Рассказ. / Берлин /
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2005
Что-то я по телефону не расслышала, то ли Зинхаймвег, то ли Цинхаймвег, что в обоих случаях звучало странно, а я старательно искала в аллюзиях положительные эмоции, чтобы принять необходимое за желанное и внести в свою работу максимум артистизма. О’кей! “Путём ли скрытого смысла” или же “Дорогой к оловянному дому”, — а ехать надо. (У меня вообще привычка переводить названия улиц.) И такие бывают чудеса, вот есть тут улица Отелло, нет, правда — Отелло штрассе. И сразу вижу, как уличный Отелло душит Дездемону и говорит: “У, сука злоебучая и что они все в тебе находят, мышь ты, белая…”, а Дездемона хрипит виновато: “Да я сама удивляюсь…” Или другая — Херцшпрунг — прыжок сердца.
Проезжаю мимо дома, в котором жила Данай, и сдавала во время своего отсутствия комнату своему другу, а моему возлюбленному, которого она тоже любила, как потом выяснилось, а от меня всеми силами, включая “вуду” пыталась избавиться. Но, так как всеми нами играли, по-видимому, чьи-то более сильные руки, то ей это не удалось, хотя она была сильна и что-то знала от своих ямайских предков, потому что моё сердце действительно остановилось однажды ночью совершенно странным образом, так, словно чья-то рука удерживала маятник, приведя в транс весь мой механизм, но потом опять застучало, и жизнь ко мне вернулась со всеми её чудесами. Я часто проезжаю мимо этого дома, и каждый раз сердце совершает этот самый “шпрунг”, и ведь есть в этом слове звук струны, нота уже не звучит, а воздух вокруг всё ещё звенит.
Записав на клочке адрес, я завела наш автобус и поехала на поиски этого “скрытого смысла”.
Июльский город был почти пуст. По радио вчера сказали, что десять тысяч покинуло Берлин в эти дни, и это явно так и было.
Машина плавно рассекала воздух под психоделическое регги “Burning Spear” экваториальный голос лениво и с сильным эхом выводил:
…они убили моего папу папу папу…
увели моего брата брата брата…
Форма полностью уничтожала содержание, и песня протеста превращалась в созерцание морского прибоя. Я думала о чём-то незначительном, взглядом скользя по пирамидальным тополям вдоль индустриальных строений у Шпрее, эти деревья делают для меня родным любой пейзаж, совершенно всё равно где, и, переехав мост, повернула в направлении аэропорта. У светофора переглянулась с парнем из желтого Рено, он мне улыбнулся в знак солидарности любителей желтых машин. “Сымпатычный”, — подумала я словами Элизабет, и сразу же вспомнила её саму. “О, Серьёж, о ужас, пиво через днём!”, — говорила она своему другу; и ещё: “О, Серьёж, ты можешь дышать потише”.
Подъехав к домам, напоминавшим бараки в посёлке Сельская новь, я остановилась возле узкого въезда во двор у железной перекладины похожей на шлагбаум, которая была опущена и закрыта на висячий замок. Возле него три старых женщины громко ругались по-русски.
— Мина, я молюсь за твою маму в синагоге, а ты мне жалеешь эти два плафона. Ты слушай, (это уже в мою сторону) она мне сказала, шо не отдаст мне это зеркало без дивана, а нужен мне её диван? Мне даже некуда его поставить. Девочка, мамочка, ты мне как дочь, ну скажи, есть же люди — за копейку удавятся! Она мне ещё и говорит: лучше б я с вами и не связывалась, а в красный крест бы всё это барахло.
Погрузив пыльные предметы, две старухи и мужик средних лет уселись в мою машину. У мужика было простое обветренное лицо степного истукана. Он выругался и сказал:
— А что Софья Марковна, дорого здесь похороны?! Да за десять тыщ весь Кустанай похоронить можно! Въёбываешь здесь на стройке, своим посылаешь, посылаешь, всё им мало, мало, а без меня — всё! — труба дело, думают, здесь бабки с неба падают. Сказал им, — да передохните все, пришлю триста евро на похороны, дешевле станет.
Материи явно свойственно притяжение, подумалось. Вещи манят живые силы, как магнит, заставляя их вертеться вокруг. Тетя Софа (так она себя назвала) везёт зеркало и к нему ещё какой-то пыльный саркофаг, Володька, (ныне Вильгельм) гору каких-то старых досок на шарнирах, а тем временем Томас Эехальт истязает свою плоть конфуистскими упражнениями, чтобы оторваться от материи, а вместе с ней от воспоминаний, от дедушки офицера “СС”, от мамы-пенсионерки, обеспокоенной вопросом: “Как идёт твой гешефт, Томас?”, от жены активистки партии “зелёных”… чтобы превратиться в сгусток силы без имени и национальности, перестать сверять часы с расписанием и желания с предписанием. Я ненавижу вещи, но надо работать, чтобы эта желтая железная коробка ездила и потребляла горючее и возила нас и наш аппарат с концертов на концерты, а кроме меня никто из нашей рок-группы не имеет водительских прав.
Дочь тети Софы пила кофе и с интересом меня рассматривала, я ей почему-то показалась спортсменкой.
— Да мне тысячу в день плати, чтоб я спорт трайбала — не буду! — сказала она. — Мне тут диван, тут сладкое что-нибудь, а на мне чтоб всё блестело, желательно золото. Зеркало она одобрила.
Через пятнадцать минут декорация меняется, и я уже сижу в крутящемся кресле, готовая к поединку с холёной дамой, “…и хищная ея улыбка…” (это о Моне Лизе так, в одном старинном учебнике по истории искусств) появляется на её тонких губах. Она считает меня своей добычей, но сама всего лишь посредник страховых кампаний и заодно “разводная”, как говорит Лёша Фёдоров, то есть вписывает наивных и неопытных в разные денежные аферы. Я уже не очень наивна, и она мне почти не нужна. Всего за пять минут, после взаимных реверансов, мы разыграли блиц двух школ восточно-европейского единоборства, её учили захватывать, — меня ускользать. Я победила, ведь ускользать я учусь всю жизнь, и почти в совершенстве освоила это искусство. Надо сказать, что она была лёгким противником, оттого, что была недостаточно обаятельна — человеческое обаяние превращает меня в художника, я любуюсь и отвлекаюсь от поединка. Я получила нужную бумажку, она отцепилась от меня со своими бредовыми проектами “о недвижимости”, слово-то какое дикое — недвижимость! Нет, спасибо не надо, мне интересно только то, что движется.
“Гора Пренцлау”. Это — страна вечной молодости. Все люди здесь ровесники. День и ночь они сидят в кафе, бродят по улицам. Лица их безмятежны, человеческие страсти на них не прочитываются, только праздность счастливая и иногда скука. Они благодарные зрители, слушатели всякой всячины, тянутся душой, одни — к востоку, другие — к Африке, третьи — к России и. т.д. Сюзанна выучила много русских песен и исполняет их в маленьком клубе, одетая в красную косоворотку. Однажды её спросили: “А что это ты поёшь, Сюзанна?” Было это как раз после песни с навязчивым припевом: “Завела себе милёнка, старый муж бранит…”
— Ну это, — говорит Сюзанна, — как одна девушка имеет бедного мужа и поэтому она нашла себе миллионера (слово “милёнок” она произносит как “мильёнок”).
Ну а настоящие “мильёнки” Алики и Гарики “с Черновцов и с Житомира” снимают самый дорогой отель Kempinski на сутки и гуляют с Аленом Делоном, кумиром детства шпаны малороссийских местечек, где их, пацанов гоняли южными звёздными ночами со стен летних кинотеатров “Луч” и “Спутник”.
У меня почти полтора часа свободного времени. Можно выпить чаю в кафе “Entweder oder” (“Или — или”) А. Винланд сидит здесь, как всегда, с книжечкой и пустой чашкой. Он умён и много читает, кроме того, у нас много общих знакомых из числа “клошар де Люкс”: француз Бруно, аргентинец Илларион, англичанин Рассел, и многие другие, переставшие заботиться о завтрашнем дне. По-разному они пришли к этому. Самым экстремальным путём расстался с протестантскими добродетелями Бруно, выбросившись из окна дома родителей, с шестого этажа. После месяца комы, он стал жить без комплекса заботы, превратившись из депрессивного красавца в жизнерадостного… я хотела сказать монстра, но это не правда, потому что Бруно монстром не стал, несмотря на следы падения. (“Клошар де Люкс” — это истинный космополит, как правило, из приличной семьи; неплохо образован; из дома ушёл рано; жил почти во всех европейских столицах; говорит на многих языках, включая родной, с каким-то странным акцентом; всё понимает; внешне очень стильный, любой наряд с дважды чужого плеча носит как царь; полностью лишён социальных амбиций; время для него — не деньги; он намного “несерьёзней” любого русского распиздяя.)
Читающий не только книги, но и мысли он и на этот раз угадал, о чем я думаю, перехватив мой взгляд, скользивший по лицам.
— Знаешь, а тебе не кажется, что на земле живут всё время одни и те же люди и повторяют одни и те же ошибки, а те, кто достиг просветления, добровольно не приходят больше. Их души, единственные имеющие право выбора и силу изменить что-либо, не хотят больше возвращаться на землю и делать эту грязную работу. Не хорошо с их стороны, правда? Как-то эгоистично.
— Да. Похоже, что, достигшие другого берега не хотят больше суетиться на этом.
— Лично я готов входить в эту реку дважды, лишь бы берега были другими. Смотри, смотри!
Издалека к нам приближался довольно пыльный индус. В руке он держал зеркало. Он шёл в нашу сторону и яростно плевал в своё отражение.
— Амок. Кислоты наелся.
— Интересно, что он там видит?
— Своё второе “я”, наверно. Знала я одного такого, одно его “я” говорило мне: “И чего я тут с тобой разговариваю, дать по голове да в рот вы…”, а на следующий день по телефону: “Молюсь за тебя”. И второе “я” совсем не помнило, что говорило “первое”. Но потом всё-таки он ушёл в монастырь, истины две, а жизнь одна.
— Смешная история, слушай. Сын моей подруги подросток Вася писал почти полгода соседу анонимные письма. А сосед такой дядечка, нормальный пенсионер. Вася брал книгу Sophias Welt и аккуратно переписывал сентенции, меняя лишь адресата: “Дорогой господин Зонтаг, вы наверно никогда не задумывались о происхождении жизни, и что первично — материя или сознание и в чём ее смысл?.. и т.д.” Наконец он попался, сосед его выследил, рассказал его родителям, мама спрашивает Васю: “Вася, ну почему, объясни мне, пожалуйста, почему ты это делал?”, а Вася: “Мне фамилия его нравится — Зонтаг, это же воскресенье, по-русски”. Мальчик был, как и ты, потрясён скрытым смыслом собственных имён.
“Жизнь в шутку” — ещё одно милое название.
Soundcheck в клубе “BASTARD” в 16. 00. Загружать-выгружать, стоять здесь долго нельзя.
— Сейчас отъеду, где техник? Холл на бочку дай, убери высокие, фонограмму пускать будем через микрофон, начинать с Архива или с Похода… без пятнадцати десять пусть подойдет к центральному входу, надо ещё батарейку купить… этот дал DX box без батарейки, я — в кафе, целый день ничего не ела…
Сидим в кафе, ждём, пока официант подойдёт, он суетится возле компании граждан, сдвинувших несколько столов вместе. Посередине стоит небольшая модель бранденбургских ворот с прикованным к ним цепью плюшевым мишкой.
— Это пленум берлинских садо-мазохистов, — отвечает на наш немой вопрос официант. — Каждый месяц по средам.