Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2005
О.Т.
Приди. Пропади. Мой край не хранит следа.
И здесь хорошо лежать, растворясь в земле.
На теле моём в ложбинах стоит вода.
И мёртвая птица, как в лодке, в своём крыле.
А лес по колено стоит в дождевой воде,
и мокрые лисы пробуют вязкий брод.
Усталые лисы лают, и быть беде —
им не перейти мой край дождевых болот.
__
И я просыпалась в шелесте — дождь всё лил.
…И всадники краем леса вели коней…
Со стонами в гиблую глубь опускался ил.
В лосиные кости вплетались руки корней.
О край дождевой, размой под ногами гать
и стеблями спутай, и путника награди
усталостью, чтобы сладко ему лежать
в тяжёлой воде с морошкою на груди.
* * *
О.И.
В рождественскую ночь тишайший ангел
слетает в нашу детскую обитель
и по щеке меня ладонью гладит.
И тает иней под его ладонью,
едва-едва окрасившись кармином.
И хочется мне думать — я послушней,
чем та моя сестра, что пред камином
играет, превращаясь в саламандру.
* * *
Усилье слов оставило листу
на диалог наложенное вето.
Люблю тебя — как Бога — в пустоту,
не получая явного ответа.
И до тебя в безмолвии жила,
лишь на листе следила слов мельчанье.
Но чувствую, что стала тяжела
та тишина, которая — молчанье.
Меня уже ничем не обмануть —
я принимаю жизни дар кромешный.
Не отвечай, но — умоляю — будь,
как Бог, молчащий надо мною грешной.
* * *
из его коридора
доносились не шорохи мира,
а шаги Командора”.
Ольга Иванова (ст. “Время”)
Полночное ничто вот-вот начнётся,
и маятник сознания качнётся,
и буквы передёрнутся в строке.
И кто-то там, — танцующий с тарелкой
на тонкой и негнущейся руке,
похожий на часы с секундной стрелкой, —
из темноты метнётся в темноту,
поймав свою тарелку на лету.
Стреляю влёт…
Мишень, слетающая на стрелка,
как бабочка, обычна и легка.
Но маятник с походкой Командора
мешает мрак в стакане коридора.
И тёмным коридором на парад
выходят страхи. Их — увы! — довольно
в моём дому, в котором, как в давильне,
тяжёлых мыслей мнется виноград.
…И бабочка слетает на стрелка…
И эта полночь длится, длится, длится…
Строка дрожит, упорствует рука,
и разум дремлет, и душа боится.