Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 1, 2005
Анатолий Вишевский / Гриннел, Айова
В десяти книгах Б. Акунина о сыщике Эрасте Фандорине герой-детектив представлен человеком, который тщательно следит за своей внешностью и одеждой. Безупречный вкус Фандорина и его внимание к деталям туалета, дают повод различным персонажам романов относиться к нему как к щеголю, франту или денди. Можно утверждать, что автор методично создает на страницах своих книг образ сыщика-денди. Однако само понятие “денди” связано с определенным отношением человека к обществу и своему месту в нем. Таким образом, определение “денди” значит намного больше, чем просто увлечение одеждой. Несоответствие между сущностью Фандорина и понятием “денди” может быть частью игры автора с читателем, столь традиционной у Акунина. В таком случае, используя форму детективной истории, автор может прятать за простым, на первый взгляд, образом детектива-денди другую литературную традицию и другой литературный тип.
Слово “денди” связано с фигурой известного в начале XIX века Джорджа “Красавчика” Браммела и представляет собой определенный набор условий. Например, денди “стоит на изолированном пьедестале собственного “я”; <…> у денди нет ни обязанностей, ни привязанностей: жена или ребенок в его случае немыслимы, все же остальные родственники — печальная случайность”. “У денди нет ни профессии, ни видимых средств к существованию. Достижение денди — просто быть самим собой, <…> постоянно быть наготове, держать все под контролем, достигать совершенства во всех мелочах жизни” (Moers, 17, 18).
Главное свое выражение дендизм находит в умении одеваться: “Идеальный денди виден по одежде. <…> Его независимость, уверенность в себе, оригинальность, самоконтроль и утонченность — все это должно проявляться в одежде” (Moers, 21). Ольга Вайнштейн уточняет значение одежды для денди, замечая, что гармония деталей костюма была основой внутреннего спокойствия (Vainshtein, 51).
Томас Карлайл называет денди: “человек одетый” и объясняет, что его “профессия, положение и само существование состоят в том, чтобы носить одежду” (цитируется по: Moers, 31). Лорд Байрон, друг многих денди и сам не чуждый дендизму, перечисляя факторы, которые определяли человека в эпоху Регентства (как-то: богатство, талант и происхождение), особенно выделял моду:
Fashion, which indeed’s the best
Recommendation; and to be well dressed
Will very often supersede the rest.
(“Мода действительно наилучшая рекомендация, и быть хорошо одетым очень часто значит больше, чем все остальное”; цит. по: Moers, 61).
Увлечение Байроном в России привело и к увлечению дендизмом. Считается, что байронизм Пушкина в первую очередь был вызван увлечением поэта дендизмом Байрона (Driver, 244). В своей статье “Мильон терзаний” И. А. Гончаров уделяет внимание феномену дендизма в российском обществе и литературе начала XIX века: “Сам Пушкин, не говоря о Лермонтове, дорожил этим внешним блеском, этою представительностью du bon ton, манерами высшего света, под которою крылась и └озлобление“, и └тоскующая лень“, и └интересная скука“. Переходя от писателей к их героям, Гончаров говорит, что Онегины и Печорины — “представители целого класса, почти породы ловких кавалеров”. По словам писателя, “Пушкин щадил Онегина, хотя касается легкой иронией его праздности и пустоты, но до мелочи и с удовольствием описывает модный костюм, безделки туалета, франтовство — и ту напущенную на себя небрежность и невнимание ни к чему, эту fatuite, позирование, которым щеголяли денди” (Гончаров, 371).
Гончаров сравнивает с Онегиным и Печориным Чацкого, противопоставляя “мильон терзаний” последнего напускной хандре персонажей Пушкина и Лермонтова. Называя их “франтами”, Гончаров утверждает, что “они и новизной идей умели блистать, как новизной костюма, новых духов и прочее” (Гончаров, 373). К “байроническим” денди — Онегину, Печорину и в какой-то мере даже Чацкому — можно добавить еще и Павла Петровича из “Отцов и детей” Тургенева. “Англицизированный” герой кончает свои дни в Дрездене, где общается в основном с англичанами и становится известным как “a perfect gentleman”. Среди писателей, кроме денди Пушкина и Лермонтова, — хотя “бунтарский байронизм” последнего и не совсем умещается в границах дендизма (Лотман, 135), — следует упомянуть еще Петра Чаадаева, этого “русского англичанина”.
Теперь попробуем установить место Фандорина в этой веренице литературных имен и героев. О том, что романы Акунина представляют собой почву, богатую литературными и культурными аллюзиями, говорилось в критике неоднократно. Фандорин с самого начала представлен не просто щеголем и франтом, а ярым приверженцем Англии, английской моды, английских идей, нравов и вкусов.
В первых книгах серии Фандорин по утрам “подолгу делал английскую гимнастику” (А2: 64). Как мы уже говорили, герой в начале появляется в корсете “Лорд Байрон”. Лорд Байрон появляется и в начале четвертой книги, когда Фандорин, проезжая по Москве после многолетнего отсутствия, принимает новый памятник Пушкину за памятник лорду Байрону и таким образом связывает двух поэтов единой точкой отсчета — “байроническим дендизмом” (А4: 10). В “Левиафане” героя спасают напольные часы в виде Биг Бена, упавшие на преступницу (А3: 234). Часы эти появляются и в других книгах. По японскому городу Йокогама герой разъезжает на английском трехколесном велосипеде (трициклете) Royal Crescent (А10б: 232). Когда Фандорин едет к богатому англичанину, чтобы увезти красавицу любовницу, он для этой цели нанимает самый лучший фиакр фирмы “Арчибальд Гриффин” (А10б: 335). Собираясь на разговор с японским миллионером, герой говорит, что нанесет ему “визит a l’anglez”, а когда консул спрашивает его о цели визита, он отвечает частично по-английски: “У нас будет a little friendly chat” (А10б: 407, 408). Фандорин хорошо знает английский язык и часто им пользуется.
Анекдотичной кажется нам связь Фандорина с первым денди Браммелем — последнего “сослали” английским консулом в Каен, героя Акунина же начальство отправляет консулом в Йокогаму. Как мы уже говорили, начальник Фандорина в Йокогамском консульстве называет его и “Чайльд Гарольдом”, и Онегиным, и Печориным, и даже Чацким. Находим и связь с Чаадаевым — через английского сыщика-дедуктивиста Шерлока Холмса. Сравнение Фандорина, увлекающегося дедукцией, с Холмсом напрашивается и не требует доказательств. Сходство Холмса с Чаадаевым было уже тоже отмечено Кириллом Кобриным: “И Холмс, и Чаадаев жили уединенно, бобылями, были тщеславны и асексуальны, имели странные привычки и раздражительный ум” (Кобрин, 179).
Обсуждение вопроса об образе денди Фандорина следует начать с роли моды в романах. С первых же страниц романа “Азазель” читатель узнает о корсете “лорд Байрон”, которым молодой герой старается придать своей фигуре стройность, а талии тонкость (А1: 12). Молодой сыщик следит за своим туалетом; единственно, что оставляет автор в наследство герою от отца, промотавшего перед смертью свое состояние, это “обширный гардероб, где одних белых перчаток имелось пять пар”. Автор также выделяет “шелковый жилет от Бургеса и лаковые туфли от Пироне”, а также “почти новый цилиндр от Блана”. Одеваясь во фрак и готовясь к своему первому выходу в общество, молодой герой, однако, не берет тросточку, решая, что это, “пожалуй, дурной тон”. Фандорин не привык носить такую одежду, однако у него уже есть твердое мнение о том, как ее следует носить: “Эраст Петрович собрался с духом и вошел с некоторой развязностью, надеясь произвести впечатление человека светского и бывалого” (А1: 45, 46). В конце романа “Азазель” сам автор уже говорит о своем герое, что он “щегольски одетый” (А1: 224). В книге “Левиафан” Фандорин катается по палубе парохода на велосипеде в “легком спортивном костюме”: в клетчатых панталонах, гуттаперчевых туфлях с гамашами, коротком пиджаке и белой рубашке с красно-сине-белыми подтяжками и с расстегнутым воротом. На голове у него пробковый шлем. Позже герой сменил шлем на широкополую панаму и ходит по палубе с тросточкой (А3: 63, 64). Эту же трость с костяным набалдашником автор упоминает, когда герой появляется “в сюртуке и при галстуке” (А3: 178). Автор отмечает, что галстук у героя “безупречно повязан” (А3: 207). В Японии герой одевается “изящно, но просто: белая рубашка с отложным воротником — никакого крахмала, никаких галстуков. Плащ? Пожалуй. И трость, это беспременно” (А10б: 256). В повести “Декоратор” Фандорин одет “в бежевый американский пиджак, лимонную с разводами жилетку, отличного покроя брюки с несминаемыми стрелками” (А5б: 214). Здесь же автор обращает внимание читателя на белые лайковые перчатки героя с серебряными кнопочками (А5б: 147).В начале книги “Статский советник” Фандорин изображен как “узкий, в цилиндре и широком щегольском макинтоше с пелериной <…> франт” (А6: 10, 11). Позже автор снова показывает героя “в меховом плаще и замшевом цилиндре” (А6: 30). Формально, в “утреннем смокинге и белом галстуке”, видим мы героя и в книге “Коронация” (А7: 312). Ближе всего подходит Фандорин к тому, чтобы по праву называться денди, в эпизоде, где он водит мотоцикл. Герой здесь “в блестящем кожаном костюме, каскетке и огромных очках, закрывавших чуть не все лицо” (А8: 263).
В домашней обстановке читатель видит Фандорина иногда одетым в синий венгерский халат со шнурами (А3: 207). В повести “Пиковый валет” он тоже в халате, “черном, с кистями и шелковым поясом” и с зелеными нефритовыми четками (А5а: 15). Вкусы героя, похоже, не очень меняются с годами: через двадцать лет читатель видит его “в домашней венгерской куртке со шнурами, с сеточкой на волосах, в войлочных туфлях” (А7: 226).
Путешествуя по долгу службы в другие страны, Фандорин легко перенимает чужую моду; так, побывав в Берлине, он предстает перед читателем как немецкий франт: “Сначала из дверцы высунулся сафьяновый дорожный сапог, окованный серебряными гвоздиками, а потом на тротуар ловко спрыгнул цветущий юный джентльмен с пышными усами, <…> в тирольской шляпе с перышком и широком альпийском плаще” (А1: 107). Приехав в Петербург из Японии (и, по-видимому, через Париж), он “словно сошел с картинки парижского журнала <…>: светло-песочный чесучовый костюм, широкополая шляпа итальянской соломки, остроносые туфли с белыми гамашами и серебряными кнопками, в руке — изящная тросточка с серебряным же набалдашником” (А4: 7).
Автор всегда описывает своего героя “с аккуратными черными усиками” (А6: 11), по замечанию сыщика, “точно углем нарисованными” (А3: 28). Усики Фандорина, узкие и щегольские, эта своеобразная визитная карточка героя, названы автором “английскими” (А6: 82). Героиня одной из книг называет их “романтические черные усики” (А8: 86). “Ваши усики — прелесть что такое. И щипчиками не обрабатываете? А фиксатуаром?” — спрашивает у Фандорина молодой адъютант-гомосексуалист и получает отрицательный ответ (А7: 54). Позднее герой, однако, начинает подкручивать свои усы щеточкой (А10б: 336). “Чудесно подкрученные усики” упоминаются автором нередко (А10б: 349). “Усишки крендельками”, — называет их российский консул в Йокогаме (А10б: 8). Описания того, как герой ухаживает за своими усами, находим в книге “Между строк”, действие которой происходит в Японии: “Фандорин <…> надел на волосы сеточку и стянул наусником верхнюю губу, предварительно подкрутив усики щипцами” (А10б: 182).
Полицейский провокатор из романа “Любовница смерти” говорит о Фандорине, что тот “одевается по лондонской моде” (А8: 134). Вернувшись в Россию, Фандорин выдает себя за англичанина-туриста, в дорожном клетчатом костюме и с саквояжем (А1: 157). В книге “Ловец стрекоз” уже пожилой Фандорин появляется в “светлом английском пальто” (А10а: 109). Более того, Фандорин, находясь на службе у российской короны, часто думает о возможном преимуществе английского пути над российским. Когда английский дипломат напрямую задает герою этот вопрос, Фандорин задумывается: “А что если англичанин прав? Коли уж выбирать, как существовать миру — по-британски или по-русски… Но на этом месте Эраст Петрович сам себя одернул” (А10б: 95). Иронично описание автором условного знака, который подает герой своему помощнику, — воем. Даже воет Фандорин по-английски: “Выл Эраст Петрович вполне достоверно, и все же не так, как безродные йокогамские шавки — было в этом меланхолическом звуке нечто породистое, будто издавал его бладхаунд или, по меньшей мере, бассет” (А10б: 178).
Уже с первой книги начинаются перевоплощения героя при помощи грима и одежды, что является распространенным приемом в детективных историях. В “Азазеле” по приезде в Лондон Фандорин одевается неприметным англичанином [“черный котелок, черный пиджак, черные брюки, черный галстук” (А1: 111)]; читатель видит его старым нищим горбуном (А4: 111), попом (А7: 109), японским крестьянином (А10б: 197—199), кучером (А7), боцманом (А7: 277), “старым жидом в ермолке и лапсердаке” (А9: 276) или машинистом поезда в засаленной тужурке (А10а: 121).
Однако чаще, переодеваясь, Фандорин сохраняет щегольской вид, следуя моде тех, в кого он перевоплощается. Например, мы видим героя одетым в “длинную богемную блузу” (А1: 123); потом он представляет из себя русского князя “в элегантной визитке и с тросточкой, без которой настоящий prince немыслим” (А1: 153). (Молодой детектив, однако, не вполне входит в роль и забывает трость.) Во втором романе, “Турецкий гамбит”, Фандорин появляется переодетым в крестьянина, хотя для крестьянина он выглядит франтовато: он с тонкими усиками и по сравнению с крестьянами у него “куртка поновей да рубаха почище” (А2: 15). В книге “Смерть Ахиллеса” он появляется загримированный под молодого купца: “в длиннополом синем сюртуке, малиновом жилете и сапогах бутылками. На голове гуляки залихватски скособочился сияющий цилиндр” (А4: 73). В повести “Пиковый валет” несколько переодеваний: читатель видит Фандорина сначала Ахмед-Ханом в черном фраке и белом галстуке, в белой чалме с изумрудом и с бородой, подстриженной по последней парижской моде (А5а: 76); потом смуглым кудреватым цыганом “в меховой поддевке и с серьгой в ухе” (А5а: 129); и в конце “франтом” в длинной бобровой шубе, белом шарфе, шелковом цилиндре и с тростью с набалдашником слоновой кости (А5а, 133).
В повести “Декоратор” Фандорин сначала превращается в “писаного красавчика <…> при полном хитровско-грачевском шике, шикарного <…> └котище“” в бобровой шапке на глаза, в “залихватски” распахнутой шубе, в белоснежном кашне на пол-лица и в белых гамашах (А5б: 241, 242); а позже в “непристойного хлюста, какие по вечерам подле гулящих девок крутятся”, в “узких полосатых брюках со штрипками, дешевой бумажной манишке, малиновой жилетке, желтом клетчатом пиджачке” (А5б: 278). В книге “Коронация” Фандорин снова переодевается под хитровского щеголя — в рубаху малинового шелка и смазные сапоги, тужурку и картуз (А7: 123, 125). Сам Фандорин объясняет: “Тут не просто одежда, а высший хитровский шик — и красный шелк, и лаковые калоши. Только фартовые, то есть бандиты самой высокой иерархии, позволяют себе такую униформу” (А7: 131). Ходит герой тоже под стать: “враскачку, словно на невидимых рессорах, руки в карманы, плечи ссутулены. Раза два смачно сплюнул на сторону, наподдав сапогом пустую жестянку” (А7: 127). В книге, события которой происходят через четыре года после романа “Коронация”, автор описывает настоящего хитровского налетчика, и здесь читателю дается возможность удостовериться в точности фандоринских наблюдений: бандит этот “в красной шелковой рубахе, атласной жилетке цвета лимон, бархатном малиновом сюртуке; на затылке шляпа золотистой соломки; на пальцах золотые перстни с каменьями; сапожки — зеркальный хром” (А9: 28).
Как щеголя и франта воспринимают Фандорина другие герои книг Акунина. Сыскной агент в отчете называет его типичным представителем “порочной и разнузданной золотой молодежи с незаурядными задатками бретера” (А1: 102); друг Фандорина, офицер и бретер Зуров, замечает, что герой “подъехал этаким франтом, в лаковой карете, при усах” (А1: 148). Во второй книге, возвратившись из Англии, в глазах героини он одет “сущим франтом: цилиндр, плащ с пелериной, крахмальный воротничок” (А2: 175). В глазах другой героини он “одет, как всегда, с иголочки: белый пиджак, шелковый жилет в мелкую звездочку” (А3: 190). На вкус французского сыщика Гоша, герой “слишком уж лощеный”: с торчащим крахмальным воротничком, жемчужной булавкой в шелковом галстуке, с гладким проборчиком волосок к волоску и холеными ногтями (А3: 28). Позднее сыщик в дополнение к “отполированным ногтям” замечает еще и бриллиантовый перстень (А3: 32). Российский консул, Всеволод Витальевич Доронин, который встречает Фандорина по приезде того в Японию, удивлен его “белому тропическому костюму и ослепительному колониальному шлему” (А10б: 7). Консул вначале скептически относится к своему заместителю, про себя называя его “колонизатором” и “Чайльд Гарольдом из третьего отделения” (А10б: 7, 8). [Фандорина, как человека, по определению автора, “который придает значение правильности наряда” (А10б: 10), и самого смущает неуместность своего костюма.] В дополнение к байроновскому герою консул также в описании Фандорина использует параллели из русской классики: “Батюшки, а на пальце-то — кольцо с бриллиантом, — приметил Всеволод Витальевич, раскланиваясь с вновь прибывшим. — Скажите пожалуйста. Усишки крендельками! Височки расчесаны волосок к волоску! Пресыщенная томность во взоре! Чацкий, да и только. Онегин. И путешествия ему, как все на свете, надоели” (А10б: 8). Консул повторяет свое сравнение с Чацким уже в лицо Фандорину (А10б: 7), а также, завершая параллель с “лишним человеком”, называет героя “Печориным” (А10б: 12).
Когда Фандорин в книге “Смерть Ахиллеса” после долгого отсутствия появляется в Москве и бросается к знакомому казачьему офицеру, тот “обжег молодого щеголя недобрым взглядом” (А4: 11). Преступник Ахимас из той же книги обращает внимание на “лаковые штиблеты с белыми гамашами” героя (А4: 301). Герой дворецкий в книге “Коронация” при первой встрече видит в Фандорине “изящного” и “элегантного господина средних лет” (А7: 33), а позднее описывает его в “в сером цилиндре, сером же сюртуке и перламутровом галстуке с жемчужной заколкой” (А7: 191). Героиня книги “Любовница смерти” называет Фандорина щеголем и сравнивает его, “высокого, сухощавого господина в прекрасно сшитом сюртуке, белейшей сорочке с безупречными воротничками, <…> в цилиндре” и в серых перчатках, с графом Монте-Кристо (А8: 85). При следующей встрече она называет его “франтом” (А8: 90), а позже несколько презрительно “лощеным господином” (А8: 99). Хитровский малолетний вор и герой книги “Любовник смерти” Сенька видит Фандорина как солидного немолодого “нарядного господина с тросточкой <…> в черной шелковой шляпе трубой, с крахмальными воротничками” и называет его “франтом” (А9: 105). В романе “Ловец стрекоз” генерал характеризует Фандорина героине как “космополита” и “разбивателя сердец” (А10а: 131). Героиня и сама думает о нем как об “энглизированном следователе” (А10а: 135).
Определения “щеголь” и “франт”, как мы показали, встречаются в романах о Фандорине довольно часто. Автор, как и его герои, подчеркивает приверженность героя моде, его повышенное внимание к своей внешности и одежде. Определение “денди” по отношению к герою, однако, встречается только дважды: полицейский провокатор в своем отчете называет Фандорина “изрядный денди” (А8: 134), и дворецкий из книги “Коронация” описывает героя “истинным денди в сером цилиндре, сером же сюртуке и перламутровом галстуке с жемчужной заколкой” (А7: 191). Упоминание о “следователе-денди” (Пригодич) и о “сыщике Фандорине с замашками денди” (Клейн, 3) находим и в критике.
Определения “изрядный денди”, “истинный денди” и “Чайльд Гарольд” в отношении к Фандорину нельзя назвать нейтральными. Во всех этих случаях за словами стоит насмешка адресанта, будь то великокняжеский камердинер, полицейский агент или российский консул в Японии. Корни этой насмешки, этого снисходительно-презрительного отношения — в безошибочно угаданном героями английском происхождении как слова, так и понятия “денди”. Слова “франт” и “щеголь”, как не явно маркированные, в отличие от слова “денди”, иностранными аллюзиями, обычно встречаются с менее негативной коннотацией. Ольга Вайнштейн объясняет подобное отношение в России к денди тем, что в национальном менталитете внимание к европейской моде автоматически связывалось с западной идеологией, и, таким образом, тех, кто увлекался заграничной модой, обвиняли и в приверженности заграничным идеям (Vainshtein, 54). Как более современный пример такого отношения можно вспомнить пропагандистскую кампанию 1960-х годов в Советском Союзе против стиляг. В стихотворении Андрея Вознесенского “Бьют женщину” читаем:
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг
(Вознесенский, 60).
Однако можно ли назвать Фандорина денди? В своем описании английского денди Ю. М. Лотман подчеркивает тот факт, что английская мода “допускала экстравагантность и в качестве высшей ценности выдвигала оригинальность” (Лотман, 123). “Не отделимый от индивидуализма и одновременно находящийся в неизменной зависимости от наблюдателей, дендизм постоянно колеблется между претензией на бунт и разнообразными компромиссами с обществом” (Лотман, 133). По Лотману, денди — “нарушитель порядка” (124); похожее определение находим и у Альбера Камю: “Денди — оппозиционер по своему предназначению. Он держится только благодаря тому, что бросает вызов” (Альбер Камю, цит. по: Кобрин, 181).
В жизни Фандорина нет компромиссов с обществом, еще меньше находим мы у него претензий на бунт. Наоборот, героя Акунина можно назвать “стражем порядка” как в прямом, так и в переносном значении. В книгах несколько раз встречаются рассуждения различных героев на тему Хаоса и Порядка. Так, для могущественного и богатого японца Цурумаки Хаос ассоциируется с жизнью: “[Жизнь] — вечная схватка Порядка и Хаоса. Порядок норовит разложить все по полочкам, прибить гвоздиками, обезопасить и выхолостить. Хаос разрушает всю эту аккуратную симметрию, переворачивает общество вверх дном, не принимает никаких законов и правил. В этой извечной борьбе я на стороне хаоса, потому что Хаос — это и есть Жизнь, а Порядок — это Смерть” (А10б: 425). Своеобразный ответ Фандорина на это заявление находим в диалоге героя с дворецким одного из великих князей, напоминающего в последней книге серии (“Коронация”) доктора Ватсона: “Дворецкий: — Хаос — вот что это такое. На свете нет ничего страшнее хаоса, потому что при хаосе происходит безумие, слом всех и всяческих правил… Фандорин: — [Я] давно понял: жизнь есть не что иное, как хаос. Нет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет <…> [У] меня есть правила. Но это мои собственные п-правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам по себе. Насколько это возможно. Собственные правила, Афанасий Степанович, это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости” (А7: 258, 259).
Из этого диалога можно вывести основное отличие героя Акунина от английского денди: в то время как денди все усилия направляет на то, чтобы своим поведением и одеждой выделиться из толпы или даже из маленькой элитной группы, заслужив при этом ее восхищение, Фандорин старается вписаться в элитную группу модно и со вкусом одетых щеголей. Понять отличие Фандорина от настоящего денди можно, сравнив его с записным денди викторианской эпохи — Оскаром Уайльдом. Когда Уайльд учился в Оксфорде, он одевался по моде тех лет — котелок с загнутыми вверх краями, чуть надвинутый на глаза, и твидовый костюм с жилеткой в яркую, смелую клетку. Позднее, когда он представлялся эстетом, соответственно менялся и его костюм, гольфы до колен, увядающая лилия в петлице, свободный зеленый галстук, бархатный пиджак и широкий отложной воротник. “В 1890-е годы, когда успех пьес Уайльда взамен скандальной известности принес ему широкую и заслуженную славу, костюм Уайльда приобрел черты холодной и формальной корректности. Ему уже было достаточно выражать свою индивидуальность при помощи отдельной детали: будь то зеленая бутоньерка, ярко-красная жилетка или заколка с бирюзой и бриллиантами” (Moers, 295, 299).
Фандорин никогда не позволяет себе бросающихся в глаза деталей костюма — мы никогда не увидим его ни с зеленым цветком в петлице, ни в ярко-красной жилетке, ни с бирюзовой заколкой в галстуке. Думаю, у героя есть стремление к таким афронтным деталям, и это индивидуалистическое стремление находит выражение в переодеваниях, в принятии чужой личины, например, когда Фандорин играет роль хитровского франта. В обычной же своей жизни герой Акунина вполне буржуазен.
В романах о Фандорине появляются настоящие денди. Во-первых, это первый “шеф” Фандорина и один из основных его противников — Иван Францевич Бриллинг, ориентированный на Англию “энергичный господин, одетый в легкий, удобный пиджак, светлые панталоны и вовсе без головного убора” (А1: 67). В отличие от своего учителя и кумира Фандорин никогда не появляется без цилиндра или котелка. (Интересно, что именно Бриллинга художник Алексей Кузьмичев изобразил как денди в книге комиксов по роману “Азазель”.) Во-вторых, государственный канцлер и “западник” князь Горчаков, о котором одна из героинь романов вспоминает, что в молодости князь учился в лицее с Пушкиным и что это о нем поэт сказал: “Питомец мод, большого света друг, обычаев блестящий наблюдатель” (А2: 147). Когда Фандорин приезжает в Японию, он там встречает японского принца, который “разодет почище любого денди с лондонской Бонд-стрит: жилет с искрой, сверкающий бриллиантином пробор, фиалка в петлице” (А10б: 93). И, наконец, в романе “Коронация” появляется настоящий лондонский денди, мистер Карр. Вот как его описывает герой-дворецкий: “Волосы удивительного соломенно-желтого цвета — сверху прямые, а на краях загнутые, чего, казалось бы, и в природе не бывает. Лицом бел и гладок, на щеке круглая ровная родинка, похожая на бархатную мушку. Сорочка <…> была не белая, а голубая — такой я еще не видывал. Сюртук пепельно-голубой, жилет лазурный в золотую крапинку, в петлице гвоздика совершенно синего цвета. Особенно же мне бросились в глаза необычайно узкие штиблеты с перламутровыми пуговками и лимонно-желтыми гамашами” (А7: 24). Позже дворецкий описывает господина Карра перед зеркалом с ажурной сеткой на волосах и в алом халате с драконами. Вскоре англичанин появляется у беседки в “безупречной куафюре” и в “белоснежном смокинге с зеленой незабудкой в бутоньерке” (А7: 154, 155). Дворецкий также замечает, что господин Карр красится (А7: 123).
Респектабельное и среднебуржуазное щегольство Фандорина особо не выделяло его в глазах общества: такое поведение было типично для России конца XIX — начале XX века. Ольга Вайнштейн говорит о широком распространении подобного дендизма в среде российского среднего класса, когда молодые люди использовали культурный код денди, чтобы произвести хорошее впечатление в обществе. Критик утверждает, что для них этот код представлял собой удобный стереотип мужской элегантности, где “опасные” коннотации — тщеславие, фривольность и женственность — были сглажены, а взамен им были приняты атрибуты буржуазной мужественности — приличие, ответственность, надежность, респектабельность (Vainshtein, 70—71).
В чем же основное отличие Фандорина от “лондонского денди”? Настоящий денди создает моду, и как только в подражание ему начинают одеваться другие, денди меняет свой стиль одежды. Денди неповторим, он использует свои поведение и костюм для афронта. Фандорин же буржуазен, он надевает свой костюм и использует свои безупречные манеры, чтобы слиться с лучшим обществом, раствориться в нем. Денди отрицает порядок и правила, Фандорин не может без них жить.
В своих книгах Акунин часто пускает читателя по ложному следу. Не является ли представление Фандорина в качестве денди всего лишь отвлекающим маневром? Действительно ли герой попадает в парадигму “лишних людей” — Чацкого, Онегина и Печорина, этих российских Чайльд Гарольдов? Не старается ли Акунин отвлечь внимание читателя от другой парадигмы и от другого героя? Герой этот боится мира и прячется от него за своим костюмом, как за доспехами. Одеждой и правилами старается он создать себе безопасный кокон, в котором находит и свое место во враждебном ему мире Хаоса, и свой покой. Герой этот, конечно, чеховский “человек в футляре”.
Список литературы
(А1) Б. Акунин. Азазель. М., 2000
(А2) Б. Акунин. Турецкий гамбит. М., 2000
(А3) Б. Акунин. “Левиафан”. М., 2000
(А4) Б. Акунин. Смерть Ахиллеса. М., 2000
(А5а) Б. Акунин. Пиковый валет // он же. Особые поручения. М., 2000
(А5б) Б. Акунин. Декоратор // он же. Особые поручения. М., 2000
(А6) Б. Акунин. Статский советник. М., 2000
(А7) Б. Акунин. Коронация, или последний из романов. М., 2000
(А8) Б. Акунин. Любовница смерти. М., 2002
(А9) Б. Акунин. Любовник смерти. М., 2002
(А10а) Б. Акунин. Ловец стрекоз // он же. Алмазная колесница. Т. 1. М., 2003
(А10б) Б. Акунин. Между строк // он же. Алмазная колесница. Т. 2. М., 2003
(Вознесенский) Андрей Вознесенский. Антимиры. М., 1964
(Гончаров) И. А. Гончаров. Мильон терзаний // он же. Собрание сочинений в шести томах”. Т. 6. М., 1960
(Клейн) Борис Клейн. Новая такая бульба // Вестник Online N 8 (276), 10 апреля 2001
(Кобрин) Кирилл Кобрин. Англичанин // Октябрь. 1996. № 2
(Лотман) Ю. М. Лотман. Русский дендизм // он же. Беседы о русской культуре. СПб., 1994
(Пригодич) Василий Пригодич. Б. Акунин и белая собака (сивая кобыла) // http://www.1archive-online.com/archive/prigodich/Koshach_my.pdf
(Moers) Ellen Moers. The Dandy: Brummell to Beerbohm. Lincoln and London: University of Nebraska Press, 1960
(Vainshtein) Olga Vainshtein. Russian Dandyism: Constructing a Man of Fashion // Russian Masculinities in History and Culture. New York: Palgrave, 2002