Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2006
Исаак Бабель и Одесса понятия неразрывные. Оторвать их друг от друга вряд ли удастся даже с помощью бульдозера. Потому что нет другого такого писателя, что так бы понял и отразил в литературе Одессу-маму. Он плоть от плоти нашего сочного, брызжущего юмором города. Бабель писал в предисловии к сборнику одесситов: “В Одессе каждый юноша — пока он не женился — хочет быть юнгой на океанском судне. Пароходы, приходящие к нам в порт, разжигают океанские наши сердца жаждой прекрасных и новых земель”. Были и есть у Бабеля подражатели, но все это — типичное не то, как говорят в Одессе. Потому-то так любят в нашем городе этого писателя. Да и только ли у нас?
“Мудрым ребе” его назвал Илья Эренбург, потому что Бабель не только писал, но и жил талантливо.
В рассказе “Гюи де-Мопассан” у него написано: “Я отказался стать конторщиком. Уже в ту пору — двадцати лет от роду — я сказал себе: лучше голодовка, тюрьма, скитания, чем сидение за конторкой часов по десять в день. Особой удали в этом обете нет, но я не нарушал его и не нарушу”. Он писал о себе самом. Эти слова может понять лишь творческий человек, всем остальным они смешны и удивительны, обыватель преотлично знает, что муки творчества ему ни к чему. Была бы сытная кормушка.
В 1930 г. “Новый мир” напечатал ответы зарубежных писателей на анкету журнала. В большинстве анкет на первом месте стояло имя Бабеля. И неудивительно, ведь его уже признал мир.
В январе 1932 г. Бабель писал жене и матери в Брюссель: “Вообще, то, что печатается, есть ничтожная часть сделанного, а основная работа проводится теперь. С похвалами рано, посмотрим, что будет дальше. Единственное, что достигнуто, — это чувство профессионализма и упрямства и жажда работы, которых раньше не было. Внешне же это проявляется пока недостаточно, случайно, скомкано, не в том порядке, как надо. Впрочем, до всего дойдет очередь”.
В 1934 г. на съезде писателей он говорил о “героизме молчания”. Потому что очень многое из написанного он прятал в стол до лучших времен, и все сгинуло в архивах НКВД. А его укоряли за малописание! Он не мало писал, он мало отдавал в печать.
Он говорил: “Литература — это вечное сражение. Сегодня я всю ночь сражался со словом. Если вы не победите слово, то оно победит вас. Иногда ради одного-единственного прилагательного (вспомним Маяковского: “изводим единого слова ради тысячи тонн словесной руды”) приходится тратить несколько не только ночей, но даже месяцев кровавого труда. Запомните это. В диалоге не должно быть ни одного необязательного выражения. К диалогу надо прибегать только в самых крайних случаях: диалог должен быть краток, работать на характер персонажа и как бы источать терпкий запах…
Когда в сотый раз берешь в руки два томика Бабеля — все, что опубликовали после него, всегда находишь что-то новое, ранее не замеченное. И это что-то откликается в тебе… К примеру, в рассказе “Чесники” есть фраза: “Чудовищная грудь ее закидывалась за спину”. И понимаешь, что Евтушенко слямзил у Бабеля этот образ, когда написал “и узлом завязал на спине”. Рассказ “Конец богадельни” заканчивается словами: “Невыразимо печальная дорога вела куда-то в Одессе от города к кладбищу”. Что сказать теперь, когда те кладбища уже давно в массиве города, а старое Еврейское кладбище с Божией помощью вообще снесли? То же самое — строка из “Рабби” — “последний рабби из Чернобыльской династии”. Кто мог предвидеть, что этот вшивый городок “прославится” на весь мир? Удивило меня, что в этом рассказе Бабель в одной фразе дважды использовал слово “чахлый”. Странно для него. Или он был, как все великие писатели, провидцем? Недаром древние евреи не разделяли поэтов и пророков.
И, наконец, рассказ “Нефть”. “Выросши, парень почувствовал, что знает истину, которая от нас, обыкновенных смертных, сокрыта, и напустил на себя такую стопроцентность и ортодоксальность… то никуда не сдвинешь… Господи, да ведь это о моем добром друге Игоре Беленькове, когда тот в 1973 году стал редактором областной газеты “Знамя Коммунизма”! Игорь был отличным парнем в “Моряке”, душа нараспашку. А тут сразу застегнулся на все пуговицы, приобщился на бюро обкома к “государственным тайнам” и начал вещать. А ведь умел говорить когда-то! Натурально, когда его сняли и отправили на пенсию, Игорь снова обернулся самим собой — умницей, очень контактным человеком.
Бабеля издавали, издают, и будут издавать всегда.
И в то же время фигура Бабеля — трагическая.
Я не литературный критик и вовсе не претендую на это звание. Но очень люблю Бабеля, и всегда собирал материалы о нем. Кое-что, мне удалось разыскать впервые. Тем и горжусь.
БУДЕННЫЙ ОБИДЕЛСЯ
Известно, что в 1920 году секретарь одесского губкома Ингулов отправил Бабеля на Польский фронт, выправив ему документы на имя Кирилла Лютова, православного, кандидата прав Петербургского университета. Бабель попал в Первую Конную, прошел с ней фронт и в 1924 году опубликовал свою бессмертную “Конармию”. Книгу, которая как никакая другая, показала лицо той войны, от которой трещала вся наша земля от Белоруссии до Тихого океана… В ее страшной чертовой неразберихе корчилась изъязвленная еще германской войной полурехнувшаяся страна, пытавшаяся рывком выбраться из нищеты и темноты. Книгу, нынче весь мир принял, как классику.
Кстати, Бабель был там редактором армейской газеты, а вовсе не “первым военным корреспондентом”, как пытался сказать В.Катаев. Тот же Катаев, правда, дает очень живой портрет Бабеля: “У него была крупная голова вроде несколько деформированной тыквы, сильно облысевшая спереди, и вечная ироническая улыбка, круглые очки, за стеклами которых виднелись изюминки маленьких детских глаз, смотревших на мир с пытливым любопытством, и широкий, как бы слегка помятый лоб с несколькими морщинами, мудрыми не по возрасту, — лоб философа, книжника, фарисея”. Мандельштам описал его короче: “Лисий подбородок и лапки очков”.
Но едва появились первые рассказы этой великой книги в журнале “Красная новь”, как сразу же последовал грозный окрик. Командарм 1-ой Конной, “икона с усами”, как назвал его Петро Григоренко — Семен Буденный подписал (сам-то рубака, вряд ли мог написать такое!) опровергательное заявление, тут же опубликованное в печати. Вообще-то я еще помню анекдот о том, как якобы, встретил Буденный автора. Когда его спросили: “Как вам нравится Бабель?”, он, покрутив ус, ответил: “Хм… это, смотря какая бабель!”. А тут “литературно-философский” разбор серьезнейшего произведения. Только недавно удалось полностью прочесть опус Буденного. Хочу и вас, читатель, познакомить с этим бредом. Читайте, радуйтесь.
“Под громким, явно спекулятивным названием — “Из книги конармия”, незадачливый автор попытался изобразить быт, традиции и уклад конармии в страдную пору ее героической борьбы на польском и других фронтах.
Для того чтобы описать небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно, прежде всего, понимать сущность этой борьбы и природу классов, т.е. быть диалектиком, быть марксистом-художником. Ни того, ни другого у автора нет. Поэтому для него не важно как, почему и за что боролась, будучи величественным орудием классовой борьбы, конармия.
Несмотря на то, что автор был в рядах славной конармии (хотя и в тылах), он не заметил, и это прошло мимо его ушей, глаз и понимания, ни ее героической борьбы, ни ее страшных нечеловеческих страданий и лишений.
Будучи от природы мелкотравчатым и чуждым нам, он не заметил ее гигантского размаха борьбы. Гр-н Бабель рассказывает нам про конармию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает, как голодный коноармеец взял где-то буханку хлеба и курицу. Выдумывая небылицы, он обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет.
Громкое название понадобилось автору, очевидно, для того, чтобы ошеломить читателя, заставить его поверить в старые сказки, что наша революция делалась не классом, выросшим до понимания своих классовых интересов и непосредственной борьбы за власть, а кучкой бандитов, разбойников и проституток, насильно захвативших эту власть.
Эта старая песня господ Сувориных, Милюковых, Деникиных, которые в свое время до хрипоты кричали и шипели по поводу грубо оголтелого, вонючего, ненавистного им мужичья, но которые поняли свою глупость и перестали.
Меня это не удивляет. Меня удивляет то, как мог наш советский художественно-публицстический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе, в 1924 году у нас в СССР допустить петь подобные песни, не проверив их идеологический смысл и историческую правдивость содержания.
Гр-н Бабель не мог видеть величия классовой борьбы, она была ему чужда и противна, зато он видел, со страстью больного садиста, как трясут грудями выдуманные им казачки, голые ляжки и пр.
Он смотрит на мир, как на “луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы”.
Да! С таким воображением ничего другого, кроме клеветы на конармию, не напишешь. Для нас не ново, что старая, гнилая, дегенеративная интеллигенция грязна и развратна. Все ее яркие представители — Куприн, Арцыбашев и др. естественным образом очутились по ту сторону баррикады, а вот Бабель, оставшийся благодаря ли своей трусости или по случайным обстоятельствам здесь, рассказывает нам старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации и нагло называется “Из книги конармия”. Неужели тов. Вронский так любит эти вонючие бабьи-бабелевские небылицы в столь ответственном журнале, не говоря уже о том, что ему отнюдь не безызвестны фамилии тех, кого дегенерат от литературы — Бабель оплевывает художественной слюной классовой ненависти”.
Помилуйте, но, даже став маршалом, Семен Буденный не знал и половины тех слов, что использованы в этой, с позволения сказать, “рецензии”. Кто-то из вождей не зря обозвал его “гамлетизированным поросенком”. Конечно же, ему все поднесли на блюдечке. Но перечитайте еще раз текст и вы вспомните — ведь это образец тех убийственных рецензий-доносов, что гуляли до последних лет советской власти по страницам наших газет и журналов.
Кто были бойцы Первой Конной? Герои? Насильники? Бандиты? Бабель описывал ту кровавую и жестокую эпоху вовсе не ради смакования жесткости и крови, а, пытаясь добраться до самой сути. Он понимал, что многое из того, что происходило в стране в конце тридцатых годов густо замешано на крови двадцатых.
Он всегда оставался “человеком, у которого очки на носу, а в душе осень”.
Что же до возмущения Семена Михайловича описанием сцен грабежа и насилия, то, надо полагать, ему хотелось забыть, что, бесславно уходя с польского фронта, его части устраивали еврейские погромы. Дело дошло до того, что две дивизии пришлось полностью расформировать, расстрелять комдивов и сотни бойцов. Уполномоченный ЧК Зилист сообщал Ленину: “1-я Конная армия и 6-я дивизия на своем пути уничтожали еврейское население, грабя, убивая на своем пути… не отставала также и 44-я дивизия…
Недавно опубликованы новые старые документы. Вот приказ РВС по войскам 1-й Конной №89 от 9 окт.1920 г.: “Выходя из боя, направляясь в тыл, полки 6-й кавдивизии учинили ряд погромов, грабежей, насилий и убийств. Так, 18 сентября совершено 2 бандитских налета на мирное население; 19 сентября — 3 налета; 20 сентября — 9 налетов; 21 числа — 6 и 22 сентября — 2 налета, а всего за эти дни совершено было больше 30 разбойничьих нападений” и т.д.
Кроме того, был убит комиссар дивизии Шепелев, который пытался остановить погромщиков.
9 октября дивизию выстроили у с. Ольшанка вдоль железнодорожного полотна, окружили войсками и двумя бронепоездами. Член РВС Минин прочел приказ о расформировании всех полков. Приказали выдать зачинщиков и тут же расстреляли 270 человек.
Чекисты в рапортах в Москву прямо называли Ворошилова покровителем мародеров: “В армии бандитизм не изживется до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов, ибо человек с такими тенденциями является лицом, в котором находили поддержку все эти полупартизаны-полубандиты…” Особист Вардин писал: “Вопрос о том, что наша Конная армия пошаливает, был всё время… Было установлено, что это вполне естественно, потому что у нас нет организованного снабжения, и надо было организовать необходимый грабеж, от которого, конечно, легко перейти к грабежу не необходимому”.
Увы, так было, и Бабель не мог пройти мимо.
Забавно, что в наше время появился литератор полностью поддерживающий мнение Буденного о бабелевской “Конармии”. Это некий Андрей Буровский, создавший 2-томный труд “Евреи, которых не было”. Господь ему судья.
ВОЕННЫЕ ДНЕВНИКИ БАБЕЛЯ
Вернее то, что от них сохранилось. Потому что большая часть этих бесценных записей погибла. То, что нашли, опубликовано в двухтомнике Бабеля, изданном в 1991 году. Это, кстати, Первое поное издание бабелевских произведений. А сколько пропало в архиве КГБ, сколько унес он с собой великолепных сюжетов? Этого уже никто не узнает.
Эти дневники подтверждают правду “Конармии”. Но, как все дневники, они откровение литературного произведения.
Вот несколько выдержек.
“Житомир. 3.6.20. …Житомирский погром, устроенный поляками, потом, конечно, казаками… резали бороды, это обычно, собрали на рынке 45 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов, мать сбросили из горящего окна, младенца — прикололи…”
“Новоселки-Мал.Дорогостай. 18.7.20. Еврейское кладбище за малинном, сотни лет, кмани повалились, почти в се одной формы, овальные сверху, кладбище заросло травой, оно видело Хмельницкого, теперь Буденного, нсчастное еврейское население, всё повторяется…”
“Страшное жуткое местечко, евреи у двурей, как трупы, я думаю, что ещё с вами будет, черные бороды, согбенные спины…”
“Надо проникнуть в душу бойца. Проникаю. Всё это ужасно, зверье с принципами”.
“О женщинах в Конармии можно писать том. Эскадроны в бой, грохот, обнаженные шашки, неистовая ругань, они с задравшимися юбками скачут впереди, пыльные, толстогрудые, все б…, но товарищи, и б…, потому, что товарищи, это самое важное, обслуживают всем, чем могут, героини, и тут же презрение к ним, поят коней, тащат сено, чинят сбрую, крадут в костелах вещи и у населения”.
Каково?
ИСТОРИЯ ОДНОГО БРИСА
Роясь в бывшем Одесском партархиве, я набрел на несколько преинтересных документов.
В феврале 1920 года в Одессе уже крепко обосновалась советская власть. 20 июля президиум Губпарткома решил приступить к изданию двухнедельного журнала “Коммунист”. Разрозненные подшивки этого, весьма непрезентабельного издания, до сих пор бережно хранятся в отделе редких книг Одесской Публички. На журналах нет подписи редактора. Но из документов губкома следует, что редактором был беспартийный Исаак Бабель с окладом 29.360 рублей. Более того, его даже внесли в список “ответственных работников” Одесского Губкома КПУ на право получения дополнительного пайка, что было куда существеннее в то голодное время, чем деньги, что ничего не стоили. Ну, это мы тоже недавно проходили… Но вот беда — в архивном списке фамилия писателя кем-то вычеркнута толстым красным карандашом. То ли Бабель перестал быть редактором, отправившись на Польский фронт, то ли некий начинающий партчинуша решил, мол, нечего переводить драгоценные продукты на какого-то там беспартийного писателишку.
Следующий документ из папки ЮгРОСТА. Это — ведомость на авансы, выданные в январе 1921 года. Среди других знакомые имена: Ефимов — 12.400 руб., Кольцов — 93.787 руб. И Бабель — 15 тыс. руб. Всё по рангам. Борис Ефимов рассказывает, как в 1920 г. Михаил Кольцов в составе группы политработников, проезжал через Киев в Одессу, где им предстояло создать информационное бюро Наркоминдела и южное отделение РОСТА-ЮгРОСТА. Кольцов захватил с собой младшего брата Бориса Ефимова, включив его “в выездную бригаду в качестве заведующего отделом “изобразительной агитации” (Изагит) ЮгРОСТА”. Заведующим литературной частью стал Бабель, а после него поэт Арго.
Как пишут биографы Бабеля и литературоведы, следуя Паустовскому, что первым запустил в оборот эту одесскую “мульку”, Бабель снимал комнату на Молдаванке у старого еврея Циреса, что был наводчиком у бандитов и получал свой “карбач” с каждого удачного грабежа. Так вот, дескать, именно там Бабель и нашел все свои знаменитые одесские сюжеты. Возможно, отчасти, так и было. Где, как не на Молдаванке набраться было особенностями языка, неожиданных поворотов мысли и чувств его героев “Одесских рассказов”. Но, оказывается, писатель имел и другие каналы получения информации.
29 мая 1923 года из Губкома в Одесский Уголовный розыск Барышеву ушла “совершенно секретная” бумага: “На ваш запрос от 21/V–1923 года за № 285 по распоряжению секретаря Губкома т. Майорова сообщаю, что со стороны Губкома препятствий не встречается к допущению тов. Бабеля, как литератора к изучению некоторых материалов угрозыска в пределах возможного по вашему усмотрению. Завуправделами Розенпуд”. Это был ответ на письмо редактора одесских “Известий” Макса Осиповича Ольшевца, который просил разрешить Бабелю знакомство с уголовными делами. Таким образом, выясняется, что Бабель черпал сюжеты не только на Молдаванке.
Впрочем, и не только в угрозыске. Есть у него прекрасный, полный юмора и красок рассказ “Карл-Янкель”, впервые опубликованный в журнале “Звезда” №7 за 1931 год. Как и другие произведения нашего замечательного земляка, он вызревал очень долго. Могу теперь точно сказать сколько — семь лет. Потому что событие, что легло в основу рассказа, произошло в Одессе 24 июня 1924 года. В тот день в клубе трамвайщиков им. Матьяша, что помещался тогда на Старопортофранковской, 34, состоялся открытый судебный процесс. Выглядел он фарсом. И, конечно, Бабель не мог пройти мимо.
Однако давайте сперва разберемся, кто такой Матьяш и почему его именем был назван клуб трамвайщиков. Надо сказать, что имя Матьяша носил не только клуб. На Торговой,17 помещалась, к примеру, артель “Вольт” им. Матьяша, и на Ганса Леккерта (Большая Арнаутская), 6 еще одна шарашкина артель носила это имя. Выходит, этот человек был одним из “вождей” местного значения и его имя лепили на вывески. Помните, как над этим дурацким обычаем издевался Маяковский?
А теперь заглянем в анкету этого человека. Николай Иванович Матьяш, как он сам себя называет, родился в 1890 году в селе Юсковцы, Полтавской губернии. Национальность он указывает — украинец. По профессии — слесарь-инструментальщик. Основной источник существования (был и такой вопрос в анкетах) — “В поте лица добываю хлеб свой”.
Матьяш работал на заводе РОПИТ, затем на пробочном. Не раз арестовывался царскими властями, отбывал ссылку. С 1905 года ходил в эсерах, в 1908 году организовывал их боевые дружины. После февраля 1917 года, когда он вернулся в Одессу из ссылки, Слободской комитет партии социалистов-революционеров вручил ему партбилет со стажем с 1906 года. Через два месяца Матьяш сдал этот билет и вступил в партию большевиков. Как сообщает В.Гридин, в своей малокомпетентной Одесской Энциклопедии, Матьяш провозгласил советскую власть, находясь на танцевальном вечере в слободской Народной аудитории (ныне кинотеатр им. Старостина), хотя раньше, по выражению слобожан, лишь “подпирал углы у базарчика”. Участвовал в Январском восстании, был делегатом IV съезда Советов, членом Исполкома Одесского Совета и членом президиума Румчерода. Когда группа одесских делегатов возвращалась со съезда Советов, где они говорили: “До свиданья, товарищи, на очередном съезде Советов Всероссийском, а, может быть, и Всемирном”, в Одессе уже были немцы. Наши делегаты пробрались в родной город, как истые герои — в обход, через Крым. В Одессе выяснилось, что комиссар Центральной Рады Коморный посулил за голову Матьяша 10 тысяч карбованцев. Потому подпольный РВК отправил Матьяша в Елисаветград, затем в Херсон, от греха подальше. Участвовал Матьяш и в боях гражданской войны. Был в подполье во время правления деникинцев — хранил арсенал в конспиративной квартире на Средней улице. После освобождения города стал председателем райисполкома, был избран в губком, заведовал, политпросветом милиции, сменил за три года несколько мест работы (по два-три месяца на каждом месте — незаменимый советский начальник!) и оказался директором городского трамвайного управления. Словом, Матьяш был из тех революционеров, не особо обремененных знаниями, но легко бравшихся по приказу партии за любое дело. Таких “рукоразводителей” стало после революции, пруд пруди. Как видим, что в те времена, что в наши, принято было “бросать” на трамвайное управление заслуженных боевых деятелей — крупных специалистов местного транспорта — мэр Одессы Боделан назначил на эту должность отставного генерала. Который вскоре провалился.
Известно, что в 1927 году Матьяш заведовал фрахтовой конторой, а затем, опять же по Гридину, “служил, как дипломат в Турции — в качестве торгпреда. Его брошенная жена голодала в пору оккупации Одессы, а сам он находился в советском тылу”. Ну, по вопросам жизни советских людей во время оккупации В. Гридин — признанный авторитет.
Понимаю, вы уже нервничаете, читатель. Чего, мол, автор столько места уделяет этому старому революционеру, которого давно уже в Одессе никто не помнит? Но все рассказанное, поверьте, необходимо для понимания того, что произошло в июне 1924 года.
Итак, суд в составе председателя Шевченко, народных заседателей Дозоренко и Кувшинова при секретаре Гоцуляке собрался, дабы рассмотреть дело № 758 ответчика Балаца Моисея Израилева, безработного, на бирже труда зарегистрированного, под судом не состоявшего, а также обвиняемой Гершкович Симы Абрамовны, домохозяйки, по обвинению в том, что в марте месяце 1924 года они самоуправно совершили обряд обрезания над ребенком своих родственников. Фамилия родственников, почему-то, не упоминалась на суде.
В зале собралась не одна сотня одесситов. И, хотя билеты не продавались, но, как говорится, яблоку упасть негде было. Надо сказать, вопрос об обрезании, почему-то, тогда остро интересовал местную публику. Григорий Колтунов, порадовавший нас перед кончиной книжкой рассказов “Пятый грех” посвятил даже этому вопросу целую повесть “Диспут о вреде обрезания в Одесском оперном театре”. Рассказывает, случился такой в годы НЭП’а, то есть в то же самое время, что и суд. Отсылаю вас, читатель, к этому произведению. Ручаюсь, посмеетесь вволю и до слез. После публичного разбирательства народный суд вынес вердикт: “Обвиняемых Балаца и Гершкович признать виновными и подвергнуть принудительным работам на шесть месяцев, но, принимая во внимание их малолетство, наказание сократить на одну треть”. Далее высокий суд записал: “Ввиду того, что обвиняемые не судились ранее, учитывая их недоразвитость, осознание своего поступка, суд нашел возможным применить к ним ст. 28 УК УССР и наказание снизить, заменив принудительные работы курсами политграмоты с прикреплением их к клубу Депо-трамвай и, кроме того, к курсам ликбеза”. Что за прелесть эти приговоры советских судов того времени! Правда, присутствовавшие, как писали местные газеты, встретили этот приговор “с удовлетворением”.
Все бы прекрасно, да нашлось в делах губкома заявление Матьяша, что, мол, родственники без его ведома, совершили обрезание над… его сыном. Кого же судили? Оператора обрезания Балаца, что числился безработным, но в ус не дул, потому как его вполне прилично кормило ремесло, и невестку Матьяша — Гершкович. Между прочим, в одном из доносов, хранящихся в делах контрольного отдела губкома, можно прочесть, что эта “малолетняя и недоразвитая” С. Гершкович “держала рундук с битой птицей на Новом базаре”. Да еще без патента! Каков пассаж?
Не стану утомлять читателя более этой историей. Но не удержусь привести лишь один абзац из рассказа “Карл-Янкель”:
«Нафтула Герчик (так Бабель назвал оператора обрезания — моэла — Ф.З.) устремил потухший взгляд на прокурора Орлова.
— У покойного мосье Зусмана, — сказал он вздыхая, — у покойного вашего папаши была такая голова, что во всем свете не найти другую такую. И, слава Богу, у него не было апоплексии, когда он тридцать лет назад позвал меня на ваш брис. И вот мы видим, что вы выросли большим человеком у советской власти…
Одного этого абзаца достаточно было, чтобы размазать Матьяша по стенке. Представляю, как хохотала тогда вся Одесса.
Конечно, Бабель преотлично все знал о Матьяше и его истинной национальности, знал, наверное, что звали его Иона Срулевич… Но, возможно писательская корпоративность не позволила ему поставить все точки над “i”.
А Матьяш? Матьяш сам тянулся к перу и выпустил в Одессе несколько книжонок, одна из которых называлась “Коровины дети”. Это был рассказ о мальчишках, чистивших пароходные трубы от подрядчика по фамилии Корова. В конце 20-х годов Киевская киностудия собралась ставить немой фильм по этому сюжету. Но сценарий был так бездарен, что заключили договор с Бабелем на его полную переработку. Бабель страшно ругается в письмах, описывая эту клятую работу. Фильм, кажется, так и не увидел света. Но зато этот же сюжет использовал другой писатель — Борис Лавренев. Помните чудесный рассказ “Срочный фрахт”? Все это не мешало местным подхалимам величать Матьяша “первым украинским пролетарским писателем”, хотя писал он по-русски. Михаил Бинов рассказывал мне, что даже после войны Матьяш еще был в фаворе и даже возглавлял группу авторов по созданию сборников о революционной Одессе. Конечно, в этих сборниках упоминались одни только большевики.