Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 2, 2005
Теперь все это становится воспоминаниями.
Сергей Вольф жил для жизни — по крайней мере, пока был здоров и полон сил. Любил, дружил, слушал джаз, ловил рыбу. С удовольствием говорил обо всем этом. Писал для заработка детские книги. И еще он писал смолоду талантливую «взрослую» прозу (сперва в хемингуэевском, а потом в кафкианском духе), а в зрелости — удивительные стихи (обычно бывает наоборот). Я познакомился с ним, когда он уже полностью сформировался как поэт и ушел в поэзию. Ушел ли? Нет, он не уходил из своего житейского пространства и облика. Он не существовал ради своих стихов, не жертвовал для них сознательно ничем; сначала он, похоже, просто их недооценивал, и даже удивлялся, когда другие говорили о них в превосходной степени. Для человека его поколения не претендовать на гениальность было почти позором. А Вольф на уровне бытового поведения был очень типичным шестидесятником, хотя и строго определенного типа: грубоватым сибаритом, а не грязноватым моралистом, нежным неряхой, а не «гражданином». Но у него было не так уж много амбиций, или амбиции эти остались в прошлом. Не он жил для стихов — стихи жили им и через него. Если он начинал читать вслух, ему трудно было остановиться — не потому, что он хотел нечто доказать окружающим или себе самому, за чем-то угнаться. Его просто подхватывала волна завороженной речи. Им же и завороженной…
Еще двадцать лет назад тем немногим, кто читал тогда стихи Вольфа, было понятно, что эти строки будут в той воображаемой составной книжечке, которая останется от эпохи и ради которой эпоха, собственно говоря, и дана. Ему, как мало кому, удалось соединить обэриутское остранение, мультипликационную прыгучесть слишком отчетливо прорисованных вещей с прямым лиризмом, с всепоглощающей и жадной нежностью. Его стихи — часто горячей, чем сверстники, — любили те, кто был на двадцать пять—тридцать лет моложе его. Слава Богу, они (мы) успели выразить свою любовь словами, написанными на бумаге. Надеюсь, он был этими словами доволен.
В последние годы жизни у Сергея Евгеньевича (он не любил, когда его так называли: он хотел оставаться Сережей и для тех, кто годился ему в сыновья) бывали душевно трудные времена. Бывали, вероятно, и хорошие. Прежняя жизнь с изрядным по советским меркам статусом и заработком детского писателя кончилась, но зато Вольф был признан — хотя и в ограниченном кругу — как поэт. Вышли две книги — «Маленькие боги» и «Розовощекий павлин». В одной из рецензий на последнюю автора назвали гением, но в прошедшем времени, заживо похоронив. Теперь его нет здесь, в наших измерениях, нет и в самом деле. Он ушел к своим маленьким богам, к воспетым им гусеницам, стрекозам, кузнечикам. Он там, в прекрасном маленьком мире, где
…часы висят на ели,
Их стрелки из смолы,
Они выводят трели,
Они темнят углы.
Они смущают травы,
И, завершая круг,
Седой и величавый
Обходит их паук.
Эти часы, которые завел поэт своим колдовством, уже не остановятся.
Валерий Шубинский
Теперь все это становится воспоминаниями.
Сергей Вольф жил для жизни — по крайней мере, пока был здоров и полон сил. Любил, дружил, слушал джаз, ловил рыбу. С удовольствием говорил обо всем этом. Писал для заработка детские книги. И еще он писал смолоду талантливую «взрослую» прозу (сперва в хемингуэевском, а потом в кафкианском духе), а в зрелости — удивительные стихи (обычно бывает наоборот). Я познакомился с ним, когда он уже полностью сформировался как поэт и ушел в поэзию. Ушел ли? Нет, он не уходил из своего житейского пространства и облика. Он не существовал ради своих стихов, не жертвовал для них сознательно ничем; сначала он, похоже, просто их недооценивал, и даже удивлялся, когда другие говорили о них в превосходной степени. Для человека его поколения не претендовать на гениальность было почти позором. А Вольф на уровне бытового поведения был очень типичным шестидесятником, хотя и строго определенного типа: грубоватым сибаритом, а не грязноватым моралистом, нежным неряхой, а не «гражданином». Но у него было не так уж много амбиций, или амбиции эти остались в прошлом. Не он жил для стихов — стихи жили им и через него. Если он начинал читать вслух, ему трудно было остановиться — не потому, что он хотел нечто доказать окружающим или себе самому, за чем-то угнаться. Его просто подхватывала волна завороженной речи. Им же и завороженной…
Еще двадцать лет назад тем немногим, кто читал тогда стихи Вольфа, было понятно, что эти строки будут в той воображаемой составной книжечке, которая останется от эпохи и ради которой эпоха, собственно говоря, и дана. Ему, как мало кому, удалось соединить обэриутское остранение, мультипликационную прыгучесть слишком отчетливо прорисованных вещей с прямым лиризмом, с всепоглощающей и жадной нежностью. Его стихи — часто горячей, чем сверстники, — любили те, кто был на двадцать пять—тридцать лет моложе его. Слава Богу, они (мы) успели выразить свою любовь словами, написанными на бумаге. Надеюсь, он был этими словами доволен.
В последние годы жизни у Сергея Евгеньевича (он не любил, когда его так называли: он хотел оставаться Сережей и для тех, кто годился ему в сыновья) бывали душевно трудные времена. Бывали, вероятно, и хорошие. Прежняя жизнь с изрядным по советским меркам статусом и заработком детского писателя кончилась, но зато Вольф был признан — хотя и в ограниченном кругу — как поэт. Вышли две книги — «Маленькие боги» и «Розовощекий павлин». В одной из рецензий на последнюю автора назвали гением, но в прошедшем времени, заживо похоронив. Теперь его нет здесь, в наших измерениях, нет и в самом деле. Он ушел к своим маленьким богам, к воспетым им гусеницам, стрекозам, кузнечикам. Он там, в прекрасном маленьком мире, где
…часы висят на ели,
Их стрелки из смолы,
Они выводят трели,
Они темнят углы.
Они смущают травы,
И, завершая круг,
Седой и величавый
Обходит их паук.
Эти часы, которые завел поэт своим колдовством, уже не остановятся.
Валерий Шубинский