седло майделевского скакуна бесчувственное тело бригадного генерала, и барон решительно поскакал в сторону бывшей обители привидений.
Это, без всякого сомнения, — крупная птица! Молодчина — фон Майдель! Напишу о нем генералу Аракчееву.
Бригадного генерала, как и трех пьяных драгун, тоже перенесли в чулан. Как проспится, непременно и без отлагательств допрошу его. Без всякого сомнения, из него можно будет вытянуть многое. Вообще тут для Валуа, заменяющего всю мою канцелярию, много работы, и ее, видимо, еще прибавится в самые ближайшие дни.
Да, а полковнику Андриевичу, полагаю, будет теперь совсем весело. Компания подбирается у него большая. В тесноте, конечно, да не в обиде. Надо бы только усилить охрану чулана, а то как бы гости не разбежались. Случись хотя бы один побег — и нам конец: фоанцузы всех накроют и никого в живых не оставят.
В начале одиннадцатого к дому Бауфала подъехал полицмейстер Вейс.
Его оставили в Вильне для охраны министра Балашова. Но Александр Дмитрич, провалив свою миссию и не сумев предотвратить войну, направился в Свенцяны, дабы присоединиться к свите Государя Александра Павловича. Вейс же, после отбытия Балашова, прибыл в мое распоряжение, а с ним — десять сотрудников виленской полицейской управы.
Я тут же решил организовать еще один отряд. Так что весь второй этаж дома Бауфала отныне займут три боевые подразделения — Шуленберха, Майделя и Вейса. При этом группа барона фон Майделя — самая малочисленная, но и самая боевая.
Вейс со своими людьми пошел отдыхать, а я принялся за допрос протрезвевшего бригадного генерала.
Тот не стал отпираться и сразу же выложил немало тайн. Де Валуа исправно все записывал, но кажется, имеет смысл как-нибудь переправить высокопоставленного поляка в распоряжение генерала Аракчеева.
Не сомневаюсь, что и сам Государь захочет побеседовать с пленным. Пока что я приказал разыскать капитана Ланга и двух приданных ему казаков.
Июня 16-го дня. Десять часов вечера.
В три часа дня прибыл полковник Ланг со своими казаками. Я приказал принести им из чулана одежду трех французских драгун. Польского же бригадного генерала переодели в мундир Ланга и заковали в наручники.
Потом всю эту кампанию усадили в затененную темными шторами карету. На козлы в качестве кучера сел рядовой Линкевич, и карета тронулась. Надеюсь, что она благополучно доедет до Свенцян.
В пять часов вернулся из города Трифон. Он рассказал, что городской голова Вильны обратился к польскому населению со следующим призывом: “Граждане! Цепей больше нет! Вы можете свободно дышать родным воздухом, свободно мыслить, чувствовать и действовать. Сибирь уже не ожидает вас, и москали сами принуждены искать спасения в ее дебрях”.
На рынке судачат, что пропажа польского бригадного генерала наделала в городе много шума. А кто-то сказал Трифону, что генерала утащили бауфальские привидения, разгуливающие по ночам по центру города. Так или иначе, но исчезновение польского разведчика было замечено.
Видел Трифон и Савана и Савушкина. Оба они говорят, что Бонапарт регулярно интересуется, как идет розыск моей особы. Да, кажется, я становлюсь значительной фигурой!
После шести вечера в дом Бауфала прибыл некий Захарий Фриденталь (его прислал Меер Марковский, приходивший вчера с Лейбой Заксом).
Захарий вытащил из-под подкладки своего засаленного лапсердака бумагу и передал ее мне. Он прошел через корпуса двух французских маршалов и дал мне о них самый точный отчет. Бумагу я с курьером тут же отправил в Свенцяны, к генералу Аракчееву. Брать у меня деньги Фриденталь решительнейшим образом отказался — наотрез.
Уходя уже, он передал мне несколько последних поучений и пророчеств Старого Ребе:
“Мне милее смерть, нежели жить под властью Бонапарта и видеть бедствия моего народа”.
“Враг берет вверх, и я думаю, что он овладеет и Москвой”.
“О горе! Вся Белоруссия будет разорена при отступлении неприятеля! Это — искупление за хмельнитчину, при которой Белоруссия и Литва были пощажены, а жестоко пострадали только Волынь и Украина”.
“Москву он вскоре, наверное, возьмет, но за этим произойдет его гибель. Он не удержится в Москве и отступит именно по Белоруссии, а не по Малороссии, и вскоре погибнет”.
Присутствовавшие при этом разговоре де Валуа и барон фон Майдель крайне недоверчиво качали головами и не желали скрывать своего крайнего недовольства тем, что они слышат.
Конечно, не хочется даже думать о потере Москвы, о том, что по ней может ходить враг. Однако все, что я теперь знаю о Старом Ребе, вынуждает меня с полным доверием отнестись к его словам. Камердинер мой Трифон, кажется, тоже был на моей стороне.
Как это ни тяжело, но я вынужден буду довести пересказанные мне Захарием Фриденталем пророчества своего учителя до сведения пребывающих в Свенцянах Государя Александра Павловича и генералов Аракчеева, Беннингсена и Барклая де Толли. Сделать это совершенно необходимо. Нам нужно готовить себя к тому, что Первопрестольная столица наша будет сдана.
Но вот что мне сейчас особенно любопытно, страшно любопытно, ежели честно признаться, хотя, может, я слишком далеко заглядываю.
Неужто Бонапарт и в самом деле станет отступать через разоренные в начале похода Литву и Белоруссию, неужто он пойдет именно по тому пути, что начертал сейчас Старый Ребе?! (Да, да — невероятно, но так и произошло! Император Франции так и не смог свернуть с дорожки, что заповедал ему мудрец и волшебник из Ляд, благодетель матушки России — позднейшее примечание Я.И. де Санглена.)
После ужина мы распределили все виленские трактиры между отрядами Шуленберха, фон Майделя и Вейса; точнее барону была отдана маленькая площадь Большая Ремиза, а за Шуленберхом и Вейсом были оставлены трактиры.
Потом, когда с делами было покончено, к нам присоединился де Валуа и еще Трифон, и по общей просьбе я стал читать вслух набросок своего трактата “Шиллер, Вольтер и Руссо” (отдельным тиснением он был издан в Москве в 1843-м году — позднейшее примечание Я.И.де Санглена).
Все были в полнейшем восторге и даже аплодировали. Дельные замечания сделал де Валуа. Однако особенно любопытно и достойно внимания то обстоятельство, что несколько весьма тонких наблюдений высказал камердинер мой Трифон, поразив всех присутствующих.
Вообще так уж получилось, что с моей легкой руки Трифон за последнее время вынужден был стать не только шпионом, но и ценителем изящной словесности. Так что, не исключено, что и в журналы начнет пописывать, как закончится кампания и Бонапарт уберется восвояси?!
Впрочем, надо еще выжить. Ежели французы нас тут выловят, то вместе со мною явно расстреляют и моего Трифона. Одна надежда на то, что их остановит страх перед привидениями и в дом Бауфала никто не сунется. Ура! Да здравствуют привидения!
Июня 17-го дня. Полдень.
На рассвете, как обычно, Шуленберх, фон Майдель и Вейс отправились со своими отрядами колесить по Вильне в поисках подгулявших французов. Вдруг в начале седьмого утра у дома Бауфала раздался стук копыт. Для возвращения ребят это было рановато.
Я с тревогой выглянул в окно и сквозь утреннюю дымку разглядел, что подъезжают два всадника, облаченные в малиновые мундиры французских гусар. Когда же они поравнялись с домом, то я увидел, что это мои новые помощники Мойше Майзлиш и Меер Марковский.
Через седло у Меера был перекинут довольно внушительных размеров мешок из грубой холстины. Соскочив с коня, Меер рывком сбросил мешок на полянку перед домом. Потом вместе с подбежавшим Мазйлишем он стал втаскивать мешок в дом.
— Что это у вас? — насмешливо и одновременно с нескрываемым изумлением спросил я у молодых людей.
Те ни слова ни говоря, развязали мешок, из коего вылез, испуганно озираясь и потирая помятые бока, необъятных размеров верзила.
Только после этого Меер, довольно улыбнувшись, протянул мне объемистый запечатанный пакет, а Майзлиш радостно объяснил мне:
— Это кабинет-курьер, везущий из Парижа срочные депеши для Императора Франции.
Тут пришел черед радоваться и мне. Закончилось все общим дружным смехом. Причем, смеяться почему-то стал и кабинет-курьер.
Вскоре последний был препровожден по моему приказанию в чулан (так что собеседников у полковника Андриевича все прибавляется и прибавляется), а бумаги я уже с нашим курьером отправил в Свенцяны, к Государю.
Прощаясь, Меер Марковский вручил мне обещанную книгу с наставлениями, ответами и пророчествами своего учителя.
Да, совсем уже уходя, Меер рассказал (присутствовавший при этом де Валуа даже привскочил от удивления), что его взял к себе в адъютанты маршал Бертье, начальник штаба у Бонапарта. О-го! Молодец, мальчик!
К девяти часам утра из Вильны один за другим стали прибывать отряды Шуленберха, фон Майделя и Вейса.
С добычей были все, но более всего повезло барону фон Майделю, хоть его отряд и самый малочисленный.
Так как чулан был уже забит, то для вновь прибывших освободили во втором этаже целую комнату. Но сначала всех пришлось допросить, на что ушло добрых два часа. Для коллежского секретаря де Валуа работы оказалось предостаточно. Сведения, мне кажется, удалось собрать весьма небесполезные.
Июня 17-го дня. Двенадцатый час ночи.
После обеда Трифон отправился в город. Он передал протоколы допросов Игнатию Савушкину и тот самолично взялся переправить их в Свенцяны, дабы вручить генералу Аракчееву, нынешнему военному министру.
Видел Трифон и отставного ротмистра Савана (они встретились, как и было условлено заранее, в городском саду).
Отставной ротмистр со смехом рассказал Трифону, что ранним утром, когда он шел из трактира Кришкевича к себе в отель, на него налетели орлы барона фон Майделя. Скрутили руки и уже собирались запихнуть в рот кляп. Саван с трудом убедил подоспевшего барона в своей прикосновенности к высшей воинской полиции.
Еще Давид Саван поведал Трифону, дабы тот передал мне, что свел знакомство с несколькими крупными военными чиновниками французской армии, Все, что удалось выведать у них, Саван записал и оставил Игнатию Савушкину для вручения генералу Аракчееву.
Был Трифон, естественно, и на рынке. Там все продолжают активно судачить про привидения, разъезжающие и разгуливающие по Вильне и хватающие офицеров “Великой армии”.
Да, невзлюбили видно души местных самоубийц французских гостей, не иначе. Вообще без шуток могу сказать, что привидения есть для нас отличнейшее прикрытие, просто спасительное.
В силу того, что рынок является органом местной виленской оппозиции, там продолжают говорить о том, что немощный и престарелый главарь жидов из Ляд проклял Бонапарта и предрек ему неминуемое поражение после того, как тот захватит Москву.
Вообще из всех этих рыночных вестей и слухов я составляю совершенно отдельную сводку и приобщаю к бумагам из моей канцелярии.
Кажется, моего Трифона вполне можно ставить на жалованье от Высшей воинской полиции.
Когда он шел уже из города, ему попался навстречу разъезд французских улан, но бредущий по дороге старик с легкой корзинкой в руке у улан никаких подозрений не вызвал.
Трифон рассказывал мне об этом, а я внутренне гордился и горжусь им.
Около семи часов вечера в доме Бауфала объявился гость. Это был давний мой знакомец Яша Закс, рядовой 13-го польского полка. Он принес сведения о дислокации двух французских корпусов. И вот что он еще рассказал (источник информации — бригадный генерал, квартирующий у его отца).
План Бонапарта заключается в том, что прорвать центр нашего растянутого положения.
Для этого он предполагает главную массу “Великой армии” возможно поспешнее направить против Первой армии Барклая, оттеснить ее, а потом одну часть двинуть вслед за первой армией, другую же направить в тыл второй армии, которая сначала временно должна быть удержана на месте, а затем атакована с фронта восьмидесятью тысячами короля Иеронима, которым предназначено перейти Неман у Гродно несколькими днями позже главных сил.
Между этими двумя массами должны были наступать восемьдесят тысяч человек вице-короля Евгения Богарне, чтобы разобщить наши армии. Бонапарт будто бы сказал, утверждая этот план: “Теперь Багратион с Барклаем уже более не увидятся”.
Услышав все это, я повелел Заксу не возвращаться в расположение 13-го полка, а пробираться в Свенцяны, к Государю, дабы незамедлительно передать ему сей план Бонапарта.
Я тут же написал Заксу сопроводительную записку. Он отужинал с нами и пошел спать, чтобы на рассвете отправиться в Свенцяны. Мы же (я. Шуленберх, фон Майдель. Вейс и Валуа) сели играть в фараон.
А уже перед самим сном грядущим я читал всем заключительный акт “Разбойников” Шиллера.
(Окончание в сл. номере)