Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2005
В городе Сиктыме я познакомился с секс-туристом из Ханты-Мансийска. Это был нестарый худой мужчина в просторных шортах ниже колен и шапке с мигающими усиками. Пружинистые светящиеся усики с пипочками придавали ему сходство с инопланетянином или светлячком; в темноте его было видно издалека, чего он, вероятно, и добивался. А внешность ускользала.
Я сидел за круглым пластмассовым столом и пил из пластикового стакана кубанское вино, а светящийся турист, между тем, курсировал по кафе и рассказывал всем желающим о природе родного края. Поскольку на плече у него висела сумка, то я принял его за вора, который сметает вещи зазевавшихся собеседников. Затем турист достал из сумки красную папку, и я заподозрил, что он пытается всучить фальшивую путевку. И наконец, по тому, как он судорожно опрокидывал один стаканчик за другим, нервно поглядывая на часы, я понял: незнакомец отправил свою толстую жену на концерт поп-ансамбля “Э-Ротик” в пансионат энергетиков, а сам тем временем решил оторваться.
Как это часто бывает после первого стакана, едкий голос суетливого инопланетянина внушал мне отвращение. После второго я стал с любопытством прислушиваться к его россказням, а к середине третьего мне захотелось с ним сойтись. В это время щедро декольтированная дама в туго натянутом атласе отдернула смуглую руку с браслетами, на которой тщился погадать светлячок, и бурно ушла, оставив на столе узкую пачку сигарет “Davidoff”. Незнакомец уязвленно огляделся в поисках следующего слушателя, всплеснул руками и бросился ко мне.
— Леонид. Энергетик из Ханты-Мансийска, — представился он.
Из двух изгоев мы превратились в компанию на зависть другим одиночествам.
— Как вам Сиктым? — спросил энергетик.
— Прекрасный город, — ответил я. — Только самолеты летают слишком низко. Мне кажется, они могут задеть колесами крышу моей скромной хижины.
— А слышали, один из них распался прямо в воздухе и рухнул в километре отсюда, на Красной Горке?
— Как не слышать: я ведь журналист, — ответил я и пожалел о сказанном. После такого признания люди начинают смотреть на меня как-то иначе — не лучше и не хуже, но не так, как мне хотелось бы. Наверное, что-то подобное испытывают при знакомстве врачи-гинекологи. Мой собеседник оживился.
— И вы действительно печатаетесь в периодических изданиях? В настоящих?
— Ну да, — этот вопрос показался мне праздным. Как если бы гинеколога спросили: “И вы действительно лазаете туда”?
— В таком случае, я искал именно вас! — воскликнул энергетик, мгновенно извлек из сумки папку, и пелена спала с моих глаз. Передо мною сидел поэт-любитель. Черным фломастером на алой папке было выведено “Поэма о море”. Энергетик внимательно посмотрел мне в глаза, дал в руки папку, но вырвал обратно, прежде чем я успел её раскрыть. Видимо, моя профессиональная принадлежность все-таки вызывала у него сомнения.
— Где ваш фотоаппарат? — спросил он.
— Но у меня нет фотоаппарата! — удивился я.
— У журналистов всегда с собой фотоаппарат, — размышлял энергетик. — В любой момент может начаться заваруха, и журналист выхватывает фотоаппарат.
— Послушайте, вот вы энергетик, — возразил я. — Но вы же не таскаете с собой повсюду атомную турбину. И артиллерист во время отпуска оставляет свою гаубицу дома. И космонавт на пляже не всегда лежит в скафандре. К тому же, фотография — не моя специальность.
— А ваша?
— Публицист.
— И вы, конечно, понимаете в стихах?
— А что здесь понимать? Это ведь не годовой бюджет.
— Тогда вам будет очень интересно послушать мою поэму и высказать о ней свое мнение, — решил энергетик.
— Ещё бы, — вяло согласился я и подумал: “Потом он попросит её напечатать”.
— Я не прошу её напечатать, — солгал ханты-мансиец. — Мне важно мнение специалиста.
Но литературное чтение началось не сразу. Да и вообще, чтение поэмы занимало относительно небольшую часть этого пространного выступления, процентов, эдак, восемнадцать. Главная же часть, как у Набокова, состояла из прозаического комментария к себе любимому. Только, в отличие от Набокова, энергетик комментировал себя устно. Что же касается собственно стихов, они ничем не отличались от тех частушечных поэм, которые, тайно или явно, с какою-то маниакальной страстью кропают миллионы и миллионы наших соотечественников — пенсионеров и школьников, генералов и солдат, олигархов и бездомных, уголовников и губернаторов.
В любой редакции пылятся залежи таких сатирических куплетов, авторы обычно просят их возвратить на следующий день после того, как вы унесли всю кучу в мусоропровод, но нисколько не обижаются, а приносят новые, на жеваных листках, в школьных тетрадях, в роскошных переплетах, а теперь и в спонсорских книжках. И не дай вам Бог хоть раз дать слабину и тиснуть поэму такого самородка, показавшуюся забавнее прочих. Этот метроман на долгие годы станет вашей тенью, вашим посетителем, телефонным собеседником, корреспондентом и наконец врагом. Он никогда вам не простит, что однажды вы его поманили проблеском славы, а затем захлопнули перед самым носом райские врата. Вы будете для него хуже, чем классические литературные бюрократы советской эпохи с их стандартной отпиской: “Художественный уровень вашего произведения не соответствует уровню, предъявляемому нашей редакцией”.
Мужик простой я, заполярный,
в труде и отдыхе ударный, —
прочитал энергетик и снизу заглянул в мои глаза. В густой тени пальмы я не видел его лица, но мерцающие усики антенн, казалось, испускали нетерпение. Мне понадобилось некоторое усилие, чтобы промолчать.
— Простой — не в смысле простой, — не выдержал поэт. — Вот вы в какой области живете?
— В Московской, — неохотно признался я.
— А у этого “простого” на плечах участок больше, чем вся ваша Московская область вместе взятая. Каково? Едешь, едешь на снегоходе, а перед глазами все тундра. Пересел на вертолет, а внизу тайга. Спрыгнул на катер, а под тобой океан. И все на одном участке.
Энергетик взгрустнул.
— Отчего вы без женщины? — спросил я, чтобы сбить его с производственной темы на другую, понятную всем или почти всем. — Жена махнула на “Э-Ротик”?
— Я одинок, — мигнул всеми лампочками энергетик. — Нет, не подумай, я не из этих. Хотя…
“Хотя?” — подумал я.
— А во послушайте дальше, — встрепенулся ханты-мансиец.
Впервые был я на Сиктыме
в чаду любви и страсти дыме.
Жена была моей невестой,
и об её изменах
мне практически не было известно.
— Как вы находите рифму “невеста — известно”? — профессионально справился он.
— Это допустимо, — ответил я.
Поэма, очевидно, была не социально-политическая, а любовно-эротическая, и это обнадеживало.
Энергетик пустился в разъяснения.
— Видишь ли, в Сиктыме я был ровно десять лет. В этом году исполняется двенадцать. Мы приехали сюда с Анжелкой на медовый месяц, прежде чем я сделал ей предложение и узнал, что она заблядовала. Любовь, понимаешь ли. Бывало, только ляжем позагорать, а рядом уже блондинка снимает лифчик. Только сядем перекурить, а перед нами брюнетка без трусов. Думалось, если приеду в Сиктым без жены, они меня сразу растерзают на части. И вот я здесь и не растерзан. А каждый камень вопиет о былом. На этой башне ветер дунул ей под юбку. А под тем валуном она выжимала купальник… Вокруг обнаженные толпы, а я как отец Сергий на побывке.
— Может, все дело в деньгах? — напрямую спросил я.
— Из поэмы следует, что это не так, — возразил автор. — Из поэмы следует, что за деньги можно приобрести все, что угодно, кроме романтических грез. Судите сами.
Едва поставив чемоданы,
метнулся я в кафе, что “У Руслана”.
Здесь столовались мы с супругой
до распадения Советского Союза.
Теперь декор его напоминал о Голливуде,
но все такие ж хамы были окружающие люди.
— Вы имеете в виду это кафе, где мы сидим? — уточнил я.
— Оно самое. Только оно называется “Южная ночь”, а я переименовал его в “У Руслана” для пущей рифмы.
— Я узнал по описанию.
— Сейчас вообще заслушаетесь. Вы же знаете, как теперь носят: у голых меньше видно. А танцуют? Стриптизы пустуют без работы. Я сразу нашел себе предмет возлияний (то есть, воздыханий) типа Анжелки четверть века спустя (конечно, назад): наклонится — сверкнет, присядет — мелькнет. Вся в цепях, как рабыня страсти, а глаза, как у затравленного зверя. Типичная жрица любви.
— Не факт, — возразил я.
— Сначала я тоже так полагал, — согласился энергетик. — Но после третьей мой менталитет перекосился. Я рассуждал примерно так: ежели она одна, стало быть, кого-то ищет. А если увивается рядом со мной, значит — меня. К тому же недотроги не ведут себя так демонстративно.
— Вы давно ходили на дискотеку в пионерском лагере? — справился я.
— А вы туда зачастили? — парировал поэт.
Я не знал, что и ответить. Энергетик продолжал.
Одежды только пуще возбуждали,
выпячивали, не скрывали.
И снизу коротко, и сверху низко.
Виднелась чуть прикрытая пиписка.
Когда же попа фосфором сверкнула,
я поднял члены онемелые от стула.
— Это место особенно выразительно, — заметил я. — А почему фосфором?
— Спасибо, — наверное, зарделся мой невидимый собеседник. — А фосфором потому, что в лучах дискотеки все белое светится как фосфор, например, белье.
Количество онемелых членов я уточнять не стал.
Она мне в дочери по возрасту годилась.
Зачем тогда так вызывающе садилась? —
воскликнул поэт.
Тем временем за столик напротив уселась девушка, вполне отвечающая описанию ханты-мансийца, поскольку подобных девушек здесь было никак не меньше, чем пальм. К счастью, заполярный романтик сидел к ней спиной и не отвлекался, а я имел перед глазами как бы живую иллюстрацию его произведения. Девушка достала из сумочки сигареты, закурила, закинула ногу на ногу и закатила глаза. И действительно, после третьей её жеманство легко было принять на собственный счет, — ведь кроме меня её никто не видел.
Итак, я ломанулся как с обрыва
после трехмесячного перерыва.
— В каком смысле — трехмесячного? — уточнил я.
— В таком, что с Анжелкой я разошелся, а следующая бросила меня три месяца назад.
— Так что же, у вас в Ханты-Мансийске…
— При чем здесь… — смутился энергетик. — Я ведь в городе наездами. А в тундре с оленями не побалуешь.
— И часто наезжаете?
— Говорят же, раз в квартал! — голос энергетика зазвенел, а усики раскалились докрасна. Очевидно, несмотря на всю игривость, эта тема давалась ему нелегко.
“И что я лезу ему в душу. На себя бы посмотрел”, — подумал я.
Девушка напротив развязала пучок на голове и разбросала волосы по смуглым плечам. Я пытался разглядеть, что на ней надето: очень короткая юбка с разрезом или мини-шорты с запáхом типа “мужчина торопится”, но ханты-мансиец, как нарочно, загораживал главное место своим ушами.
— Вообще-то я развязный, — сообщил он.
— Я заметил, — сказал я.
— Позвольте, говорю, вас ангажировать на тур ча-ча-ча. Она отвечает: я с мамой. А я, признаться, где-то слышал, что сводню на языке падших созданий называют “мамкой”.
— Да так оно и есть, и даже в литературных произведениях, — удивился я свежести его восприятия.
— Надо было перечитать Куприна, — пробормотал северянин.
— Лучше Мопассана, — посоветовал я.
— Так пойдемте же знакомиться с вашей мамочкой! — воскликнул ханты-мансиец так громко, что девушка на всякий случай натянула юбку вниз на максимальную длину — сантиметра полтора.
Мы ловко пробирались меж столами,
уставленными роскоши блюдами.
Я поклонился мамочке дородной,
как будто она была дамой благородной.
На самом деле отдыхающие пировали бедненько: водчонка, шоколадка, сигаретка. Так что, когда я обрушил на так называемую маму шампанское и торт с шашлыками, она приняла меня как минимум за Монте-Кристо. И возликовала неумному клиенту.
Для важности я представился Леонтием, импресарио московского коллектива “Руки вверх свело”. Разве эти южанки в состоянии были понять, что один порядочный энергетик стоит одиннадцати паршивых импресарио со всем выводком их вертлявых педерастов?
— Это в наше время все мальчики мечтали стать космонавтами, — напомнил я.
— А девочки — учительницами, — подтвердил энергетик. — Эта фальшивая мать растрещалась так, словно меня интересовало её тучное тело. Она сообщила, что они “с Киева” и у дочи целая коробка этих самых “руки-ноги-верх”. Правда, Лика?
Я так и обомлел. Её звали Лика, то есть, Анжелика. Понимаете?
— Понимаю, — ответил я. — Я как-то взялся считать, сколько у меня было женщин по имени Лена, и уснул. Я всегда так делаю, когда бессонница.
— И что же она, уже работает? — спросил я у “мамы”.
— Подрабатывает на учебу в колледже менеджмента, туризма и изящных искусств, — мамка потрепала Лику по лакированной ноге.
Я был приятно удивлен культурным уровнем товара. Конечно, мне приходилось слышать, что девушки занимаются этим промыслом для получения высшего образования, но как-то не верилось. Все-таки в классической литературе блядовали от нищеты.
— А есть такой? — спросил я мамку.
— Сейчас за деньги все есть, — намекнула она.
Кстати, эта мамка была не так уж дурна. Конечно, она не обладала стройностью своей подчиненной, но в потемках вполне могла сойти за её старшую сестру. “А что если…” — подумалось мне. Ведь эти самые мамки, прежде чем перейти на руководящую должность, постигают путь порока с азов. Это все равно, что члены коммунистической партии, которые все как один перебывали комсомольцами.
— Так уж и всё? — подмигнул я.
— Любой каприз за ваши деньги! — кокетливо ответила бандерша.
— Так вот же вам мой каприз, — вывалил я. — Хочу поиметь не только вашу так называемую дочь, но и вас лично. Одновременно. Чтобы обхаживали меня со всех сторон, как в художественном фильме. За ценой не постою. Я не Крез, но энергетик.
Тут дискотека на мгновение прервалась
И в тишине пощечина раздалась.
То есть, я хочу этим сказать, что мамка врезала мне по морде.
— Это какой-то пошляк, Ликочка, — сказала она, задыхаясь всей грудью. — Они думают, что за торт им положено пошлить.
— Тю! — скривилась красавица.
Не своднею мамаша оказалась,
А её дочка проституткой спьяну показалась.
— Оказалась — показалась — не совсем безупречная рифма, — заметил я. — Это все равно что десять рублей — пятнадцать рублей.
— Но не два рубля, — тонко заметил секс-турист.
Далее поэма ханты-мансийского рапсода приобрела более плавный, описательный характер. Действительно, даже в порнографических произведениях и блок-бастерах персонажи вынуждены скреплять поступки хоть какими-никакими разговорами, и авторы вводят нечто вроде бытового фона. Героиня, например, пишет дневник эротических впечатлений. Или герой пакует чемодан с ружьями. Мы же имели дело с лирическим произведением довольно крупной формы.
Бытовая часть поэмы содержала ряд метких наблюдений за нравами Сиктыма сегодня и двенадцать лет назад с последующими философскими выводами.
Тогда, на грани Перестройки,
весь город представлял собой помойку, —
писал энергетик.
Здесь не было приличных туалетов,
и невозможно было даже приобрести сигареты.
— Помните этап, когда на сигареты и водку давали какие-то талончики?
— Даже не верится, — вздохнул я.
— Сигареты можно было купить только в одном месте Сиктыма, на стоянке такси. Их продавали поштучно. Водку продавали там же. Помню, я встретил там самого Бориса Гребенщикова, который покупал сигареты как простой смертный. А ведь он был уже идолом!
— Это невероятно, — удивился я.
— Клянусь честью энергетика. Я даже подошел к нему лично и справился: “Вы БГ?”
— И что он вам ответил?
— Он ответил: “Я БГ”.
— Теперь он орденоносец, герой России…
— А то!
По пляжу продавцы сновали,
покоя голосами не давали.
Халодни пива, ну а рак горачи, —
мне на ухо кричал какой-то хрен собачий.
Сосиски, чебуреки и шавéрма,
не пляж, а прям какая-то таверна.
— А меня раздражают водные мотоциклы, — признался я. — Того и гляди, снесут голову, как буй.
Катался я на надувной акуле,
меня тогда на сто рублей обули, —
подхватил энергетик.
Пираты, змеи, пони, обезьяны
фотографироваться предлагали.
— А одна мартышка, знаете ли, вдруг подбежала ко мне на задних лапках, словно официантка, и как схватит меня за руку своей замшевой ладошкой. Я был так растроган, что тут же выложил ей пятьдесят рублей. То есть, не ей, а её рабовладельцу.
Словом, каждый шаг обходился мне буквально по рублю, но у меня ещё оставалось довольно денег, и я решил истратить резерв на более существенные развлечения, чем фото-сессии с приматами.
Моя вчерашняя ошибка заключалась, очевидно, в том, что я выбрал неверное место для поисков. Насколько мне известно, падшие создания избегают мест семейного отдыха. И мне только надо было выяснить места их скопления, кварталы, так сказать, красных фонарей.
— В Сиктыме есть такие кварталы? — усомнился я.
— Не может не быть, — сказал путешественник. — Люди приезжают сюда, чтобы расстаться с деньгами, а деньги и порок неразлучны.
Мне надо было только найти надежного проводника на скользкой стезе греха. И проводник сыскался мгновенно, как из-под земли вырос. Едва я вышел на набережную, как мои глаза встретились с глазами высокого испитого саксофониста в брезентовых брюках.
— Человеку при деньгах лучше не смотреть на улице в глаза испитым незнакомцам, — заметил я.
— Теперь я тоже так считаю, — согласился энергетик.
— Хотите, я исполню ваше любимое произведение? Бесплатно, — добрым голосом предложил саксофонист.
Я согласился. Под чистым небом Сиктыма зазвучала мелодия из фильма “Крестный отец”.
— Это действительно ваша любимая мелодия? — уточнил я.
— Нет. Но другой мелодии саксофонист не знал, — ответил энергетик.
Мы быстро сделались заядлыми друзьями,
Расположившись в неглубокой яме.
— В Сиктыме существует оригинальный обычай. Местные жители приносят на пляж дрова, устраивают пикник, а затем бросают все как есть, хоть бы одна сволочь прибралась. Однако дрова здесь такая ценность, что брошенные бревна тут же использует кто-нибудь другой, так что на пляже не остается ни одной щепочки. Мне, как старому таежнику, это показалось дико.
— Как и мне, записному дачнику, — согласился я.
— Мой новый приятель заметил в приямке под мостом тлеющее бревно предыдущих пропойц, раздул его и стал жарить на углях курицу за мой счет. Мы исполнили несколько произведений советских композиторов. Я сбегал за второй.
— Хочешь, угадаю твою профессию? — предложил сиктымец. — Ты программист, специалист по компьютерам.
— Близко, но не совсем, — ответил я. — Я специалист по электростанциям.
— Вот видишь. А теперь угадаю, откуда ты приехал. Как только я тебя увидел, я сразу понял: вот идет типичный представитель Ленинграда. Только у ленинградских парней бывают такие одухотворенные лица.
— И снова ты недалек от истины, — обрадовался я. — Я был в Ленинграде в 1981 году, на повышении квалификации, но постоянно проживаю в Сыктывкаре, то есть, Ханты-Мансийске (даже не знаю, как можно путать эти два понятия).
— Земляк! — саксофонист крепко прижал меня к жесткой груди и уколол небритой щекой. — Я тоже три сезона отрыбачил в Магадане.
Оказывается, саксофонист, коренной сиктымец, работал на Севере, в бригаде своего перелетного отца. Но сердце его так изнылось по южной природе, что однажды он прилетел в отпуск и остался в родном городке. А следом вернулся и отец, растерявший здоровье на приисках.
— Для него каждый житель Норильска — все равно что родной брат. Ты просто не представляешь, как он будет рад с тобою познакомиться! — распинался саксофонист, увлекая меня к дверям магазина.
Наполнив пакет снедью, мы зашли во двор особняка типичной конструкции, какую выбирают разбогатевшие люди в любом уголке бывшего СССР — нечто красное, с башенками, гибрид хрущевки и московского Кремля. Саксофонист сначала позвонил в дверь, а затем стал стучать в неё кулаком.
— Твой папа живет в таком зáмке? — удивился я.
— Он его сторожит, — уточнил Эдик (назовем его так).
Наконец, за дверью вспыхнула полоска света, что-то зашебуршало и раздался сварливый дискант: “Кто тама?”
— Это я, папа, — почтительно отвечал саксофонист. — Я привел земляка из Омска.
— Идите на хер! — ответил старик и выключил свет.
Тогда я решил напомнить саксофонисту о деле, ради которого пошел на знакомство и расходы.
— Где кучкуются девушки Сиктыма?
Саксофонист не сразу уловил суть вопроса.
— Они повсюду, — отвечал он, заворачивая саксофон в мешковину и убирая его в пустую собачью конуру. — Это все равно что спрашивать в курятнике: где у вас куры.
— Я имею в виду падших созданий, ночных, так сказать, бабочек, готовых на все.
И вновь недоумение.
— Они и так готовы. Ты не в Ленинграде, старичок. Все жительницы Сиктыма занимаются уличной торговлей с раннего утра до позднего вечера. Они не знают развлечений и готовы отдаться любому, кто уделит им толику внимания. Веришь?
— Нет.
— Тогда следуй за мной. И если тебе некуда девать свои северные деньги, то можешь одолжить мне на новый мундштук.
Я тут же выдал своему чичероне сумму, несопоставимую с ценой продажной любви. Мы бросились навстречу приключениям.
По прибытии в Сиктым мне показалось, что весь этот городок состоит из единственной улицы — обсаженного пальмами скоростного шоссе на аэропорт. Но эта авеню была лишь витриной города, который расползался во все стороны булыжными улочками, кривыми тропами, стройками, гаражами и нагромождениями лачуг, напоминающими груды обувных коробок. Саксофонист петлял переулками, нырял в заросли, пересекал ручьи и попутно уточнял параметры девушки, которая составила бы счастие моего сегодняшнего вечера. Я пытался запомнить обратный путь, но скоро убедился, что это невозможно.
— Черненькая, беленькая или рыженькая? — справлялся он.
— Конечно, беленькая. Ведь брюнетки темпераментнее, ярче. Поэтому я предпочитаю рыжих.
— Повыше или пониже?
— Чем выше, тем лучше. Обожаю моделей. Но нет ничего лучше крошечной куколки, которую можно спрятать и носить с собой в кармане.
— О возрасте не спрашиваю. Это очевидно.
— Я же нормальный мужик: конечно, Лолита. Ведь только зрелая женщина с горьким опытом страсти в постели истинная львица.
— Тебе нужна Валерия!
Саксофонист остановился посреди двора, окруженного целым муравейником построек.
— Валерия! — закричал он. — Это Эдуард с набережной!
Сразу в нескольких норах муравейника зажегся свет, и на балкон вышла баба лет пятидесяти, насколько можно было судить в темноте по очертаниям. Место её рта можно было определить в темноте по сигарете.
Я как Ромео гужевался под балконом,
Джульетта торговала самогоном.
— У неё чумовая чача, — сообщил мне саксофонист. — Купи пару стаканов, и она для тебя в доску расшибется. Могу поспорить, что у вас в Свердловске днем с огнем не сыщешь такой чачи.
— Надеюсь, ты не её имел в виду? — спросил я, мучительно пытаясь разобрать вверху формы моей суженной.
— А что? Конечно, нет. Твоя будет мисс Сиктым, или я засуну свой саксофон тебе в задницу. То есть, себе.
Вдруг та самая баба, которая маячила на балконе, вынырнула из бокового лаза с подносом, на котором стояли два пластмассовых стакана какой-то жидкости и два ломтика лимона.
— А Валерия? — спросил я.
— Ты выпей, а там посмотрим, — загадочно сказала женщина, довольно привлекательная для своего возраста, если ей действительно было пятьдесят. Если же ей было лет тридцать, она была редкая уродина.
Затем произошло то, что я приписывал действию снотворного. Вы, конечно, слышали, что проститутки добавляют своим клиентам в водку клофелин, а затем обирают их бесчувственные тела? Я решил, что вероломный Эдуард находился в сговоре с коварной самогонщицей, завлекал в её сети наивных туристов, опаивал их и грабил. Вот мерзавец, попадись он мне ещё один раз! — думал я. Но затем посчитал количество выпитого и передумал.
Во-первых, ещё до знакомства с музыкантом я выпил пару стаканов крепленого вина, что совсем немного с точки зрения здравого смысла, но существенно с точки зрения физиологии. Затем мы выпили с моим приятелем одну бутылку под курицу и другую так, купили третью и отправились с нею в гости к моему так называемому земляку. Этот старый сибиряк не пустил нас на порог, но я не думаю, что после этого мы вылили водку в Черное море.
Вот в этот самый момент, когда я с вами разговариваю, мне начинает вспоминаться, что мы стояли у какого-то парапета, под которым бурлило нечто вроде Терека, и читали друг другу стихи. И читали не на сухую. Наконец, была чача в восточном дворике, а замедленное действие чачи слишком хорошо известно. В процессе работы над поэмой у меня складывалась уверенность в том, что мы выпили не по одной, а скорее по три.
Словом, я подозревал, что попался в сети аферистов, но даже если бы этот сиктымский Сальери и не подсыпал мне дурмана в кубок с вином, я все равно лишился бы чувств. Уж я-то себя знаю.
— Деньги, конечно, исчезли? — догадался я.
— Бесследно, — подтвердил ханты-мансиец.
Дневной расход две тысячи составил,
но удовольствия, увы, мне не доставил.
В муках следующего утра я посчитал, что истратил на плутни Эдуарда ровно столько, сколько ушло бы на порядочную проститутку, и втрое превысил свой суточный лимит.
Периодически похмеляясь, я посетил знаменитый сиктымский дельфинарий, созданный, насколько мне известно, для дрессировки боевых дельфинов. Дельфины, навьюченные взрывчаткой, должны были подплывать к днищу вражеского судна и взрывать его, подобно живой торпеде. Этот подлый во всех отношениях замысел не успел воплотиться в жизнь, поскольку наш военно-морской флот пришел в упадок и стал тонуть сам собой, без вмешательства противника. А дрессированных дельфинов сиктымского научно-исследовательского института ВМФ стали использовать в мирных, коммерческих целях.
У нас в Ханты-Мансийске дельфины не водятся. Я был растроган до слез тем, как они улыбаются, обнимаются, добровольно выпрыгивают на сушу и позволяют себя гладить. Но особенно меня поразило то, что, плавая, они громко фыркают, прямо как коровы. Я вышел из дельфинария просветленный.
Изучая дневной Сиктым, я убедился в том, что мой вчерашний злой гений сильно приукрашивал моральные качества сиктымок. В захламленном углу пляжа девушки беззастенчиво снимали лифчики, кафе пестрели вывесками стриптиза, а на одной из аллей парка, возле памятника павшим сиктымцам, я стал невольным свидетелем совсем уж отталкивающего зрелища. Несовершеннолетняя девушка положила голову на колени своего тщедушного ровесника и пыталась, как мне показалось, починить ему зубами молнию на брюках. Эта трогательная сцена происходила в людном месте, где прохлаждались пенсионеры, и ничуть меня не смутила, пока я не прошел сотню шагов не понял её истинного значения.
Обскурант! Я уподобился козлу, который залез в огород и спросил у пробегающего зайца, где находится капуста, вместо того, чтобы посмотреть себе под ноги. Вечером я решил привести себя в порядок и отправиться в стриптиз, куда, безусловно, направлены все генитальные векторы этого населенного пункта. Тем более что стриптиза, как и дельфинов, я в тундре не видел.
— Дельфины интереснее, — заметил я.
— Что касается ловкости, хорошая стриптизерша может посоперничать с ученым дельфином, но в отношении ума… — задумался энергетик.
Девушка за столиком напротив нагнулась, чтобы вытряхнуть из туфельки камушек, и подтвердила мои самые жгучие предположения: на ней не было лифчика.
Стриптиза я ещё не видел,
но сильное разочарование предвидел, —
сообщил поэт при помощи своей безотказной однокоренной рифмы.
Ведь женщины перед тобою раздеваются,
но возбуждение на этом прерывается.
— Это все равно что накрыть себе роскошный стол, понюхать, а затем резко подняться и выйти из столовой, — согласился я.
— И заплатить за обед, — поддержал энергетик.
— С точки зрения здравого смысла у этого явления может быть всего одно оправдание, — подхватил я. — Вы, положим, насмотрелись на шампанское, нанюхались икры, облизнулись на устриц, а затем, ещё под впечатлением, перебежали дорогу и опрокинули стопку водку под черствый бутерброд в ближайшей тошниловке. По инерции ваш мозг успеет воспринять обветренную селедку за черную икру.
— Примерно так со мной и произошло. Но без селедки, — признался ханты-мансиец.
Когда девица выкинула лифчик,
немного оживился мой злосчастный живчик.
Но быстро я собою овладел,
и дальше я на это дело теоретически глядел.
Выпуклости, линии, сноровка — что и говорить. Скажу больше, любая из них была бы пределом моих мечтаний, подвернувшись в жизни, хоть женись.
— Это все равно что держать на квартире скаковую кобылу, — возразил я.
— Согласен. К тому же, несмотря на свой статус артисток, так сказать, балета, эти девушки суть разновидность кокоток. Они так же изымают деньги у мужчин при помощи полового возбуждения. Если не танцами, так манцами. В меню ресторана об этом недвусмысленно говорилось под рубрикой “Проводить девушку домой — 10 000”.
Впрочем, по мере алкоголизации мой скепсис уступал более романтическим настроениям. В одну брюнетку, изображавшую стюардессу по имени Жанна, я был почти влюблен. А в другую, ловкую мартышку, работавшую под школьницу, влюблен не меньше, но иначе.
Девушки пошли обирать ротозеев. Они садились к ним на колени, виляли, терлись прелестями и набивали деньгами трусы. “Так вот отчего они их не снимают” — догадался я на пятом десятке. Будучи неопытным в такого рода увеселениях, я заблаговременно не наменял мелких денег, избегал встречаться взглядом с голыми попрошайками и притворялся равнодушным. Они, как опытные психологи, не очень меня и донимали, справедливо угадывая “чайника”. Я пил обыкновенную водку, закусывая чем попадя, официантки не очень-то передо мной пресмыкались, и это бросалось в глаза. Так и сидел я незваным гостем среди ликующего порока, скупился и не имел воли оторваться от позорища.
Как вдруг из-за колонны высунулась стройная нога нечеловеческой длины, а за нею показалась и её обладательница в трусах-тесемках, замшевой жилетке с бахромой и ковбойской шляпе. Девушка достала из кобуры игрушечный кольт, прицелилась в меня и сделала “пиф-паф”. Затем она быстро распахнула и запахнула курточку.
— А вы говорите, — заметил я. — Да будь вы хоть негром преклонных годов, ваши деньги не станут от этого хуже.
— Мне же возомнилось нечто личное, — воскликнул заполярный романтик. — Как будто я не совсем безразличен этому созданию, и оно питает ко мне искренний интерес.
— И вы правы, — подтвердил я. — Ваши деньги интересовали её — искреннее некуда. Возможно, даже эротически.
— Моя гурия смылась за колонну, в меланхолии я пропустил рюмашку, как вдруг чьи-то сильные руки оторвали меня от пола вместе со стулом и выдвинули из-за стола. Девушка-ковбой взгромоздилась на меня сверху, раскрыла жилетку и стала, извиваясь, водить своими жаркими грудями перед самым моим носом. Это было для меня так потрясающе, что я со стоном припал губами к её великолепным чашам. И со мной случился конфуз.
— Неужели вы…
— Почти. Мое возбуждение было таким очевидным, что мне, поспешно расплатившись, пришлось ретироваться. Пробираясь между столами, я прикрывался этой кепкой и был готов не то что на селедку, а на плесневелый сухарь. Пожилая самогонщица сгодилась бы на ура.
Девушка, за которой я наблюдал, потянулась к соседнему столику за зажигалкой, и раздвинула колени. Все-таки она была не в шортах, а в юбке, которую точнее можно было назвать широким поясом. Я почувствовал предпосылки того самого томительного чувства, которое описывал в своей поэме ханты-мансийский страдалец.
— Прихрамывая, я бросился к первому встречному существу женского пола и тут же попал в точку. Вернее — на точку.
Они стояли, словно на витрине —
прям куклы в детском магазине.
Девушки росли на обочине, подобно семейке ярких поганок на лесной поляне. Само их местоположение как бы отделяло их от мира порядочных людей нейтральной полосой газона и сигнализировало: “Это мы!” И как я мог их вчера не заметить? Одна из девушек была в кожаных трусах и белых лакированных ботфортах, другая в чулках сеточкой и прыгучей клетчатой плиссированной юбочке, третья, самая длинноногая, в трикотажной юбке-поясе, ну и так далее. Стáтью и шиком они несколько уступали стриптизершам, но ведь и задача их была гораздо проще и благороднее, что ли.
Уж и не знаю, как бы я воспринял эти цветочки зла при дневном освещении, но при мертвом свете лампы, в боевой раскраске, меня устраивала каждая из них. Конечно, даже сквозь все перечисленные мóроки, я где-то отдавал себе отчет в том, что наштукатурены они слишком крикливо, одеты чересчур вульгарно, а смотрят с каким-то тупым безразличием, как скотина. И днем я застеснялся бы пройтись с такой по набережной. Но в данный момент все перечисленные факторы только подстегивали.
— Вам приходилось когда-нибудь выпить три литра пива, не сходя с места? — вдруг спросил энергетик.
— Вчера, — ответил я.
— Тогда вы понимаете, что чувствует после этого человек, дорвавшийся до туалетной кабинки. Ему не до рассуждений. Нечто подобное переживал и я. Вопрос был только в выборе лучшего из хорошего (или наоборот).
Одна из девушек, в малиновом парике, напоминала инопланетянку из фильма “Пятый элемент”, но была плоскогруда, как, впрочем, и сама Мила Йовович. Другая была таинственная, как Джоконда, и материнственна, как Мадонна, но полновата и коротковата, если лишить её каблуков. Третья была безупречна во всех отношениях, кроме прикуса, придающего её дружелюбной морде что-то лошадиное. Я заметался.
— Кто руководитель коллектива? — обратился я к самой бойкой, той, что работала под Милу. И тут же, как из-под земли, явилась так называемая мамочка, мудрая отставная красавица лет тридцати шести, которая, если честно, была лучше их всех. Мамочка доходчиво изложила мои права, обязанности и прейскурант, к слову, более щадящий, чем сомнительные одолжения Эдуарда или бешеная такса жадных танцорок. Я был приятно удивлен и согласился с чрезмерной легкостью.
— Сколько, если не секрет? — справился я для сравнения.
Энергетик назвал сумму. Я присвистнул.
— Вы забыли мою метафору насчет трех литров, — напомнил поэт.
Не обошлось, к тому же, без накруток,
Вы знаете коварство проституток.
Как только я согласился и выложил сводне гонорар, выяснилось, что надо ещё оплатить гостиничный номер и проезд на такси. Расход увеличился ещё на треть, хотя и было очевидно, что транспорт и помещение входят, так сказать, в единый холдинг. Настало время выбора. Я указал на Милу Йовович, затем переметнулся на Джоконду и остановил свой выбор на стройной кобылке, сосредоточившись на выгодных аспектах её фигуры. Шофер рванул, не спрашивая адреса, и я обнаружил рядом с собой какое-то робкое создание, которого не приметил на живой витрине, а следовательно — и не выбирал.
Эта невзрачная девочка лет семнадцати выглядела не хуже прочих, да и препираться со слонообразным шофером на безлюдной трассе как-то не хотелось. Я только уповал, чтобы он привез меня по назначению. Мы остановились возле бывшего общежития, переделанного в гостиницу.
Бордель напоминал собой общагу,
А я — влюбленного студента-бедолагу.
— Так уж и бордель? — усомнился я.
— Ну, не совсем бордель, а культурно-развлекательный комплекс “Фламинго”, но сути дела это не меняло, — сказал ханты-мансиец. — Перед входом даже висел красный фонарь, по всем канонам классической литературы.
— Вы любите чтение? — спросил я.
— Особенно экзистенциалистов и Пруста, — отвечал энергетик.
Я был так удивлен его ответом, что едва не прозевал ещё более удивительное событие. Рядом со мной уже несколько секунд стояла красавица, за которой я наблюдал весь вечер. В её руке была незажженная сигарета, и девушка терпеливо ждала от меня проявления галантности. Наконец я спохватился и суетливо поднес ей огонек. Девушка интимно наклонилась к моей руке, её волосы тяжело обвалились вниз и загородили лицо. Она метнула их волной назад, обдав меня ароматным ветром, прикурила и прошептала: “Спасибо”. А приключения заполярного Казановы продолжались.
— Номер был в точности такой, как моя комната в общаге, когда я учился в энергетическом техникуме. Стены, правда, были оклеены фотообоями, но местами оголились и осыпались. На полу лежал зеленый синтетический коврик, но ступать на его засоренную поверхность босыми ногами как-то не хотелось. Телевизор работал на одной программе сплошным шипучим снегопадом. Ночная лампа была привинчена к стене, но не работала. Мы сели рядышком на кушетку больничного типа.
— Тебя как зовут? — спросил я для начала.
— Аня, — ответила девочка.
Почему-то мне вспомнилось, что проститутки, как актрисы, любят выбирать себе эффектные псевдонимы, но не столько из эстетических соображений, сколько для конспирации. Впрочем, её имя не походило на псевдоним. Это все равно, что Пете взять псевдоним Паша.
— Мне девятнадцать лет, — предупредила Аня мой следующий вопрос.
Обычно проститутки, как все действующие женщины, преуменьшают свой возраст, но эта Аня из понятных соображений скорее прибавила года три. Уж я-то знаю, как выглядят ровесницы моей дочери.
— Но у меня есть ребенок, — сообщила Аня. — Мой парень лишил меня невинности и бросил с ребенком, а мне не на что его воспитывать. Поэтому я здесь. Если кто-то увидит нас вместе, говорите, что вы мой дядя.
— Потрясающе! — не удержался я. — Это же классика жанра. Если бы существовал университет проституции, то этой малышке надо было выдать красный диплом.
— Рано радуетесь, — мрачно возразил мой визави. — Лично я отчислял бы таких с первого курса. Я предложил ей выпить, но она отказалась, сославшись на служебный долг. Я разделся и лег на кушетку. Аня приоткрыла дверь в туалет, чтобы подсветить комнату, и стала выбираться из колготок. Меня ждал вполне предсказуемый сюрприз: шестнадцатилетнее тело почти всегда красиво с сорокалетней точки зрения. В памяти всплыл стриптиз.
— Как будем? — спросило послушное дитя порока.
— Ложись пока на спину, а дядя Леонид посмотрит, — сказал я.
— Ваше дело, — равнодушно ответила девочка и раздвинула ножки. И тут меня ждал сюрприз другого рода.
— Неужели гермафродит? — не утерпел я.
— Вы забегаете вперед, — возразил северянин.
— Я приблизился к заветному месту почти самым носом, затем надел очки и осмотрел его ещё раз. Сомнений быть не могло: меня жестоко провели.
— Это что? — спросил я Аню.
— Ах это? Веревочка, — беззаботно ответило дитя.
— Так почему же ты со мной поехала?
Эта дикость показалась мне розыгрышем. Ведь она взяла деньги за работу.
— А на что нам существовать с моим малышом? Он ни в чем не виноват.
Я хотел рассердиться и не мог. Аня, повторяю, была в точности как одноклассницы моей дочери. Не в том смысле, что они тоже ходят на панель, а в том, что не соображают, что делают. И все-таки при этом она была женщиной.
— Только не говорите мамочке, дядя Леонид, — попросила она, хлопая глазищами, — если она узнает, что я не ублажила клиента, то мне каюк.
— А мои деньги?
— Деньги у нас не возвращают. Давайте просто посидим до конца смены, а потом вы отвезете меня на кучу. Я ведь сегодня в первый раз.
Аня чмокнула меня в щеку, точно как папочку, который дал денег на шоколадку. Я растаял. До конца сеанса мы резались в нарды, найденные в ночном столике. Да мне и расхотелось.
Приснилась ночью мне жена,
но тоже не давала мне она.
— Итак, я находился на курорте четвертый день, истратил денег на неделю, но ни на шаг не продвинулся в моих поползновениях. Конечно, я и в юности не был Ален Делоном, но никогда ещё мои неудачи не простирались так далеко. Каждому, самому ловкому соблазнителю может отказать одна-другая телка. В этом ещё нет ничего зазорного, как в плохом клеве на рыбалке. Но если продажные женщины не идут с вами за деньги, над этим стоит задуматься.
— Бросьте вы, — утешил я ханты-мансийца. — Вы просто попали в неудачную струю. Такое с любым бывает. А женщины в этом отношении обладают прямо-таки нечеловеческой интуицией. Они чуют неудачников за версту и сторонятся, как зачумленных. Такие периоды не продолжаются подолгу, как и полосы везения. В это время надо не предпринимать ничего, связанного со случайностью, а заняться чем-нибудь рутинным, на что обычно не хватает времени: чтением, например. Просто лежите на пляже и читайте, пока в глазах не помутится.
— Вы думаете? — просил энергетик, тряся пеленгаторами в беззвучном смехе. — Но вы ещё всего не знаете.
— На следующий день я почти в точности следовал вашим рекомендациям, но только отправился не на пляж (я страдал от ожогов), а на экскурсию. Я решил осмотреть исторические достопримечательности Сиктыма.
В Сиктыме отложились все цивилизации
от Древней Греции до коллективизации.
То есть, конечно, до создания Союза Независимых Государств, но стихосложение навязывает истории свою собственную логику. Вам же известна история Сиктыма?
— В общих чертах, — скромно ответил я, считая себя записным знатоком истории.
— Тогда вы знаете, что сначала здесь обитали скифы. Затем приморскую часть Сиктымии колонизировали греки, оставившие после себя живописные развалины в поселке Партизанский Лог.
— Я там уже побывал и приобрел значок с физиономией Зевса.
— Вот именно. Потом здесь обосновались хазары, привившие населению иудаизм. И наконец, если не ошибаюсь, Сиктым поделили между собой татары и генуэзцы. В Россию Сиктым вошел при Екатерине II и вышел, сами знаете куда.
— Даже не верится, что в Советском Союзе жили итальянцы, — из вежливости заметил я.
— Итальянцы, это что! — подхватил этот энтузиаст. — Вплоть до немецкой оккупации в окрестностях Сиктыма обитали представители ещё какого-то племени, которое до сих пор не могут отнести ни к одной из ныне существующих групп. Одни считают их потомками сарматов, другие — чуть ли не печенегами. Но последние исследования показывают, что именно древнейших сиктымцев в древнегреческих мифах называли амазонками.
— Они были женщины? — предположил я.
— Не совсем. От них сохранилось несколько капищ с каменными идолами, дольменами и черепами жертвенных быков. Туда до сих пор ходят женщины со всей округи, чтобы избавиться от бесплодия, и мужчины, мечтающие покончить с половым бессилием.
Короче, в Сиктыме сосредоточено такое разнообразие культовых сооружений, какого не найдешь ни в одном месте мира на таком тесном пространстве. Здесь стоит великолепная мечеть XVI века, а на соседней улочке синагога, правда, бездействующая. Христианских храмов здесь два — православный и католический плюс шикарный молельный дом протестантов и кришнаитский ашрам. И наконец, буквально в пятнадцати минутах ходьбы от центра, языческое капище, послужившее эротическим фундаментом исконного сиктымского менталитета.
— За день вы обошли их все?
— Не просто обошел.
Я поклонялся всем богам без исключения,
чтобы наладилось мое любовное приключение.
Первым делом я отправился в мечеть — не потому, что я был поклонником ислама, а просто оттого, что это грандиозное сооружение находилось неподалеку от моей квартиры и радиофицированный голос муэдзина каждое утро будил меня вместо петуха.
— Вы настолько религиозны? — спросил я с растущим уважением.
— Не сказал бы, — признался этот технический работник среднего звена. — Я, как и вы, являюсь типичным продуктом советского полураспада. Родители мои были вполне неверующие: папа электрик, мама — учительница младших классов. У бабушки висела на стене иконка, и она отмечала православные праздники, но мне это казалось чем-то дремучим, вроде русской печки или ухвата. Понятно, что во время Перестройки я тоже немного поддался религиозному угару, крестился в тридцать с лишком лет и даже пытался вникнуть в суть обрядов, но скоро охладел. Когда меня круто кинула жена, я подумал: зачем нужен Бог, если он не может обеспечить такой малости?
— Однако вернулись к нему с тем же вопросом, — напомнил я.
— Приспичит, и доктору поверишь, — согласился искатель.
— Я, как все русские, считал мечеть чем-то ужасно закрытым, опутанным изуверскими ограничениями и нелепыми строгостями. Мне даже казалось, что меня могут попросту выкинуть отсюда вон, если я попытаюсь войти. Я преувеличивал.
— Есть мусульмане и мусульмане, — важно заметил я.
Энергетик обдумал мое замечание и продолжал.
— Здешние татары успешно осваивают туристический бизнес. И эта действующая мечеть часть дня работала как туристический объект. За деньги её можно было посещать хоть женщинам, хоть кому. Можно было даже зайти, не разуваясь, на специально огороженную площадку у входа. А поскольку для всемогущего Аллаха веревочное ограждение вряд ли представляло собой серьезное препятствие, то я решил обратиться к нему отсюда.
“О великий и всемогущий Аллах! — сказал я этому суровому Богу (разумеется, про себя). — Насколько мне известно, ислам не считает грехом плотские утехи как таковые. Даже совсем напротив, если он предлагает секс в качестве основного вознаграждения в самом раю. Так не будете ли вы так любезны (на всякий случай я перешел к Аллаху на “вы”), не будете ли вы так любезны способствовать яркому и романтическому приключению без последствий, которое хотя бы отчасти компенсировало месяцы изнурительного труда в условиях вечной мерзлоты? Это кажется мне справедливым, поэтому я обратился именно к вам, а не к разным… (я не стал уточнять)”.
После этих мысленных слов я прислушался к внутреннему голосу, но не заметил ничего сверхъестественного. Правда, под куполом мечети в этот момент шарахнулась шальная ласточка, и её при желании можно было принять за знак: добрый или недобрый. Я покинул мечеть, преисполненный энтузиазма, и тут же махнул в синагогу.
— А вам не кажется сомнительной такая неразборчивость? — справился я. — Вы напоминаете покупателя, который мечется по торговым рядам, ко всему присматривается, все вертит в руках, но ничего не берет. Продавцы таких не любят.
— И нашим и вашим, хотите вы сказать? — энергетик снял с головы свою шапку-видимку, чтобы почесаться, и на мгновение исчез. — Но я считаю это нормальным духовным маркетингом. Это все равно что ставить фишки сразу на несколько цифр. Глядишь, и выгорит по маленькой.
Когда-то синагога (если этот красный дом с замурованными окнами был действительно синагогой), наверное, была не менее грандиозна, чем соседняя мечеть. Но фашисты истребили всех коренных иудаистов, а приезжие пока не претендовали на духовное возрождение Сиктыма. Поэтому синагога была превращена в склад винодельческой фабрики, а затем и развалилась. На ней, правда, вывесили табличку “здание находится под охраной государства”, но все кругом до пояса заросло пыльным бурьяном, а изнутри было завалено строительным мусором.
Я вспомнил то немногое, что мне было известно об иудаизме, и мысленно произнес:
“О, Яхве, я где-то читал, что христианство и ислам созданы на основе твоих заветов. Это, если можно так выразиться, их поздние модификации. Ты древнее всех и, стало быть, главнее (я немного заискивал на еврейский лад). Итак, обращаясь с просьбой к христианскому или магометанскому Богу, я через их головы все равно обращаюсь к тебе. К чему же лишнее посредничество и комиссионные? Ветхий Завет изобилует эротическими сценами, хотя они порой окрашены мистическим содержанием. Стало быть, тебе должны быть понятны мои чаяния. Они просты: предаться страсти с пылкой красавицей под знойным небом Сиктыма. Спасибо за внимание”.
Разделяя предрассудок о пресловутой меркантильности богоизбранного народа, я закопал в мусорной куче внутри синагоги банкноту достоинством 10 (десять) рублей.
— Не очень-то вы расщедрились, — заметил я.
— Результат был соответственный, — сказал ханты-мансиец.
— В православной церкви я решил обратиться к пособничеству Девы Марии (а то все мужчины да мужчины). Тем более что женское начало (Инь) в вопросах пола имеет гораздо большее значение, чем мужское (Ян), которое тщится его обуздать.
“Ведь это тоже любовь, — убеждал я Пресвятую Деву. — А любовь превыше денег, и славы, и даже Родины. Не так ли?”
— Ну, приблизительно, — согласился я от имени Богоматери.
Однако именно в православно храме со мной приключился конфуз, который меня насторожил: а действительно ли я выбрал правильную тактику?
Я поставил Богородице свечку подороже и приблизился, чтобы облобызать икону, как богомольные старушки. Притом я сделал это настолько рьяно, что не заметил перед образом толстенного непробиваемого стекла. Мой лоб гулко ударился о жесткую поверхность, словно сама Божья Матерь врезала мне по кумполу за святотатство. Поломанные очки полетели на кафельный пол. Верующие косились на меня с осуждением. Потирая ушибленный лоб, я поспешно покинул церковь.
Не зря в тот день богов я беспокоил.
Всевышний быстренько свиданье мне устроил.
Не успел я выйти из магазина “Оптика”, где мне меняли заушники, как ко мне адресовалась женщина, которую не могу охарактеризовать иначе как львицей. Да, она была не слишком молода, не намного моложе меня, но то была в полном смысле слова знойная женщина. Её стройные сильные ноги были обтянуты черными лосинами, гибкий стан охвачен каким-то эфемерным гибридом лифчика и кофточки, а на развитые плечи накинут был леопардовый бархатный жакет. Вся она была унизана и обвешана кольцами и браслетами, что твоя Кармен, черные кудри отливали синевой, а глаза были — какие бы вы думали? — зеленые. На каблуках она превышала меня на полпальца.
— Молодой человек, вы не поможете мне отнести багаж?! — крикнула знойная женщина, сигнализируя мне рукой. Я огляделся в поисках молодого человека, который находился бы поблизости, и догадался, что обращение адресовано мне. Что было, признаюсь, приятно.
— Мне тоже не нравится, когда меня называют “мужчина”, хотя я принадлежу к этой гендерной группе, — признался я. — Не знаю точно, какого обращения мне хотелось бы, но в этом протяжном “мужчина-а-а” есть что-то южное, базарное, как семечная шелуха.
— Вот именно. Я подхватил её чугунные чемоданы, и мы пошли по булыжным улочкам Сиктыма, словно были знакомы вечность.
В подобных случаях не принято доверять собеседнице, но я не видел никакой причины сомневаться в её имени — Аделаида. Если же это был её курортный псевдоним, то он шел ей больше любого реального имени.
Я отнес вещи Аделаиды в патио по улице Чомбе и предложил встретиться вечером в ресторане “Фламинго”. Я даже отважился поцеловать её, что нехарактерно для моего трезвого поведения. И в тот момент, когда я приближал свои вытянутые губы к её глянцевой щеке, она неожиданно развернула голову и чмокнула меня в рот. Представляете?
— О да. Мне приходилось целоваться с дамами, — ответил я.
Теперь почти не сомневался я в победе
И мчался в ресторан, как Слюсарева на велосипеде.
— И слава Богу, а то ваша поэма стала приобретать какой-то фатальный характер, — сказал я, от души надеясь на скорейший финал. На радостях я побежал за очередным стаканчиком и не преминул протиснуться поближе к моей Пери. К ней как раз подвалил какой-то кривой студентик, которого ждали за столом его косые товарищи, и пригласил присоединиться. Я отчетливо слышал, как девушка насмешливо, враждебно ответила юнцу:
— Ни малейшего!
Очевидно, она не имела ни малейшего желания выслушивать их пьяные бредни. Я принял окончательное решение: как только энергетик дочитает последнюю строку своего опуса, я тут же поднимаюсь и иду к ней. Самое страшное, что может со мной произойти, это очередной отказ. Зато в случае успеха меня ждет истинно райское блаженство. Мало того, что эта девушка была прекрасна, она, очевидно, была и не глупа, умея предпочесть зрелого мужа липучим соплякам.
Энергетик настолько спешил продолжить поэму, что не притронулся к вину. Я, напротив, осушил свой кубок залпом перед отчаянным любовным натиском.
— Сейчас вы услышите главное! — предварил автор. — Но вы должны понимать, что личность лирического героя далеко не всегда соответствует личности автора этих строк, даже если он называет себя “я”. Это не милицейский протокол и не балансовый отчет, а это, батенька, поэма.
— Да что вы, поэты, всё ломаетесь! — я становился все более раскованным по мере его творческой зависимости. — Я выразил то, да я подразумевал сё… Читателя надо уважать, господа хорошие. Читатель не глупее нас с вами.
Энергетик часто закивал головой, и его усики заискивающе зазвенели. Щелчком я показал, что готов к дальнейшему прослушиванию.
— Аделаида оказалась не только роскошной женщиной, но и тонким собеседником. Она занималась челночным бизнесом в Ульяновске и сама стояла на рынке, но при этом разбиралась в литературе и была поклонницей романа “Мастер и Маргарита”. Кроме того, она обладала парадоксальным чувством юмора, что не часто встречается у женщин. Единственное, что мне не понравилось, так это её присказка “падла ушастая”, в которую она, очевидно, не вкладывала никакого обидного смысла, а может, и вкладывала нечто интимное.
Мы расположились на террасе прибрежного ресторана, выходящей в море, и ждали заказа, наблюдая за погружением оранжевого солнечного зрачка в огненные перья облаков над чугунным морем. Я был задумчив, Аделаида загадочна. Мы пили грузинское вино.
— Так значит, вы разведены, как все мужчины на курорте? — спросила Аделаида.
— Называй меня на “ты”, — предложил я. — А ты, конечно, замужем?
— Да, но это чисто технический брак.
Пока я размышлял, что бы могло значить выражение “технический брак”, Аделаида (можно просто Ада) встала из-за стола и начала извиваться передо мной, как перед падишахом, под мелодию турецкого исполнителя. Может, она и не была настоящей танцовщицей, но определенно чем-то подобным занималась. Мужики уставились на неё во все глаза, а один, попьянее, даже попытался примкнуть к её танцу. Она ловко увернулась и подсела ко мне, нога к ноге.
— Мы живем под одной крышей, но фактически не живем уже восемь лет, — сказала она, тяжело дыша и отдувая волосы с лица. — Тебе понравился мой танец, падла ушастая?
Я немного опешил от такого обращения, но решил пока не придавать ему значения.
— Как он может, живя на одной площади с такой красотищей, оставаться безучастным к её чарам? — усомнился я.
— Никак не может, — жестоко усмехнулась Аделаида. — Мы остаемся друзьями.
— Итак, за дружбу!
Мы по бокалу залпом осушили
и поцелуем брудершафт скрепили.
Затем мы долго в танце извивались,
и наши чресла при этом соприкасались.
— Кстати, вы не знаете, что такое чресла? — спросил ханты-мансиец.
— Насколько мне известно, это всего лишь бедра, — ответил я.
— Тогда я написал не совсем точно, потому что я терся не бедром, — он внес поправку в рукопись.
— Легкое вино не производило на меня должного действия, и под шашлык я заказал графин текилы.
— Целый графин?
— Да, графинчик. Вы пробовали эту кактусовую водку мексиканских мачо? Тогда вы должны понимать, что её действие заметно отличается от того, которого мы привыкли добиваться обычной водкой. Водка делает человека угрюмым хамом, текила — пылким кабальеро. Водка вызывает злобу, текила — страсть. Водка нахлобучивает, текила будоражит.
— Вы обожрались текилой? — догадался я.
— Боюсь, что да, — признался энергетик. — Мне самому казалось, что я на пике удали, но со стороны, очевидно, это выглядело иначе.
Аделаида поглядывала на меня с тревогой, в которой, будь я потрезвее, можно было угадать ростки разочарования. Задним числом я сообразил, что Аделаида приехала на курорт с той же самой целью, что и я, и, как я, не могла достигнуть удовлетворительного результата из-за ничтожества своих избранников. Как только она заводила очередное знакомство, кавалер тут же обжирался водки, валился, где попало, и терял всякую способность к любовным утехам. Со мною же вышло ещё хуже. Прямо, стыдно рассказывать.
— Вы же сами говорили, что это типа художественное произведение. Чего же сробели? — напомнил я. С поэмой пора было кончать.
Мне дама предложила освежиться,
В подобном виде
со мной бессмысленно было ложиться.
Мы спустились по крутым ступеням из кафе и оказались у самой воды. Я буквально фонтанировал романтикой и, кажется, не без успеха. При этом, игнорируя результаты брудершафта, я вернулся к обращению “вы” — в этом было что-то гишпанское.
— Аделаида, поедемте со мною в столицу. Вы не будете знать отказа ни в чем, и я буду счастлив предвосхищать ваш любой каприз, — рассыпáлся я.
— Падла ушастая, ты говорил, что живешь на Севере, — смеялась Адочка.
— Да, но у меня квартира в Москве, где находится наша головная организация. Я перееду туда, как только уйду на покой, и мой покой не за горами. Мне нужен только нежный друг.
— А муж? Мы ведь в ответе за тех, кого приручили.
— Он может жить с нами и замещать меня во время долгих отлучек. Он станет моим названным братом.
Аделаида остановила меня на скаку, прихватила к жаркой груди и стала осыпать крепкими поцелуями. По её горьковатым щекам струились слезы умиления.
— Если у вас есть ребенок, он станет моим сыном, — не унимался я. — Но я хочу, чтобы ты понесла от меня.
— Тогда догоняй!
Сбрасывая одежду набегу, Аделаида побежала по мелководью, как это делается во всех художественных картинах по данной тематике. Наконец, она обнажилась полностью и остановилась подождать, пока я распутаю шнурок. Я торопливо припрятал несвежие трусы и остался в одних носках, защищавших пятки от колючей гальки. Поскольку очки не гармонировали с подобным нарядом, я положил их в ботинок, где их легче всего было отыскать. Наверное, обнаженная Аделаида была прекрасна, мне трудно было об этом судить без очков. Издалека она казалась просто белесым пятном, вроде простыни.
— Догоняйте же меня, Леонид! — повторила она и, судя по плеску, бросилась в волны. Содрогаясь от холода, я полез следом, но быстро потерял мутное пятно её головы в потемках. Впрочем, мне и не стоило её сейчас догонять. От холода я настолько скукожился, что у нас вряд ли получилось бы романтическое соитие в соленой влаге, о котором так любят рассказывать курортные вралú.
Воспользовавшись тем, что Аделаида увлеклась плаваньем, я вернулся к вещам и стал одеваться. Морская вода меня заметно отрезвила, голову ломило резкой похмельной болью, и я все не мог продеть мокрую ногу в штанину, балансируя на другой ноге.
Теперь меня даже раздражало то, что эта баба бегает голая в общественном месте. Не то чтобы я ревновал, но на парапете горланила хмельная мужская кодла, и моя наяда могла выбежать прямо на них. Что если они поведут себя не по-джентльменски и мне придется её защищать? Какой я, на фиг, Зорро?
— Текила, очевидно, перестала действовать? — догадался я.
— Я бы отдал десяток женщин за глоток пива, — воскликнул ханты-мансиец. — А её, как нарочно, куда-то занесло, как будто она поплыла в Турцию.
В моем новом настроении поведение Аделаиды казалось даже подозрительным. Если она так легко скидывает трусы перед первым встречным, то от неё немудрено поймать заразу. К тому же, она обратилась ко мне первая, а приличная женщина не будет снимать на улице мужчин. Скорее всего, это авантюристка, которая приехала на курорт обирать доверчивых провинциалов. И это ещё в лучшем случае. Я сунул руку в карман джинсов и обомлел. Там, где я рассчитывал найти по крайней мере полторы тысячи, не было вообще ничего.
Кто-то зажал мне сзади глаза мокрыми холодными руками. Я содрогнулся.
— Соскучился, падла ушастая? — проворковала женщина, притираясь ко мне своими сорокалетними формами.
— Где деньги? — отчеканил я, отстраняя от себя эту навязчивую старуху.
— Какие деньги? Вы спятили, Леонид?
Аделаида театрально ахнула и отшатнулась. До неё дошел смысл моих претензий.
— Голая, иди к нам! — заорали из кустов пьяные мужчины.
Потрясенная Аделаида стала торопливо одеваться.
— Гони деньги, сволочь, — настаивал я.
У меня не оставалось даже на такси, не говоря уж о пиве.
— Вы можете меня обыскать, — сказала Аделаида и подняла руки, как перед фашистом. И я… я её обыскал. До самых трусов.
— Я-то думал, вы романтик, — заметил я. Мне не на шутку хотелось избавиться этого типа, пока не упорхнула моя пташка.
— Романтик? Если бы вы знали, что было дальше.
Я обыскал Аделаиду, но не нашел на ней ничего, кроме пачки презервативов “Поручик Ржевский”, в которой не хватало одного. После этого она подбоченилась и некрасиво, по-базарному спросила:
— Ну чё, ты все ещё хочешь отвезти меня в Москву и сделать своей королевой, падла ушастая?
И вот после этих-то слов, я имею в виду два последние слова, в голове моей помутилось от смертельной обиды. И в следующий момент я увидел, как Ада кувыркнулась на гальку от моей затрещины. Моя рука, словно помимо моей воли, врезала ей по уху, а потом (но это невыносимо вспоминать) я дал ей пинка в бок.
С криком “о!” Аделаида вскочила на ноги и бросилась в море. Из темноты раздались вопли, хлопки, бурление, и все стихло.
— Вы хотите сказать, что она утонула? — удивился я.
— Боюсь, что так. Во всяком случае, дождаться её на пляже мне не удалось. И на квартиру по улице Чомбе она не вернулась, так что её вещи пришлось сдать в стол находок. Я оставил себе на память только вот эту черепаховую заколку. Но и это ещё не все.
“Когда же все?” — с ужасом подумал я. Мой собеседник, который был почти не виден и лишь угадывался по мерцанию лампочек, казался мне не человеком, а каким-то исчадием ада, посланным мне по моим грехам. Словно угадывая мои мысли, он потрепал меня по колену и продолжил.
— Возвращаясь пешком с пляжа, я почувствовал, как в моем носке что-то топорщится. И нашел там отсыревшие деньги, которые припрятал заблаговременно, когда был ещё пьян.
Вот так убило человека подозренье,
И до предела обострилось мое невезенье.
Девушка моей мечты погладила свои узкие колени, подмигнула мне и показала незажженную сигарету, которую пора было прикурить. Я решительно поднялся, но энергетик, как зеркальное отражение, поднялся вместе со мной, обхватил меня за плечи и усадил на место.
— Вы не можете меня покинуть! — мягко сказал он. — Представляете, что творится в моей душе? Нет, вы не представляете.
Я решил досчитать про себя до шестидесяти и, если на этом поэма не издохнет, просто оттолкнуть его и убежать. С девушкой или без неё.
В природе разразился страшный шторм.
Я стал искать спасения бегом.
— Не помню, успели ли я сообщить об этом во первых строках моей поэмы, но я панически боюсь молний. Дело в том, что все мужчины нашего рода — а мне известны отец и дед — становились жертвами грозы. В дедушку попала молния, когда он стоял на вышке во время гражданской войны. А папу шарахнуло в пятьдесят третьем, на стройке. Поскольку я сижу теперь перед вами, то они выжили, но ужас семейного предания передался мне.
— Не хотите ли вы сказать, что вас, пардоньте, вашего лирического героя, за грехи убило молнией? — бесцеремонно спросил я.
— Не смейтесь. Если Господь и пощадил меня в ту адскую ночь, то лишь для того, чтобы преподать урок.
Сначала я лишь ускорил шаг под редкими шлепками дождя, который наползал с бурного моря. Молнии падали куда-то в морскую пучину или вспыхивали над горами под театральную, неторопливую канонаду грома. Было пока почти не страшно. Я убеждал себя, что попадания молнии случаются не так уж часто и, во всяком случае, их невозможно предугадать. Стало быть, и волноваться нечего. С таким же успехом час назад я мог пойти на дно вместе с Аделаидой, стать жертвой ночного разбоя или отравиться фальшивой текилой. Нет ничего проще, чем войти в сепаратную сделку с разумом и ничего труднее, чем навязать этот пакт организму.
Буря настигла меня, как бешеный поезд. Капли превратились в струи, а струи в целые бочки воды, которыми меня смывали, как нечисть, с поверхности земли. Небесный артиллерист пристреливался и клал свои снаряды все ближе к цели. А то, что его сегодняшней целью был именно я, не вызывало ни малейшего сомнения. Вместо благородных неторопливых раскатов рядом со мной раздавались оглушительные трескучие взрывы, такие страшные, что я буквально подскакивал на месте и хватался за голову. Мне казалось, что я слышу запах адской серы. “Никогда, никогда, никогда не буду я больше блядовать, если останусь жив”, — пообещал я тому, кто это организовал, и бросился бежать, отбросив всякий стыд. Да и кого мне было стесняться? Кому было дело до испуганного крошечного человечка, петляющего, словно заяц под выстрелами охотниками, под ливнем, на задворках гиблого Сиктыма? Кто заметил бы, если бы я разделся догола, утонул в грязи, обратился в пепел? Кто заплакал бы по мне?
По скользкой дороге струились пенистые потоки, я уже не разбирал пути и бежал наугад, проваливаясь в ямы, падая в грязь. Всякое подобие дороги кончилось. Я полез на коленях куда-то вверх, цепляясь за мокрые пучки травы и соскальзывая вниз. Почему-то мне казалось, что где-то там должен быть асфальт. Но вместо дороги передо мной открылось что-то вроде строительной площадки. Я попытался встать на ноги, но поехал вниз, упал, перекувыркнулся и провалился в яму. Это была глиняная канава, вырытая для каких-то целей рабочими и размерами точно соответствующая могиле. Стены её были как мыло. Нечего и думать было выбраться из неё без посторонней помощи.
Я стоял по грудь в жидкой грязи. Жесткий дождь больно хлестал меня по макушке. Вода в яме быстро прибывала, подбираясь к подбородку. Так вот как мне было суждено погибнуть! В моем распоряжении было два способа: сгореть от молнии или захлебнуться в грязи. Либо их комбинация. Какой же из вчерашних богов швырнул меня в этот ад ещё при жизни? И зачем тогда другой, посмертный ад? Я громко расхохотался.
“Восемьдесят семь”, — просчитал я про себя. Моя красавица скучающе отвернулась и переломила сигарету лакированными пальчиками.
Вдруг над краем моей могилы склонилось чье-то раззявленное мокрое лицо, показавшееся мне ангельским. “Держитесь крепче, весельчак!” — крикнул сверху мой спаситель. В воду рядом со мной плюхнулась петля из троса.
Человек, который спас меня, можно сказать, из могилы, прятался от дождя под навесом лодочной станции и был привлечен моим диким хохотом. Он не сразу решился подойти, приняв меня за пьяного или сумасшедшего, но скоро убедился, что сам я не вылезу из этой ловушки, и вынужден был прийти на помощь. Он и завершил череду моих злоключений.
Это был пухленький мужчинка лет тридцати пяти, в аккуратных шортах с отутюженными складками, беленьких кроссовках и носочках, прямо какой-то великовозрастный пионер или, скорее, пионервожатый, припрятавший свой галстук в самоволке. При работе над поэмой последнее предположение стало казаться мне все более правдоподобным, как по близости знаменитой детской здравницы советской эпохи, так и по другим, более существенным признакам. Внешность этого “пионервожатого” была столь бесцветной и неопределенной, что о ней можно было сказать лишь одно слово: “усики”. Мы познакомились, и его имя тут же вылетело у меня из головы. Оно вполне соответствовало внешности: Саша, Паша, Сережа…
— Да вы раздевайтесь, отожмите одежду, не надо меня стесняться, — сказал он, как-то странно избегая моего взгляда, как только мы укрылись под навесом.
— Мне не холодно, я слился с окружающей средой, — пошутил я. — Но как мне вас благодарить?
— Вы действительно хотите меня отблагодарить? — сказал незнакомец и загадочно усмехнулся.
— Если только это в моих силах! — воскликнул я со всей искренностью благодарного сибиряка.
— О да, это в ваших силах, — заверил меня “пионервожатый”, проверяя выставленной из-под навеса рукой, не утихает ли дождь.
Я стал рассказывать ему о моих злоключениях, насколько их можно было доверить незнакомому человеку, избегая только трагической гибели Аделаиды. Саша или Паша горячо реагировал на каждое мое слово.
— Эти женщины все такие мерзавки! — с горечью восклицал он. — Если бы вы только знали, какие гадости они здесь вытворяют за деньги и даже бесплатно! Мужчины гораздо благороднее, чутче, достойнее любви.
Меня осенила страшная догадка. Так вот чем промышляют нынешние пионервожатые! Я струхнул и захотел удрать, но дождь ещё не совсем унялся, и меня держало честное слово ханты-мансийца.
— Хотите, я сейчас покажу вам, что вытворяют эти мерзавки на аллеях парка? — напрямик спросил меня Сережа или как там его. И вдруг, совершенно неожиданно, я повел себя как настоящая кокотка.
— При одном условии: вы угостите меня пивом, — сказал я.
Холод, волнение и непривычка сильно затянули дело. Мы стояли под прикрытием стены из кустов в сквере одиннадцати сиктымских комиссаров, вернее, стоял я, а пионервожатый сидел на корточках. Дождь совсем кончился, и небо прояснилось. Постепенно расслабляясь, я поставил недопитую бутылку на макушку Павлика и засмотрелся на небо. Звезды лохмато сияли на прозрачных чернилах и падали прямо на меня, оставаясь при этом на месте. Мне показалось, что и я со страшной скоростью лечу им навстречу, но не приближаюсь. Как же так может быть? Почему все так странно устроено: нравственное беззаконие во мне и звездное небо надо мной? До чего я докатился!
— Вы не будете меня бить? — спросил снизу Саша-Паша-Сережа. — Меня обычно бьют.
— Что ты касатик, никогда, — ответил я и погладил его лысеющую голову.
На этом завершается моя поэма,
И в жизни появляется довольно странная дилемма.
Мы смолкли. Я был настолько смущен развязкой поэмы, что на мгновение даже забыл о своей страсти к незнакомке.
— Но вы не подумайте, это произошло не со мной, а с лирическим героем моей поэмы, — спохватился ханты-мансиец.
— Да ничего я и не думаю, хоть и с вами, — искренне ответил я.
— И это можно опубликовать? Если вы опубликуете мою поэму в вашей газете, я передам весь гонорар в фонд детского дома слепых. А лучше — заберите его себе.
“Обрадовал”, — подумал я и сказал:
— Дело не в гонораре, он смехотворен. Дело в том, что мы издание для семейного чтения. У нас советы огороднику, кроссворд, расчлененка, анальный секс… Истинной поэзии нет места.
Энергетик пригорюнился. Девушка встала из-за стола, одернула юбку и решительно направилась в мою сторону. Как завороженный, я поднялся навстречу своей мечте и, выдернув рукав из цепких пальцев ханты-мансийца, сделал первый шаг вперед. Нас разделяло лишь пространство круглого пластмассового стола, который надо было обойти. Но, вместо того, чтобы слиться со мной, девушка выбрала неожиданную траекторию и обошла столик с другой стороны. А в следующий момент она уже визжала в объятиях какого-то крепыша в полосатых шортах чуть ниже колена, с розовой макушкой и складками на шее.
— Коза, ты меня достала, — сказал крепыш.
Свет в городе Сиктыме выключают за пару часов до рассвета. В это время, немного покачиваясь, я возвращался в свою хижину по улице Падших Героев. В голове моей крутилась нелепая строчка:
Под звездным небом Коктебля…
Под звездным небом Коктебля…
Я стал напевать её вслух, но смысла от этого не прибавилось. Шапка, подаренная мне моим ханты-мансийским другом, сверкала и переливалась всеми цветами радуги, как будто я был в казино “Лас-Вегас”. А в сереющем небе дрожали и переливались звездные шапки других таких же скитальцев, которые шли мне навстречу. Которые, как я, все брели, брели и брели без устали миллиарды лет. И все искали человека.