Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 1, 2005
Вступ. статья, публикация и коммент. Валерия Сажина. [Paris]: Издание Ассоциации “Русский Институт в Париже”, 2004. 68 с. Тираж не указан. (Серия “Библиограф”, вып. 18)
Положение с недоступностью читателям на родине наследия одного из самых талантливых европейских авангардистов ХХ века Александра Введенского (1904—1941) по-прежнему носит скандальный характер. После 1993 года русских книг Введенского вообще не появляется (мы не рассматриваем тут ряд коллективных сборников, по-своему очень интересных, но не снимающих проблемы отсутствия каких бы то ни было полноценных отдельных изданий именно этого автора). Не приходится утешаться тем, что дело де сводится к некоей персональной клинической проблеме единичного характера, если после десяти лет топтания на месте с этой бездарной тупиковой ситуацией, по сути дела, смирилось столько, казалось бы, заинтересованных творчеством нашего поэта российских исследователей и издателей, индивидуалистов и общественников, скептиков и энтузиастов… В итоге в год 100-летия со дня рождения Введенского единственной книгой с его собственными произведениями стала научная работа, вышедшая в свет — на русском языке — во Франции. Книга сама по себе в нескольких отношениях примечательная — прежде всего, своими в полном смысле слова новациями: это даже не перепечатка под некоторым новым углом зрения уже известных сочинений замечательного авангардиста 1920— 1930-х годов, а представление читателям нескольких новых открытий — в области как его текстов, так и метатекстов, как творчества Введенского, так и его биографии.
I
Безусловно, сердцевиной этой книги, наиболее ценным в ней (хотя и занимающим, что, впрочем, вполне логично, по своему объему ее малую часть), являются впервые полностью и наконец-то как следует публикуемые письма Введенского к Даниилу Хармсу за 1926—1934 годы. Сама по себе увлекательная история с героическим спасением, сохранением этих писем и решением затем закрыть их для публикации до начала XXI века по воле того, кому мы все обязаны доступом к большей части наследия Хармса и Введенского, их друга Якова Друскина (1902—1980), заслуживает отдельного разговора, и мы ее тут не касаемся, тем более потому, что ей уже уделено первостепенное внимание как в специальном докладе на научной конференции в Петербурге весной прошлого года, опубликованном вскоре и в родном городе протагонистов, и в Париже, так и в рецензиях, помещенных в начале текущего года в газетах Москвы и Цюриха, в заметках, напечатанных в Нью-Йорке и Стокгольме, в радиопередачах и проч.
Итак, перед нами 21 текст, открытки и записки, в своем большинстве — довольно небольшие по размеру эпистолы, с некоторым количеством приложенных стихотворных строк и целых строф (порой тоже до сих пор неизвестных) и рисунков: несколько из них факсимильно воспроизводятся в рецензируемом парижском издании. Уместно напомнить, что до нас дошло всего лишь около четверти из всех “взрослых” произведений Введенского, а из его интенсивной переписки со своим ближайшим другом до сих пор были опубликованы должным образом лишь одна записочка Введенского в две строки да несколько черновиков писем Хармса, которые вообще вполне резонно рассматривать либо как дневниковые записи, либо как наброски самостоятельных художественных произведений (эти уже известные тексты Введенского и Хармса также воспроизведены в примечаниях и приложениях к основному корпусу рецензируемой книги).
Письма Введенского — это воистину маленькие лирические и трагические шедевры. Шедевры в эстетическом, ритмическом, психологическом, чувственном, нравственном, политическом, фактографическом планах. Звезда ледяной бессмыслицы и кинжально-безнадежного смысла, казалось бы, вопреки встречному космическому ветру, будоражит, обжигает и оживляет нас, заставляя 80 лет спустя повторять как стихи многие слова и целые фразы из этих писем — и наедине с собой, и обращаясь к своим друзьям и ровесникам:
данька! Это письмо я тебе пишу — а не всеволожский. <…>
Не ходи, сволочь, без меня в бар, подожди меня
Я здесь прямо умираю от тоски, скуки и других шпинатных эмоций
<…>
живи как форточка! <…>
Я не квакаю. Я, понимаешь, ему так и сказал. А также у нас здесь много собак. <…>
стихов я не пишу, чего и вам не желаю <…>
Как ты относишься к петухам, тут их много. <…>
Получил твое умное, в том смысле что глупое письмо. <…>
Здравствуй, дорогой Даня. Ты ли это или не ты? Не знаю.
Ты-то почему не пишешь? что, у тебя рук нет. <…>
Пиши
и правильно дыши.
В свете этого кажется вовсе не случайным, что ставшая нам известной лишь сейчас строка из письма 1932 года, посланного из северной провинции в северную столицу, —
Я уехал в Вологду. Тут зима. Сейчас иду обедать
— звучит как музыка, словно стихи из уже тридцать лет как хорошо нам знакомых “Писем римскому другу” Иосифа Бродского (1972)…
Последние же строки последнего письма, написанного в вагоне поезда при пересечении Курска по пути на юг в августе 1934 года, в относительно “вегетарианскую” паузу сталинской эпохи, звенят теперь как гиперболоидный фокус, стягивающий уже тогда минувшие и еще предстоящие испытания в одной зеркально режущей и в то же время умножающейся точке:
Дорогой Даня,
у нас в Курске все по-старому. Эрбштейн, Хармс [sic!], Гершов и Сафонова тебе кланяются.
А. Введенский
(имеются в виду питерцы, которые за два года до того вместе отбывали в этом городе ссылку после своего первого ареста)…
II
Безусловно, вполне законно на обложке книги рядом с именами друзей-обэриутов, друзей-чинарей стоит имя того, кому принадлежит инициатива этого издания, кто обладал умением, настойчивостью, волей и талантом справиться с будто бы непреодолимыми для многих других его коллег преградами. Монографически-фундаментальная вступительная статья Валерия Сажина и его содержательный реальный подстрочный комментарий к письмам занимают примерно две трети печатного объема рецензируемой книги. Спору нет, в некоторой степени там проинтегрирован — впрочем, по-новому и очень удобно для последующих исследователей структурированный — так или иначе уже доступный хорошо информированным специалистам материал (но читать и думать над Введенским и Хармсом хотят, могут и должны не только одна-другая дюжина высоколобых экспертов, в значительной степени оставляющих свои ценные знания при себе). Однако при всем при том отметим и несколько действительных конкретных открытий, скромно вводимых в этой книге теперь в общедоступный научный оборот: разгадка подноготной именования Введенским себя “Розой Люксембург” (письмо № 7) и раскрытие фамилии (Э. Б. Шлосберг) той знакомой обоих друзей в Союзе поэтов, которая до сих пор в многочисленных публикациях упоминалась только по имени-отчеству (письмо № 8).
Наконец, настоящая и уже откровенно трагическая сенсация. На ловца и зверь бежит. Книга уже макетировалась, информационные проспекты о ее предстоящем выходе в свет были доведены до сведения многих заинтересованных славистов в разных странах мира, начинались переговоры о ее переводе на другие языки (кстати, первый ее перевод, — как это и бывало нередко в прошлом — только что, в апреле 2005 года, вышел в свет именно в Германии, в толстом литературном журнале Schreibheft), когда В. Сажину сообщили о еще одной редкостной находке неизвестных документов и доверили право ему первому их обнародовать. Речь идет об обнаруженном летом 2004 года в архивах казанского пенитенциарного ведомства третьем (после ленинградского и харьковского, 1932 и 1941 годов) тюремном “деле” Введенского. Оно полностью факсимильно воспроизведено в приложении к вступительной статье Сажина в рецензируемом издании. А наиболее впечатляющая составляющая “дела” — рукописный “Акт о смерти заключенного в пути следования”, сочиненный с чудовищными сюрреалистическими ошибками и подписанный начальником конвоя и врачом (по всей видимости, “на ходу”, на морозе, на запасных железнодорожных путях Казанской станции), — параллельно печатается, с сохранением всех особенностей “орфографии”, в тексте самого публикатора. Из этого сенсационного рукописного документа следует уточнение даты гибели Введенского: “Акт” составлен 19 декабря 1941 года, в то время как из поздних пометок на обложке этого “Дела” (она также факсимильно воспроизводится в рецензируемом издании), сделанных, по всей видимости, попросту небрежно, невнимательно и сообщенных далее “по инстанции”, до сих пор делался вывод, что поэт умер 20 декабря…
III
Безусловно, хотя очень многое в этой публикации не только впервые открыто для свободного доступа читателям и исследователям, но и порой довольно убедительно по ходу дела уже уточнено (скажем, эффектная глагольная замена субстантива в выразительном стихотворении из письма № 4, известном ранее в спорном прочтении другого исследователя), вполне возможна дальнейшая расшифровка некоторых остающихся темными мест и неясных деталей, а также конструктивная дискуссия по поводу отдельных спорных моментов. Так, например, последний знак в тексте письма № 6, прочитанный его первопубликатором Сажиным тут как цифра “4.” (действительно, довольно часто встречающаяся в этом эпистолярном “эфироманном” автоописании Введенского), может оказаться и первой буквой общего группового самоназвания друзей-поэтов “Ч.”, тем более что именно так в начале этого самого письма Введенский и обращается к своему адресату (“Чинарь Даниилка Хаарс”). Хотелось бы надеяться на дальнейшее скорое факсимильное воспроизведение этого бесценного эпистолярного свода уже целиком.
Кроме того, теперь — после находки в казанском архиве важнейшего “Дела на заключенного” — открывается возможность провести более тщательный его анализ и затем сравнительное исследование его с другими такими же соседними архивными папками, и на повестку дня неотложно встает задача поисков материалов в московских архивах конвойных войск НКВД, вероятных дальнейших открытий об обстоятельствах долгого этапа состава с заключенными из Харькова в Казань и даже, может быть, уточняющих сдвигов на еще более раннюю дату момента реальной гибели Введенского…
Факт давно ожидаемой знатоками первопубликации полного текста самих писем поэта и неожиданно открытого его последнего тюремного “дела”, а также исчерпывающая обстоятельность, сдержанно-позитивный характер и конструктивный тон обширного комментария В. Сажина — представляются нам неоценимым подарком всем почитателям замечательного русского писателя и достойным памятным подношением к обеим декабрьским датам в год 100-летия со дня его рождения.
Борис Басков / Париж
P. S. В некоторых печатных, радио- и сетевых откликах на издание переписки Введенского и Хармса прозвучали немотивированные утверждения, что книга эта “нигде совершенно ненаходима”. Издаваемая Русским Институтом в Париже серия “Библиограф” продается в книжных магазинах Парижа, Женевы, Бостона, Нью-Йорка и Петербурга. Кроме того, в книге обозначено, что сведения о прямом ее приобретении можно получить у публикатора (valery_sazhin@mail.ru) и издателя (venedoko@hotmail.com), что, кстати, уже было указано одним из внимательных ее рецензентов — в Neue Zuercher Zeitung…