/ Нью-Йорк /
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2005
* * * Виталию Науменко Сквозь блажь Москвы, Сквозь гарь пристанционных городов, Сквозь градообразующий маразм Негромко слышен то ли шум листвы, То ли души, читающей с листа. Так траектории небесных бренных тел Вдруг сходятся в купе или в кафе. Плывет нетленный пух и черный снег и эхо - И весь пейзаж летит к нам налегке. На волосок от крайней полосы, Где отчужденье мороком висит, В бессонном предрассветном молоке Она одна наедине стоит. Одна она, знакомая жена, Сестра сквозной полуреальной жизни. Taм часовые пояса горят дотла В закате на заре, и самолеты виснут, И гул плывет туманом на рельеф, Дикорастущий быт на слух меняя, Шумит вода, скрипит весло, паркет? Сочится речь, неслышная, живая. Пригородные картинки 1 Джаз дождя тянет ноту в начале недели. Вселенная измороси. Мотели, пакгаузы, склады, станции, магазины застыли в пригородной низине. Здесь такое приходит на ум, тем, запаянным в автокоробках: не сойти бы с ума, не свернуть бы налево. Славно жизнь передумать, сначала и слева направо, но следить за дорогой, не остаться б калекой. Как букварь первоклассника, брошенный дома, остаться б на лето в тихом городе вязов. Я последний из здешних, кто останется с верой, в то, что время безгрешно, в то, что школа откроет пудовые двери и впустит обратно, на время. Мы на время уходим, всего на неделю, до начала недели, а находим себя в безымянном мотеле на смятой постели с цепочкой на двери. Джаз дождя по окну тарабанит неровную тему, и гудит грузовик на развилке хайвея. Ты лежишь и не веришь, Что это случилось с тобою. Вот и время пришло, Как Толстому, восстать, выйти в звездные двери. Да, видать, уж не выйдет, не выйти на время. 2 Вот быт, разлапившись, ползет за мутный горизонт - в кухонный угол. Висят слова: чернуха, креозот, тариф, сопло и почему-то ухо. Спокойно страшен пригородный быт. Как будто бы за тыщу верст Манхеттен. Все бодрствуют. И только муза спит. Не на работе. Девка не про это. Вот босиком то в ванную пройдет, то небо осенит зевка зияньем. Но тронется невыразимый лед и захрустит на дальнем расстоянье. Метафоры проснутся по кустам и задрожит звезда в созвездье Рака. Так звук летит по утренним дворам от грохотанья мусорного бака. 3 Особенно по пятницам она, нащупывая грань того порога, увидит в черном омуте окна, как в ночь луна спускается полого. Высвечивая ярко материк, сидящий прочно на церковном шпиле, и у бензоколонки грузовик, U-HAUL, где фары выключить забыли. И в их лучах неторопливый снег плывет в шабад на грешную планету. В такие ночи кажется, что не сходится судьба с душой, и мы за это должны платить бессонницей и вслед мигренью гулкой утреннего быта. Но на углу горит сугробный свет: аптека до полуночи открыта. 4 Вот так мы сводим счеты с бытием, сводя себя на нет в броске навстречу, с утра как соберешься за вином, глядишь - уже субботний вечер. Привычно ждешь друзей, поднимешь тост, приветственно ответит телевизор. Декабрь, суббота, Рождество, North-East. Ты точно наливаешь, как провизор, в прозрачный конус медленный портвейн, а не плодово-ягодное пойло. Он растекается по нежной дельте вен волною блюза, и уже не больно: вприглядку с дальним зеркалом листать гербарий книг, еще без подоплеки. И голос, жизнь читающий с листа, - когда без слов, тогда простой и легкий. 5 По воскресеньям свет стоит над городом сухим и паства тянется с пустеющих парковок. На свалке городской курится вечный дым и едет в бар любитель-антрополог. Там он найдет следы скрещенья рас, инбридинга угрюмое надбровье. Там бyрбон пьет немногословный WASP. Брюнетка пьет кампари цвета крови. И бармен мечет сдачу, словно он в большой игре переодетый шулер. А тот, в углу, за кружкой, он давно устал и незаметно умер. К полуночи пустеет местный бар, лишь два ирландца кий заточат мелом, да кто-то в заднем зале до утра так безнадежно в стену мечет стрелы.