Июльские вариации
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2006
Стрижи
Июльские вариации
Как за жемчугом,
в небо отважно ныряют стрижи,
угловатые черные бабочки местного лета.
О неверное солнце!
Придется его сторожить
каждым кожаным нервом
и каждым изгибом скелета.
В напряженье
из многих объектов останутся два,
по числу полюсов.
Остальные, теряя значенье,
исчезают из поля и тайно уводят слова —
от имен и названий до внятного их изреченья —
и тогда “сторожить”
означает всего лишь “стеречь”.
Дай-то бог осознать невеличие этих занятий,
вызвать память звонком,
телеграммой затребовать речь
и отметить приезд бесконтрольностью слез и объятий.
Солнце в небе.
Хлеб-соль на столе.
Все давно прощены.
Проникают стрижи в безответного неба ущербность.
А слова,
от которых давно ничего не щемит,
чуть горчат —
перезревших плодов запоздалая щедрость.
1
Как за жемчугом,
в небо отважно ныряют стрижи.
Вы ныряли за жемчугом?
Видели?
Ах, на экране…
Да, конечно, опасно.
И что за резон дорожить
жемчугами,
когда воссияли алмазные грани?
Кто — за жемчугом в небо?
Простите, не я.
И не я.
Мы совсем не стрижи.
Это им, бестолковым, блаженство —
в это летнее небо отважно нырять и нырять,
будто здесь,
в этом небе,
в июле и водится жемчуг.
2
Угловатые черные бабочки местного лета,
чей стригущий полет неуклюж,
как заплыв у собак,
здесь недолгие гости.
Их, может, и любят за это.
Что ж, за это и любят.
Скажите, что это не так,
что вам стоит?
Молчите?
В изломанном этом полете
вся трагедия лета и нежных июльских детей,
чуть расцветших Джульетт,
чьи короткие гимны природе
остаются стрижами по вечному небу лететь.
3
О неверное солнце!
Придется его сторожить,
красть желанные крохи в надежде,
что все прояснится,
чертыхаться,
и мерзнуть часами,
и наскоро жить,
и лелеять случайную вспышку на мокрых ресницах.
Добровольно уйти в затяжной парашютный прыжок,
Но однажды —
хотелось бы раньше,
хотелось моложе —
но однажды дорваться.
И свой безрассудный ожог
с тихим стоном скрывать
под лохмотьями лопнувшей кожи.
4
Каждым кожаным нервом
и каждым изгибом скелета
принимаю как дар
передышку в дождях и делах,
этот зной, этот мед,
этот горький бессмертный столетник,
эту гору,
что тучу летучих мышей родила.
И на гладкой поверхности неба —
мышами, стрижами,
то неровно, то в ряд по прямой самолетной канве
эти легкие тайные знаки
на синей скрижали —
то ли стриж пролетел,
то ли слово нисходит ко мне.
5
В напряженье
из многих объектов останутся два.
Кто бы ни был один,
он другому сулит испытанье
обоюдного бегства в суровый бетонный подвал,
где болит голова
от накопленной мудрости тайной.
Разве не было лета,
где солнце купает стрижа,
кормит клевером пчел,
по утрам полирует листву — и
сквозь замочную скважину жадно стремится душа
в мир,
который цветет,
потому что еще существует.
6, 7
………………………………………………………..
8
От имен и названий до внятного их изреченья —
только песня гортани
и шахматный ход языка.
Юный стриженый стриж
в поднебесье листает учебник,
и с одной из страниц
выпадает на землю закат.
Заливается запад густым и стыдливым румянцем —
это песня гортани,
но скоро щелчок языка
ставит синюю точку.
Так петься — и так обрываться,
так легко и бесстрашно на землю слететь свысока!
9, 10
………………………………………………….
11
Вызвать память звонком,
телеграммой затребовать речь,
вспоминать, говорить,
а потом спохватиться: “Ох, ладно,
вы, конечно, устали с дороги,
хотите прилечь”, —
и допить в одиночку предутренний сумрак
прохладный.
Только час или два
равнозначны “допить” и “дожить”.
Пробуждаются память и речь
надоедливым пульсом
и молчат,
наблюдая за тем, как ныряют стрижи,
настоящие птицы
на завтрашнем небе июльском.
12
Чуть горчит перезревших плодов
запоздалая щедрость,
изобилие лета —
предвестник дождей и разлук.
О томительный зной!
Золотая прощальная тщетность
медом тает во рту и, как небо, уходят из рук.
Улетают стрижи,
не прощаются и не тоскуют,
как слова, от которых уже ничего не щемит.
От сегодняшней щедрости стынет дыханье
и скулы.
Солнце в небе.
Хлеб-соль на столе.
Все давно прощены.