Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 3, 2005
СПб.: Амфора, 2005. 495 с. Тираж 5000 экз. (Серия “Личное мнение”)
Мне радостно и грустно писать статью о книге Александра Дугина про поп-культуру, в которую вошли его лучшие статьи на эту тему — “Зилинаглазаэ такси”, “Мармеладъный”, “Непрерывный холизм Тани Булановой”, блестящее интервью с Мишей Вербицким о сексе, наркотиках и рок-н-ролле, радиодиалоги с Александром Лаэртским, публицистика из цикла “Ацефал”, некролог Натальи Медведевой, рецензии на спектакли Ленкома, неопубликованное предисловие к книге стихов Шиша Брянского и многое другое, в том числе совершенно новые тексты. Так почему же радостно и почему грустно?
Радостно потому, что Дугин сказал громко и по-русски все то, о чем я до сих пор говорил пришептывая и в основном на идише и других традиционных наречиях. Еще радостно потому, что в этой книге есть какой-то диалог со мной, даже как бы продолжение моего внутреннего диалога. Наверное, каждый вдумчивый читатель почувствует себя в диалоге с Дугиным. Но у меня есть и какие-то конкретные поводы так говорить. В этой книге есть статья про меня, что делает мне честь, и про моих любимых певцов, поэтов, философов. Миша Вербицкий. Шиш Брянский. Катя Лель. Грустно потому, что книга наводит на многие размышления о том, что многие из нас до сих пор не научились воспринимать искусство непосредственно, честно, как дети и мудрецы. Вместо этой чистоты и свободы восприятия пускают в ход так называемый “вкус”, разоблачению которого ваш покорный слуга посвятил целую книжку “Шлягер века” и подарил ее Дугину. В этой книжке я пытался намеками сказать, что не надо этого “вкуса”. Иначе мы с водой выплеснем и ребенка, не успеем правильно отреагировать, не “распробуем” какую-то подлинную Вещь. За фантомами нашего инерционного восприятия не заметим какого-то предельного интереса, какой-то глубины Существования, какого-то зашифрованного послания нам.
Вкус — это чувство, которым тестируют, дегустируют. Орган вкуса — язык. Чем слушать музыку — языком, что ли? Или все-таки ушами? Трудно слушать ее ушами в нашем современном мире. Мы живем в эпоху постиндустриализма. Децентрализация — идеи живут не в Центре, а на окраинах. Глобализация — глобус лижут. Сетевые сообщества — пауки, сами себе сплетают нети, а потом используют как батут, чтобы прыгать на нем. Вместо Миров — виртуальные реальности. Вместо Архетипов — стереотипы. Вместо Печатей — штампы. Вместо Тавро — лейблы. Вместо Геральдики — ярлыки. Вместо Общины — комьюнитиз. Вместо Тайн — конспирасиз. Вместо Традиции — тоталитарные деструктивные неоязыческие секты. Вместо Школ — тренды. Вместо Имен — брэнды. Вместо Абсолютного Другого — какой-то неясный фантом его, сделанный из Битов и Байтов. Вместо Себя Самого — сплошные проекции. Поэтому и музыку так слушают — не ушами, а культурными преференциями, проекциями, готовыми формулами: “это попса”, “это барды, каэспе, утеха для мэнээсов”, “это старый добрый рок-н-ролл, который мертв, а я еще нет”, “это какой-то фольклор, играй-гармонь”, “это модная этника”, и так далее. Ролевые игры. Играют в формочки, в “формат”. А Дугин нас учит играть как дети, высыпав все камушки и песочек из формочек на землю, и складывать из них новые фигуры. Все это вынуть, смешать в единую субстанцию, и заново сотворить из глины и воды подлинную вещь или даже существо, и вложить в него дощечку с “глинописью”. И это будет не голимый голем, а самый настоящий голый новый Адам. Но почему?
Потому что методология, технология, принцип, интенция Дугина — это сочетание Интеграции с Дифференциацией. Интеграция — принять в себя все в культуре. Понять, что из всего можно сделать все. Вспомним хотя бы известный манифестный тезис Дугина “все хорошие люди — русские”, его любимый, оксюморонный, на первый взгляд, термин “Консервативная Революция” или его многочисленные призывы солидаризироваться с самыми противоположными политическими силами отнюдь не в тактических целях, а на основе глубинных парадоксальных прозрений. Ни от чего не открещиваться мелко-мелко. Все благословить. “Радикальный центр” — против “скорлуп” децентрализации. Метафора “партийности” в текстах Дугина провокативна. Это трансцендентальная мета-партийность, противопоставленная всевозможным разделениям на партийки, группки и школки, у каждой из которых есть свой “вкус” по типу: “Я построил себе тут две синагоги — вот в эту я хожу, а в эту не хожу”. Ошибочно думать, что это какой-то культурный “экуменизм”. Дугин — не кот Леопольд. Он не говорит: “Ребята, давайте жить дружно”. Потому что, с одной стороны, в этой аналитической работе каждый за себя, а с другой стороны, здесь необходимо предолеть свои границы, свое гуманистическое эго. Как писал гриб, придуманный Курехиным, “прежде чем объединиться, нужно размежеваться”. Но это нельзя сделать на почве бестолковых культур-политических “войнушек” или под наркотическим воздействием бессмысленного резонерства на мелкой “культурной” воде. Это можно сделать только на почве какого-то метафизического Выбора.
Дугин — один из тех, кто сегодня понимает: интеллектуал должен не только подмечать негативное во всем, как оно “принято”, а еще и синтезировать креативное, “вытаскивать”, “выхватывать” позитив и предмет Интереса даже там, где это сделать трудно и травматично, “почти невозможно”. Нужно жертвовать “вкусом” ради Вкушения, “этикетом” ради Этики, “стильностью” ради Стиля. Это непросто. Даже больно иногда. Но иначе мы никогда не увидим Объемной Картины. Дугин показывает в своей книге пример интеллектуальной Интеграции самых разных стилей. И это не концептуальный стеб, а тот самый долгожданный холистический подход, который необходим для этого захватывающего путешествия по “ссылкам” и “металинкам”. Крипто-язык поп-культуры, ее скрытые знаки, ее глубинная структура — вот что в центре внимания Дугина, вот что составляет его метафизическое беспокойство, тайный и явный “нерв” его книги.
Будучи знакомым с различными традициями герменевтики, Дугин интерпретирует попсу не только на уровне простого толкования (“пшат”), но и на более глубоких уровнях: “намека” или “интертекста” (“ремез”), “аллегории” (“драш”) и “тайны” (“сод”). Иногда он делает это полупародийно, травестированно, например когда обращается к политическим или философским мотивам при разборе текстов интеллектуально девственной “попсы”. Но полупародийность — еще не значит несерьезность. Высокая традиция неоплатоников, каббалистов, учителей дзена и других знает случаи, когда пародия оборачивалась притчей в рамках псевдоэпиграфики, мистификации. Целые тома мистических сочинений, радикально повлиявших на ход истории и на эволюцию мирового разума, полны таких “шуток”. Это шутки всерьез. Дугин, кажется, намекает нам, что в поп-культуре есть место для очень серьезных, неожиданных интерпретаций. Иногда бывает ощущение, что Дугин гадает на поп-культуре, как на картах Таро. Randomly selected песни могут внезапно обернуться знаками “иного”, “l’autre chose”. Это еще одна из техник Интеграции, без которой невозможно идти навстречу Смыслам.
Но одной только Интеграции недостаточно. Чтобы она не обернулась этакой конформистской “всеядностью”, необходимо тщательное просеивание смыслов. Это другая сторона процесса — Дифференциация. Например, чтобы принять “непрерывный холизм Тани Булановой”, интегрировать его в свой интеллектуальный кругозор, нужно преодолеть снобский страх перед попсой, жлобское к ней недоверие, нужно научиться дифференцировать. Отличать хорошую попсу от плохой — но и этого мало. Дифференцировать так уж дифференцировать. Нужно уметь отличать хорошую “хорошую попсу” от плохой “хорошей попсы”. И хорошую “плохую попсу” от плохой “плохой попсы”. Вот это очень важно. И еще более мелкие разделения — они еще важнее. Нужно уметь отличить гениальный тупой шлягер от посредственного тупого шлягера.
Ленивый ум спросит: а зачем это отличать? Разве “снобизм” — не презрительная кличка элитарности, а “открытость” — разве не псевдоним всеядности? Но на это ответил еще Теофраст в “Характерах”, а вслед за ним Лабрюйер. Здесь нужно мыслить не бинарными оппозициями, а четырехгранным кадансом. Щедрость противопоставляется не только жадности, но и мотовству, а жадность — не только щедрости, но и бережливости. Точно так же не следует путать смелость с безрассудством, а трусость с осторожностью, стадность — с соборностью, а ценность личности — с индивидуализмом. В интересующем нас случае наивный снобизм — антоним подлинной элитарности, а настоящая открытость несет в себе спасение от безответственной всеядности. Рискну сказать, что, может быть, в книге об искусстве Дугин впервые так откровенно заявил о своем стремлении отслеживать именно эти вещи. В других книгах сильный политический заряд формально не давал ему возможности так сильно зажечь свой текст, говоря словами Мандельштама, “телеологическим теплом”. Многие и раньше интуитивно чувствовали все это в Дугине, но для кого-то именно эта книга окажется первым радостным знакомством с ним.
Дифференциация для Дугина — общий жизненный подход. Для него нет случайных деталей. Это для европейца “нового”, ньютоновско-декартовского времени все китайцы на одно лицо. А для живущего в метафизическом измерении “евразийца”, с которым отождествляет себя Дугин по философской и политической позиции, это только стимул, чтобы не успокаиваться, а, наоборот, поехать в Китай, посетить все провинции, познакомиться с людьми и увидеть, какие все на самом деле разные, а потом уже от этой разности перейти к какому-то образу всеединства. Дугин всегда говорил о важности “диакризиса” — тонкой интеллектуальной и духовной экспертизы наших привычных, инерционных стимулов и реакций, образующих порочный круг неведения и страдания. “Диакризис” — это не рефлексия, не анализ, не деконструкция, а все это вместе и даже больше. Я не сразу понял, что этот радикальный дугинский принцип растождествления не имеет ничего общего с дуализмом, а, напротив, начинает работать только в сочетании с глубинным доверием ко всему, с творческой открытостью и разомкнутостью ума, с готовностью увидеть оба полюса одновременно, с бесстрашием рыцаря веры.
“Ябнутым все можно, полуябнутым ничего нельзя”, — цитирует и интерпретирует Дугин мою старую песенку, написанную, как сказал бы Гоголь, в нежные юношеские годы. Действительно — подлинное безумие творца ничего общего не имеет с вялотекущей шизофренией стагнирующего европейского расщепленного сознания, у которого, говоря словами классика, “ум с сердцем не в ладу”. Говоря о песне, Дугин настраивает ум и сердце на общий пифагорейский мета-лад, в котором синтезируются не только мажор с минором, но и пентатоника с фригийским ладом, китайская гамма с додекафонией и цветомузыкой. Ему помогает в этом Диакризис, принцип “дифферанса”, различения духов. Но всегда в сочетании с каким-то общим духом приятия, вкушения, а не мелочным “вкусом”, зависящим от мамы-папы, учительницы, тусовки, рынка, медиакратии.
“Доверяй, но проверяй”, — гласит народная поговорка. Взять, например, тот же самый “постмодерн”. Сколько уже приклеено к нему инерциальных, скорлупных ассоциаций и коннотаций. Это слово из вполне нейтрального научного термина, обозначающего сложный и противоречивый спектр интеллектуальных и социальных феноменов прошлого века, превратилось уже в какой-то негативный стереотип contemporary urban legend. Дугин освобождает это слово от некоторых прилипших к нему негативных псевдосмыслов и возвращает ему невинность. То же самое относится и к другим понятиям — “попса”, “мейнстрим”, “андеграунд”, “альтернативное искусство”, “классика”, “эстрада”, “сетевая литература”, “контркультура”. Неполнота или неадекватность этих терминов явствует из текстов Дугина о поп-культуре, так же как в других его книгах переосмысляются базовые политические или философские понятия, начиная с категорий “правого” и “левого”. Язык новой книги свежий, в нем переосмысляются старые термины и конструируются новые. В итоге создается совершенно новое и невспаханное концептуальное поле, с которого рано или поздно будет собран очень хороший урожай.
Дугин очень хорошо чувствует вибрацию ярлыков — в конце концов, он распробовал многие из них на самом себе. Существует даже сайт “Рассантимант”, на котором собраны все штампы и ярлыки, касающиеся Дугина — “оккультиста”, “фашиста”, “сатаниста”, “фундаменталиста”, “масона”, “черносотенца”, “коммуниста”, “политтехнолога”, “русского Бжезинского”, и несть им числа. Эти попытки свести Дугина к чему-то одномерному, знакомому и по преимуществу негативному заслоняли его творчество от читателей, так же как недоверие к жанрам и стилям искусства мешает разглядеть в них гениев, которые уже давно встали над этими жанрами и стилями и вышли куда-то еще. Свободное и заинтересованное отношение к творчеству Дугина всегда представлялось мне индикатором интеллектуальной открытости, доверия к разным дискурсам. Диалог и полемика с Дугиным возможны и необходимы, но закрытое, высокомерное или предвзятое отношение к нему так же достойны сожаления, как та инерция и агрессия, которая мешает многим из нас услышать ту Музыку, о которой сегодня Дугин пишет. Мы поймем эту Музыку, только если будем слушать ее правильно. Для этого нужен не язык, а другой орган, специально предназначенный для того, чтобы примирять антиномии, раскрываясь в каждый нужный момент и воссоединяя таким образом “полюса”.
Третье Ухо. Оно как Третий Мир. Третий Рим. Третий Путь. Оно есть у Дугина, и в этой своей новой книге он предлагает каждому из нас посмотреть, есть ли оно у нас. И можем ли мы за “примитивностью” попсовой аранжировки услышать сложность, за вызывающим “умничаньем” какого-то авангардного текста увидеть простоту и гармонию, а за всем этим увидеть какой-то изначальный, примордиальный праязык, связанный уже не только с искусством, а с Источником всего. В этой книге припев шлягера превращается в мантру, простая цифровка аккордов отсылает к идее первоосновы, примитивная попсовая песенка может оказаться Ключом, а набившие оскомину поп-звезды — знаками какого-то нового Зодиака. Третье Ухо помогает услышать, а точнее, увидеть все это. Гул времени. Музыку пространства. Лабиринты забытых троп. И это еще не все.
Может быть, кто-то догадывается, о чем идет речь.
Псой Короленко