Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2006
Спит зрачковая душа
в волокне холодных нег.
Скоро, скоро тощий снег —
тонкой смерти точный шаг.
Скоро в небо улетит
вольный ветер в когти звёзд,
и рассыплет конфетти
клоун из бумажных слёз.
* * *
Умирает небо нá год,
улетают звёзды в прорубь.
Ледяной воркует голубь
в оба глаза красных ягод.
Гулкий коридор проспекта
в гильзах песен водосточных,
смерть, рассчитанная точно
в тайных нотах белой секты.
Лепестки кружáтся с юга —
нежность розовых соцветий,
и кричат от страха дети,
увлекаемые вьюгой.
* * *
Пурга. Пурга над Петербургом.
Огромны изверги восторга.
Для оргий греют драматурга
в огромных горловинах морга.
Горды отторгнутые грумы.
Ограды — игры металлургов.
Горит, грохочет грудь Гертруды.
Пурга, пурга над Петербургом.
* * *
Пронзая высохшие степи,
скользят чешуйчатые реки,
лоснится август — чёрный пёс.
Луна мышей крылатых слепит,
и варвары приходят в трепет
от прыгающих в небе звёзд.
* * *
На пинцетах тонких ног
Ходит ворон — чёрный граф.
Дни считает телеграф,
Отбивая мерный слог.
Все знамения небес
Стёрлись в памяти огня.
Лишь трясётся мелкий бес,
Колокольчиком звеня.
На японском полотне
Дрожь ресниц и лепестков.
Дождь упал среди песков…
Паутина на окне.
Жёлтый космос время пьёт
Неуёмней и подлей.
Одиночество моё,
Словно канцелярский клей.
* * *
Моржи глазеют на тюленей,
в гармошки складывая шеи,
широколобые, как Ленин,
и ласковые, как Эйнштейн.
* * *
Мой ртутный голос в оловянном дне
не ясен никому, да и не слышен.
И плáчу я над хохотом гиен,
и на спине моей плодятся мыши.
И узел сердца, влажный и тугой,
сжимается, выкручивая руку.
И горечь электрической дугой
томится и трещит, подобно луку
туземца с чёрным жемчугом в глазах.
Душа в остекленевшем теле бьётся.
Я знаю, тихий ангел не вернётся,
Я знаю — кто-то сверху приказал.
Я умер, и моя скупая тень
среди крестов серебряного века —
полуконя и получеловека —
качается, как оловянный день.
* * *
Старый гоблин мнёт сигару,
сладко жмурясь на луну.
В кухне сохнут шаровары.
Кошка спит во всю длину.
* * *
Спал Крым.
Мок Крым.
Стал Крым
Мокрым.
* * *
Дышит медный офицер
без улыбки на лице.
Злобный мальчик Люцифер
тельце выставил в прицел.
Офицер нажмёт курок,
подберёт окурок впрок.
Рок — не злой, он просто — рок.
Мальчик — чувственный игрок.
Стелют шины тишины
две дороги, как штаны.
У воинственной шпаны
след кроваво-вишенный.
Дышит бронзовый герой
над какой-нибудь горой.
Он прославился игрой,
где мишени — мы порой.
А пока — иная цель,
некто гадкий Люцифер
с тёмной кровью на лице,
в колком и тугом венце.
Колыбельная
От дождя и блеска молний
Прячась в мягкий тёплый плед,
Ты меня не будешь помнить
Через много-много лет.
Расставляет время точки.
Сердце бедное моё
В плен нервущейся цепочки
Злой кузнечик закуёт.
Неужели погибаю?
Надо мною, как в раю,
Льётся тихо: “Баю-баю,
Баю-баюшки-баю…”
* * *
Не умеешь говорить люблю?
За окном безжалостно темно…
Шоколад бросаешь в кислый брют?
Я мешаю фишки домино.
Плащ на спинку стула упадет
И вздохнет как божье существо.
Если Достоевский — идиот,
Кто читает книги в Рождество?
На бумаге буквы вывожу.
О стекло стучит вороний клюв.
Кто-то учит слово — ухожу,
Кто-то учит — я тебя люблю.
* * *
Метеор, дельфин вселенной,
Режет небо, словно торт…
Ты любовь зовешь нетленной,
Я рисую натюрморт.
Сапоги, арбуз и кошка
Занимают полстола.
Потерпи еще немножко —
Кошка тоже не спала.
О любви пишу картину
На стене и потолке.
Небо месяц опрокинул
И смеётся вдалеке.
* * *
На подоконнике вода,
Ручьи сбегают по стеклу.
В дождях утонут города,
И осень сядет на иглу.
На сизых низких облаках
Лежит крылатый змей во зле,
Внушая бесконечный страх
Всему живому на земле.
Вода бежит, звенит стакан,
По лужам градом бьёт свинец,
И бьётся в теле пеликан,
Как тысячи моих сердец.
Не дай сойти с ума, не дай,
Мой Бог, сквозь бред и нашатырь,
Тебе одной скажу, что рай
Я видел и увидишь ты…
Ожоги моря под звездой
Блестят, как чёрная зола,
И ключик Бога над водой
Висит, вращаясь, как юла.
На нём кольцо, и за крыло,
В бессилии едва дыша,
Пришпилен ангел, как брелок,
Как чья-то грешная душа.