/ Сарапул /
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2005
* * * Межсезонье, пятое время года, в школах эпидемия гриппа. Скоро скрипеть полозьям по живому белому. Скоро, скоро будет чисто, светло. Дождь бьется оземь в долгой судороге зрительного нерва, разделяя жизнь на лоскуты-волокна. Оттого-то кажется мне, что небо холодней земли, и время заклеивать окна. * * * Памяти Д. Бесогонова …я дорогую славу раздаю насмешливо и честно, как создатель. Д. Б. Душа моя, пусти меня к себе в обитель из живых цветов и стали. В нечаянном преддверии небес мы растеряли нужные детали самих себя. А это ль не резон единым махом, вкрадчивым и жадным, перелистать обрыдлый горизонт - так примеряются к жемчужным жабрам, так впитывают порами состав чужого воздуха. Так шьют с изнанки. И так, бесцеремонно просвистав судьбу, читают линии и знаки другой судьбы. Ну что же, привыкай, как привыкала к яблоку и к боли, косноязычно мудрствуй и лукавь в объятьях колыбели и юдоли. Но там, где розовеют облака - так безоглядно-глупо, так по-женски - скажи, кого еще ты обрекла на чистое слепящее блаженство присутствия? И днесь, когда стою по горлышко в тебе - с которой стати я дорогую славу раздаю насмешливо и честно, как создатель? Душа моя, пусти меня к себе. * * * Собирая кристаллы соли на развалинах Вавилона, не печалуясь об ушедших, не завидуя тем, кто спасся, я запомнил сосцы тугие, горький мед молодого лона, но песок утекал, как семя, между пальцев. В зачумленных кроличьих норах, в голубых урановых копях, на гнилых земляничных полянах ничего найти не сумел я. Оттого-то, как по приказу, предо мною скрестили копья двое стражников возле входа в подземелье. Видишь, наискось рвется небо от торжественной благодати. Корабли стоят на приколе и шары закатились в лузы. Азраил поджидает в Смирне. Я седлаю коней в Багдаде. Ничего не случится. Больше - ни надежд, ни иллюзий. Ничего не случилось - просто наконец-то весна настала. Что ж ты мнешься, как прокаженный на пороге чужого дома, и целуешь ладони ивы, и отметины чернотала, и растрескавшиеся губы глинозема… * * * Как темна и чудесна звериная смерть на горячем снегу, на истлевшей бумаге. Сумасшедшая нежность - хотеть и не сметь прикоснуться к истоку слепыми губами. Где кончается день, где мелеет река, где плотней облака и весомей расплата - мы узнаем друг друга по чистым рукам, по голодным глазам, разучившимся плакать. Ждать у горя погоды и добрых вестей, отвергая дары, опуская ресницы… Мы друг друга найдем по зеленой звезде, по соленому следу на чистой странице. * * * Стрижи хвостами режут синеву и пропадают на свету кромешном, и колокольчик падает в траву, но речь об утешении - не меньше. Да, миллионы разноцветных брызг, корабль, дрейфующий в нейтральных водах. Еще мгновенье, и подует бриз. …Та девочка умрет при тяжких родах, а этот день - как продолженье сна под разлинованными небесами. И если музыка покинет нас - помилуй Господи, что будет с нами? Она глядит, как в зеркало, в рассвет и говорит картаво и негромко о мировом сиротстве и родстве, и говорит - как бы идет по кромке: "Возьми меня. Иного не дано. И будет скрипка, и немного нервно. Но лишь со мною, лишь со мной одной ты - посреди земли, напротив неба". И наискось рванет июльский дождь - хохочущий, всемирный, средиземный - когда освобожденно припадешь к ее рукам, изъеденным экземой. * * * О, расскажи мне эту новость - как из-под ног бежит земля и вены вздувшиеся ноют под капельницей февраля, как бьют размеренные склянки и бьются вдребезги сердца… Помедли, хитроглазый ангел, у заметенного крыльца! Как подают при встрече руку, даруй мне весть, улыбку, знак. Давай притормозим маршрутку, что заплутала в наших снах, и полетим без остановок сквозь перекрестки и дома… О, расскажи мне эту новость: сегодня кончилась зима. * * * постучатся войдут и встанут рядом встанут рядом будто навек застынут озираются ищут чего-то взглядом а в глаза не смотрят боязно или стыдно а потом всю ночь поют негромкую песню и уходят прочь по дорожке ковровой пыльной и идут к дверям чтоб упасть за порогом в бездну и в дверях говорят позвони мне на мой могильный * * * Передушить звонки и перерезать ток, стакан простой воды поставить к изголовью и лечь лицом к стене, чтоб никогда, никто - ни сном, ни духом, ни изменой, ни любовью. Как хорошо в ангинном детстве - с головой укрыться, чтобы лишь граница одеяла от облачной тоски и смуты голубой и отделяла бы - и вместе оделяла прожилками чудес и карамельной мглой, пронизанной ступенями ресничных просек, где все, что быть могло - взаправду быть могло, едва наметившись, как штриховой набросок… Но белый день встает во весь гигантский рост, сорвав засиженные мухами гардины - немилосердно и замысловато прост и преисполнен ангельской гордыни. Египет-Китай Вложи мне вместо сердца скарабея и камни разноцветные в глазницы, покровы пропитай пчелиным воском и прокляни пороги - я поплыву, волнуясь и робея туда, где солнце матовое снится бродягам, променявшим сытный воздух на соль дороги. Пускай наградою мне будут ночи беззвездные, и небо грозовое, что направляет твердою рукою приливы и отливы, и путь, и радость непосильной ноши, непритязательные разговоры в решетчатой беседке над рекою, и ветка сливы… 6.45 Я люблю все, что только должно начаться: ожиданье в глазах предрассветных окон, мотыльковую нежность, раздирающую на части тесный ороговевший кокон. Я люблю лишь то, что вот-вот случится: обнаженные лица прекрасных безлюдных улиц, прямоту ростка, иррациональные числа. Без пятнадцати семь, в этот миг ты уже проснулась, я люблю. * * * …и вдруг прольется, как из чаши, непоправимо белый свет, сухой и звонкий, чуть горчащий - и живы все, и смерти нет. И пласт подтаявшего снега, под тяжестью своей осев и выдохнув, сорвется с неба - и страха нет, и рядом все. И тут же встрепенется зыбко и дрогнет крыльями в пыльце новорожденная улыбка на запрокинутом лице цветка. Ну что ж, и ты не бойся, иди в полуденной росе туда, где смерть почила в бозе и живы - все. * * * Последний снег чуть-чуть похож на первый - он так же нежен и совсем не нужен, и переходит в сумеречный дождь. Еще похож на ангельские перья, на тополиный пух в июле - ну же, на что еще он может быть похож? Давай играть в сравнения. Я буду некрупным зверем или днем недели и замкнутой системой заодно. Тебя же смело уподоблю чуду, стрижу и яблоку. На самом деле все много проще. Посмотри в окно. Ты видишь - за окном бежит собака. Под снегом и дождем бежит собака. С закрученным хвостом бежит собака с потешной мордой - будто бы спешит по направленью к мусорному баку. Кому какое дело. Пусть бежит. В конце концов, кому какое дело, что мне, однако, здорово под тридцать - как ни печалься тут, как ни тужи - и что не нужно ни души, ни тела, ни губ твоих, ни глаз твоих, сестрица, ни маленькой взъерошенной души. …Последний снег идет. Такое чувство, что мы запутались в секретных кодах. Но знаешь - я хочу продлить еще короткие свиданья в переходах - да, это было весело и грустно, и грустно - и взаправду хорошо. И вместе это называлось счастье - надеяться, отчаиваться, злиться, отчаиваться, злиться, ревновать, во сне целуя узкие запястья, холодный рот и детские ключицы, и все, что только можно целовать. * * * Запоздалый март, волчий ветерок. Только и всего. Не бывает лучше. Отступает страх. Подступает срок. Слышишь, как звенят под ногами лужи? А над головой - звездная дыра. Хороши дела, да делишки плохи. Только и всего - с ночи до утра погонять коней, не жалея плетки, в голубую степь, по следам орды, чувствуя во рту травяную горечь, возвращая дар, стершийся до дыр, расплетая нить, обретая голос.
* * * Межсезонье, пятое время года, в школах эпидемия гриппа. Скоро скрипеть полозьям по живому белому. Скоро, скоро будет чисто, светло. Дождь бьется оземь в долгой судороге зрительного нерва, разделяя жизнь на лоскуты-волокна. Оттого-то кажется мне, что небо холодней земли, и время заклеивать окна. * * * Памяти Д. Бесогонова …я дорогую славу раздаю насмешливо и честно, как создатель. Д. Б. Душа моя, пусти меня к себе в обитель из живых цветов и стали. В нечаянном преддверии небес мы растеряли нужные детали самих себя. А это ль не резон единым махом, вкрадчивым и жадным, перелистать обрыдлый горизонт - так примеряются к жемчужным жабрам, так впитывают порами состав чужого воздуха. Так шьют с изнанки. И так, бесцеремонно просвистав судьбу, читают линии и знаки другой судьбы. Ну что же, привыкай, как привыкала к яблоку и к боли, косноязычно мудрствуй и лукавь в объятьях колыбели и юдоли. Но там, где розовеют облака - так безоглядно-глупо, так по-женски - скажи, кого еще ты обрекла на чистое слепящее блаженство присутствия? И днесь, когда стою по горлышко в тебе - с которой стати я дорогую славу раздаю насмешливо и честно, как создатель? Душа моя, пусти меня к себе. * * * Собирая кристаллы соли на развалинах Вавилона, не печалуясь об ушедших, не завидуя тем, кто спасся, я запомнил сосцы тугие, горький мед молодого лона, но песок утекал, как семя, между пальцев. В зачумленных кроличьих норах, в голубых урановых копях, на гнилых земляничных полянах ничего найти не сумел я. Оттого-то, как по приказу, предо мною скрестили копья двое стражников возле входа в подземелье. Видишь, наискось рвется небо от торжественной благодати. Корабли стоят на приколе и шары закатились в лузы. Азраил поджидает в Смирне. Я седлаю коней в Багдаде. Ничего не случится. Больше - ни надежд, ни иллюзий. Ничего не случилось - просто наконец-то весна настала. Что ж ты мнешься, как прокаженный на пороге чужого дома, и целуешь ладони ивы, и отметины чернотала, и растрескавшиеся губы глинозема… * * * Как темна и чудесна звериная смерть на горячем снегу, на истлевшей бумаге. Сумасшедшая нежность - хотеть и не сметь прикоснуться к истоку слепыми губами. Где кончается день, где мелеет река, где плотней облака и весомей расплата - мы узнаем друг друга по чистым рукам, по голодным глазам, разучившимся плакать. Ждать у горя погоды и добрых вестей, отвергая дары, опуская ресницы… Мы друг друга найдем по зеленой звезде, по соленому следу на чистой странице. * * * Стрижи хвостами режут синеву и пропадают на свету кромешном, и колокольчик падает в траву, но речь об утешении - не меньше. Да, миллионы разноцветных брызг, корабль, дрейфующий в нейтральных водах. Еще мгновенье, и подует бриз. …Та девочка умрет при тяжких родах, а этот день - как продолженье сна под разлинованными небесами. И если музыка покинет нас - помилуй Господи, что будет с нами? Она глядит, как в зеркало, в рассвет и говорит картаво и негромко о мировом сиротстве и родстве, и говорит - как бы идет по кромке: "Возьми меня. Иного не дано. И будет скрипка, и немного нервно. Но лишь со мною, лишь со мной одной ты - посреди земли, напротив неба". И наискось рванет июльский дождь - хохочущий, всемирный, средиземный - когда освобожденно припадешь к ее рукам, изъеденным экземой. * * * О, расскажи мне эту новость - как из-под ног бежит земля и вены вздувшиеся ноют под капельницей февраля, как бьют размеренные склянки и бьются вдребезги сердца… Помедли, хитроглазый ангел, у заметенного крыльца! Как подают при встрече руку, даруй мне весть, улыбку, знак. Давай притормозим маршрутку, что заплутала в наших снах, и полетим без остановок сквозь перекрестки и дома… О, расскажи мне эту новость: сегодня кончилась зима. * * * постучатся войдут и встанут рядом встанут рядом будто навек застынут озираются ищут чего-то взглядом а в глаза не смотрят боязно или стыдно а потом всю ночь поют негромкую песню и уходят прочь по дорожке ковровой пыльной и идут к дверям чтоб упасть за порогом в бездну и в дверях говорят позвони мне на мой могильный * * * Передушить звонки и перерезать ток, стакан простой воды поставить к изголовью и лечь лицом к стене, чтоб никогда, никто - ни сном, ни духом, ни изменой, ни любовью. Как хорошо в ангинном детстве - с головой укрыться, чтобы лишь граница одеяла от облачной тоски и смуты голубой и отделяла бы - и вместе оделяла прожилками чудес и карамельной мглой, пронизанной ступенями ресничных просек, где все, что быть могло - взаправду быть могло, едва наметившись, как штриховой набросок… Но белый день встает во весь гигантский рост, сорвав засиженные мухами гардины - немилосердно и замысловато прост и преисполнен ангельской гордыни. Египет-Китай Вложи мне вместо сердца скарабея и камни разноцветные в глазницы, покровы пропитай пчелиным воском и прокляни пороги - я поплыву, волнуясь и робея туда, где солнце матовое снится бродягам, променявшим сытный воздух на соль дороги. Пускай наградою мне будут ночи беззвездные, и небо грозовое, что направляет твердою рукою приливы и отливы, и путь, и радость непосильной ноши, непритязательные разговоры в решетчатой беседке над рекою, и ветка сливы… 6.45 Я люблю все, что только должно начаться: ожиданье в глазах предрассветных окон, мотыльковую нежность, раздирающую на части тесный ороговевший кокон. Я люблю лишь то, что вот-вот случится: обнаженные лица прекрасных безлюдных улиц, прямоту ростка, иррациональные числа. Без пятнадцати семь, в этот миг ты уже проснулась, я люблю. * * * …и вдруг прольется, как из чаши, непоправимо белый свет, сухой и звонкий, чуть горчащий - и живы все, и смерти нет. И пласт подтаявшего снега, под тяжестью своей осев и выдохнув, сорвется с неба - и страха нет, и рядом все. И тут же встрепенется зыбко и дрогнет крыльями в пыльце новорожденная улыбка на запрокинутом лице цветка. Ну что ж, и ты не бойся, иди в полуденной росе туда, где смерть почила в бозе и живы - все. * * * Последний снег чуть-чуть похож на первый - он так же нежен и совсем не нужен, и переходит в сумеречный дождь. Еще похож на ангельские перья, на тополиный пух в июле - ну же, на что еще он может быть похож? Давай играть в сравнения. Я буду некрупным зверем или днем недели и замкнутой системой заодно. Тебя же смело уподоблю чуду, стрижу и яблоку. На самом деле все много проще. Посмотри в окно. Ты видишь - за окном бежит собака. Под снегом и дождем бежит собака. С закрученным хвостом бежит собака с потешной мордой - будто бы спешит по направленью к мусорному баку. Кому какое дело. Пусть бежит. В конце концов, кому какое дело, что мне, однако, здорово под тридцать - как ни печалься тут, как ни тужи - и что не нужно ни души, ни тела, ни губ твоих, ни глаз твоих, сестрица, ни маленькой взъерошенной души. …Последний снег идет. Такое чувство, что мы запутались в секретных кодах. Но знаешь - я хочу продлить еще короткие свиданья в переходах - да, это было весело и грустно, и грустно - и взаправду хорошо. И вместе это называлось счастье - надеяться, отчаиваться, злиться, отчаиваться, злиться, ревновать, во сне целуя узкие запястья, холодный рот и детские ключицы, и все, что только можно целовать. * * * Запоздалый март, волчий ветерок. Только и всего. Не бывает лучше. Отступает страх. Подступает срок. Слышишь, как звенят под ногами лужи? А над головой - звездная дыра. Хороши дела, да делишки плохи. Только и всего - с ночи до утра погонять коней, не жалея плетки, в голубую степь, по следам орды, чувствуя во рту травяную горечь, возвращая дар, стершийся до дыр, расплетая нить, обретая голос.