Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 4, 2004
Соображения о шизоанализе после прочтения книги Жиля Делёза “Переговоры”
Парадокс 1: жизнь скошенной травы
Шизоанализ… Понятие это в первую очередь связано с именами Жиля Делёза и Феликса Гваттари. В первую и, боюсь, в последнюю. Вам приходят на ум какие-то еще имена? Несмотря на то что “шизоанализ” вызывает в памяти лишь два имени, влияние его эпохально. Началось оно с выхода первого тома “Капитализма и шизофрении”. Влияние это не ограничено ни Францией, ни философией / психоанализом. В Москве и Петербурге, например, во времена перестройки “шизофрения” и “шизоанализ” выполняли в художественной среде функцию пароля.
Однажды мы пришли в посольство Франции с моим другом, издателем Пьером Броше. В разговоре с сотрудником посольства я упомянул Делёза с Гваттари. Сотрудник сказал, что никогда о таких не слышал. Пьер гневно воскликнул:
— Как, ты не читал “Капитализм и шизофрению”??! Это же наша Библия! Это же одна из главных книг 1968 года!
В тот момент я подумал: при чем здесь 1968 год? Первый том, “Анти-Эдип”, вышел в 1972 году, второй, “Тысяча плато”, — в 1980-м. Потом стало понятно, что именно в этих двух томах передан дух революции, именно они несут в себе реакцию на события мая—июня 1968 года. Шизоанализ — один из признаков революции. Один из бессмертных ее призраков.
Сложно судить о каком-то событии, в частности, о какой-то книге, не учитывая обстоятельства ее написания. Когда говорят, что Делез с Гваттари камня на камне не оставили от эдипальной модели психики Фрейда и тем самым опровергли психоанализ вообще, то не учитывают целый ряд таких обстоятельств. В них, хотя бы отчасти, мне и хотелось бы разобраться.
Одно из обстоятельств появления “Анти-Эдипа” — реакция на моду, подозрение в повальном увлечении. Теоретические основания революции 1968 года — марксизм, психоанализ, лингвистика. Причем в так называемых структуралистских версиях. Формально против этих теорий и направлены критические стрелы Делёза с Гваттари. То, что кажется неизбежным, непреложным, истинным, — подозрительно. Вот здесь-то и следует сделать поворот: шизоанализ не против марксизма и психоанализа, но против них а la mode. Вот прямые тому свидетельства: “мы, Феликс Гваттари и я, всегда оставались марксистами” [3: 218]; Гваттари “был и оставался психоаналитиком” [3: 187].
Более того, шизоанализ по определению — “это анализ активный, либидозно-экономический, либидозно-политический” [3: 33]. Исходя из такой дефиниции, можно сказать: шизоанализ — радикальная форма фрейдо-марксизма. Не случайно иногда говорят: шизоанализ — версия райхианства, ведь именно Райх “первым поставил вопрос о связи желания с социальным полем” [6: 141]. Для Райха социальный порядок, в частности фашизм, — продукт не мистификации и обмана масс, но их желания. Делёз и Гваттари продолжают райхианское осмысление того, как желание инвестируется в экономическую инфраструктуру, в производство социального, поскольку нет двух отдельных сторон — социального производства реальности и производства желанием фантазма.
Делёз и Гваттари не против Маркса и Фрейда, а против “Маркса-1968” и “Фрейда-1968”. Они направляют критику против иллюзий профетического и утопического наделения теорий статусом безотносительной истины. Они сопротивляются объективирующей идеализации. Они нацелены на борьбу с институциализацией: “Маркс” и “Фрейд” — два института, на которые направлены стрелы “Анти-Эдипа”.
Борьба с институтами, властью, системой подавления объединяет шизоанализ с антипсихиатрией. Именно обстоятельством появления антипсихиатрии еще можно объяснить антипсихиоанализ шизоанализа. С середины 1950-х годов Феликс Гваттари работал в психиатрической больнице Ля Борд, основанной лаканистом Жаном Ури. Одной из задач работы в этой клинике было уничтожение иерархии “доктор — пациент”, замена ее интерактивной групповой динамикой, направленной на подрыв властных отношений в обществе. Антипсихиатрия, психоанализ и политическая активность соединились в практике Гваттари, стремившегося заменить иерархические отношения трансверсальными, при которых никто бы не говорил от имени других.
В интервью “Литературному журналу” 1976 года Гваттари пишет о том, что уход с арены репрессивной психиатрии не устранил репрессий, а направил их по другим каналам, как это произошло в США. Поразительно, но уже в те годы Гваттари практически описывает общество тотального контроля, в котором повсюду царит инстанция сверх-я. Общество, в котором дисциплинирующие институты интериоризируются, исчезая из поля зрения: “все великие репрессивные образования типа школы или армии, которые раньше составляли институциональное целое в едином массиве, теперь распылены и рассеяны повсюду” [9: 269]. Силовые линии власти пронизывают все социальное поле. Вместо дисциплинарной дифференциации пространства и полицейского физического присутствия — незримый надзор.
Борьба с психиатрией привела в США к следующей реорганизации каналов власти: психиатрические больницы закрылись, постановка же диагнозов и химическая обработка пациентов перешла в руки психотерапевтов и психоаналитиков. Парадокс заключается вот в чем: психоанализ со всем своим раскрепощающим потенциалом, нацеленным на сопротивление репрессивной культуре, оказывается на стороне власти. Он не только может имитировать поведение бюрократии, превращаться в крепости институтов, прибегать к помощи правоохранительных органов, сотрудничать с бизнесом и политикой, как это происходит в России, но и стремится проникнуть, подобно власти общества тотального контроля, повсюду — в школу, семью, на телевидение, как это произошло во Франции. Что и вызывает сопротивление Гваттари психоанализу.
Институциализация психоанализа, которая приняла во Франции в связи с Лаканом еще более деспотичные формы, чем в других странах, — вот что, возможно, представляет наиболее важную линию шизоаналитической критики. Гваттари отмечает принципиальное различие между обстоятельствами действия Фрейда и Лакана: “фрейдизм занимал оборонительную позицию в отношении медицины, психиатрии, университета. Лакан, напротив, — наступательную” [9: 271]. Институциализация психоанализа, набирающая обороты в России с конца 1990-х годов, выхолащивая психоанализ до госпсихологии, делает осмысление работ Делёза и Гваттари особенно важным.
Еще одна линия сопротивления психоанализу также связана с его активным распространением — масс-медиатизацией и капитализацией, ведь психоанализ — это рыночный продукт, “слегка напоминающий наркотик” [9: 270]. Этот момент опять же необходимо подчеркнуть в связи с сегодняшним положением дел в России. Психоанализ — по-прежнему маркетинговый брэнд вопреки тому, что в США, откуда в Россию в первую очередь поступают продукты идеологического потребления, он таковым уже не является. Таким образом, опасность уничтожения психоанализа исходит не от идеологии масс-медиа, а от официальной научной идеологии, перехватывающей психоанализ на пути его институциализации.
Госфилософия, равно как и госпсихоанализ, держатся идеи эволюционной преемственности: на смену устаревшему классическому психоанализу пришел неофрейдизм, который сменил “современный” “психоанализ” в образах эго-психологии, селф-психологии и т. д. Согласно такого рода соображениям, любой сегодняшний школьник несравненно умнее Артемидора или Лейбница. Так, пионер Волька ибн Алеша поражал своими познаниями мудреца ибн Хоттаба. Эта, утешающая нарциссизм, технонаучная идеология противоположна и психоаналитическим представлениям о времени, и шизоаналитическим соображениям о движении мысли.
Идея эволюционного наследования следует древовидной метафоре, согласно которой у любой системы мышления имеются корни, ствол развития и увенчивающая эволюцию крона современности. Древесной модели Делёз и Гваттари противопоставляют идею ризомы, травяной системы, не имеющей единого корня, ствола, ветвей. Делёз и Гваттари утверждают, что психоанализ “подчиняет бессознательное древовидным структурам, иерархическим графам, повторяющимся воспоминаниям, центральным органам, фаллосу, древо-фаллосу” [9: 27]. На такой диктаторской модели бессознательного устанавливается диктатура психоанализа во главе с фаллогенералом.
Именно так чаще всего и воспринимается бессознательное в психоанализе. Достаточно будет напомнить, что бессознательное у Фрейда не локализуемо, что термин “подсознание” был им отвергнут как иерархический, что воспоминание не является повторяющимся, что воспоминание и повторение — не одно и то же, что психоаналитические представления о памяти радикальным образом расходятся с классическими, древоподобными. То же самое касается и истории психоанализа, которая воспринимается с началом в виде первокорня Фрейда и концом в виде “чисто научных” американских открытий. Однако шизоаналитическая ризома имеет непосредственное приложение и к фрейдовской модели бессознательного, и к истории психоанализа.
Ризома — “случай открытой системы” [3: 49] как совокупности понятий, соотносящихся не с некой сущностью, а с обстоятельствами. Фуко, говоря об открытой системе, приводит в пример именно Фрейда как “основателя дискурсивности”, установившего “бесконечную возможность дискурсов” [5: 31]. Аргументом в пользу Фуко служит не только ризоматичность психоаналитических школ и направлений, но и невозможность формализовать психоанализ. Создать кочевую несистематизирующуюся систему стремятся и Делёз с Гваттари. Кочевая мысль противоположна традиционной генеалогии. Она полагается на свободное движение к внешним элементам, она не покоится на идентичности, она — в различии. Она вне себя.
У “Капитализма и шизофрении” — парадоксально, но факт — тоже имеются предшественники, что, конечно, может навести на мысль о генеалогических корнях. Эти предшественники — номадическая мысль “этики” Спинозы, “веселая наука” Ницше, “коронованная анархия” Арто, “внешняя мысль” Фуко. Впрочем, удивительно не то, что Делёз с Гваттари сами называют своих предшественников, а то, что у них практически нет последователей. Ризома оказывается вырванной. Трава — скошенной. Ризоматичность — герметичной.
Известно, что сиблинги часто перекодируют фашиствующий язык родителей так, что их сленг становится понятным лишь им двоим. Шизоаналитики воспроизводят
такой код. Делёз говорит: “мы дополняли друг друга, деперсонализировались один в другом, являлись сингулярностями по отношению друг к другу” [3:18]. Там, где двое, — там толпа. Второй том “Капитализма и шизофрении” начинается со слов: “Мы написали „Анти-Эдипа“ вдвоем. Поскольку каждого из нас — несколько, то была нас целая толпа” [7: 9].
Замкнутый, герметичный язык в данном случае объясняется еще философской задачей — порождать понятия. Шизоанализ — в плетении концептуальной сети. Шизоанализ — между Делёзом и Гваттари.
Парадокс 2: преданный предатель
Делёз и Гваттари, разумеется, посещали лакановские семинары. Гваттари вообще “был многим обязан Лакану (как и я)” [3: 26], — вспоминает Делёз. Он был “учеником, похожим на „сына“, который знает, что примирение уже невозможно” [3: 188]. Он был членом “Фрейдовской школы Парижа” с момента ее основания Лаканом
в 1964 году до роспуска в 1980-м.
Влияние учителя может быть основано не только на передаче и приятии определенных идей, но и на отрицании, позволяющем пересмотреть теоретические диспозиции, выйти из-под давления авторитета. Благодаря Лакану Делёз и Гваттари “отказались от таких понятий, как структура, символическое или означающее” [3: 26]. Именно отказ открывает пространство желанию мысли. Необычайно сложно преданно следовать за учителем, ведь “мы практически ничего не можем делать в сфере психоанализа, что выходило бы за рамки Лакана, что не следовало бы ему” [1: 22]. Как не стать плохой копией Лакана? Как предать, сохраняя преданность? Как не оказаться преданным самому? Как предаваться психоанализу, радикальным образом пересматривая его положения?
Делёз и Гваттари видят проблему психоанализа как раз в тех властных потоках, которые исходят в иерархической структуре от лидера. С генералом возникает религиозная связь, основанная на желании безоговорочного доверия. На желании любить и поклоняться. В психоанализе такие отношения называются переносом. Перенос связывает учителя и ученика на основе сформировавшейся ранее схемы отношений с авторитетом.
Впрочем, дело не в том, что Лакан был генералом-диктатором, а в том, что эта позиция конструировалась желанием окружения. Почему не самим Лаканом? Потому что это противоречило бы его точке зрения: дискурс аналитика противоположен дискурсу господина. Не удивительно, что ответил Лакан гонцам революционной молодежи 1968 года:
— Господина себе ищете?! Я вам — не господин!
Преодоление переноса — возможность субъективации. Бессознательное и конституируется в механизмах субъективации. Бессознательное — “модель производства субъективности”, и в этом производстве “соучаствуют индивидуальные, коллективные и институциональные инстанции” [1: 23]. При этом, как сказал бы Фрейд, индивидуальные инстанции — всегда уже коллективны и институциональны.
Незадолго до своей смерти Лакан говорит своим ученикам, мол, возможно, вы будете лаканистами, но я останусь фрейдистом. Лакан уверен в том, что сохраняет главное — дух фрейдовского учения. Делез и Гваттари не стремятся сохранять дух Фрейда или Лакана, они претерпевают субъективацию в сопротивлении и тому, и другому. Сопротивление психоанализу — сопротивление внешнему в себе: “Мы, наше внешнее в нас, — по меньшей мере, одна сторона этого внешнего — представляла собой массу людей (главным образом молодых), которым надоел психоанализ” [3:20]. Внешняя инстанция — интерфейс, связующий с коллективами и институтами. Внешняя инстанция внутри.
Перенос регулирует не только отношения с авторитетным генералом, но и с коллективным телом института психоанализа. Гваттари говорит не столько о переносе, сколько о его различных инстанциях, становлениях, элементах, к которым относятся, в частности, машины культурной субъективации, в том числе и такие, как масс-медиа. Он говорит о том, что у него “ушло немало времени на освобождение от аналитического коллективного сверх-я”, из-за которого “аналитики живут в постоянном страхе” [1: 24]. В страхе перед “внутренней” инстанцией “внешней” власти. Дух Фрейда и Лакана может сохраняться в революционном движении желающей мысли. Призраки Фрейда и Лакана сохраняются в полемике и критике. Сохраняются в движении понятийной шизоаналитической машины.
Парадокс 3: машинальное желание
Одно из самых знаменитых понятий Делёза и Гваттари — машины желания. О каких только машинах не говорят шизоаналитики! Вот начало “Анти-Эдипа”: “Машины повсюду, и отнюдь не метафорически: машины машин, со всеми их соединениями, связями. Машина-орган подключена к машине-источнику: одна излучает поток, который прерывает другая. Грудь — машина, производящая молоко, а рот — машина, к ней присоединенная” [6: 7].
Машины желания — отнюдь не признак шизоанализа. Они работают уже в психоанализе. Признает это и Феликс Гваттари: “если вы говорите, что Фрейд не игнорировал машины желания, то это правда. Это даже открытие психоанализа — желание, машинерия желания. Эти машины не перестают в психоанализе гудеть, скрипеть, производить” [3: 29]. Делёз и Гваттари пользуются понятием “машина желания” как одним из основных операторов шизоанализа.
Там, где появляется человек, уже имеется желание. Там, где появляется человек, уже имеется машина. Она действует “как онтологический интерфейс, благодаря которому появляются гетерогенные универсумы, отличные друг от друга” [4: 40]. Машина действует как вектор желания, воплощающийся в различных социальных, эстетических и теоретических машинах. Машина противопоставляется структуре. Она подвижна, лишена центра, состоит из деталей. Она действует в зоне интерфейсов. Нет Делёза. Нет Гваттари. Имеет место становление Гваттари Делёзом и становление Делёза Гваттари. Машина желания заводится в интерфейс-зонах.
История человека-машины активно заработала в эпоху Просвещения. Однако если машинизм Просвещения базировался на преобладании технической модели, то машины Делёза и Гваттари куда разнообразнее: “среди них, как я уже говорил, есть и технологические машины, но также машины лингвистические… урбанистические машины, мегамашины городов, есть также эстетические машины” [4: 39]. Парадокс заключается в том, что, с одной стороны, машины работают всегда уже до (Эдипова) различения субъект-объект, а с другой стороны, они не существуют вне социального поля.
Человек-машина встраивается на макроуровне в социальную машину. Нет социальных машин без машин желания на микроуровне. Субъект желания тяготеет к двум полюсам социального агрегата. Один полюс характеризуется порабощением производства и машин желания стадными совокупностями, интеграцией и территориализацией. Другой полюс направляет на ниспровержение власти, на бегство от системы, детерриториализацию. Делёз и Гваттари противопоставляют порабощенные группы группам субъектов.
Машины желания понимаются в шизоанализе через психоаналитическое понятие частичного объекта. Эпоха частичных объектов, не собранных в единое тело с органами, предшествует Эдипову закону. Частичные объекты — органы без тела: рот, грудь, анус, пенис, голос, взгляд. Эти объекты — заряженные очаги субъективации. Проходящие в них потоки либидо сочленяют машину желания.
Машины желания предписывают процесс субъективации, становление субъектом. Гваттари напоминает о двух идеях субъективности. Одна — картезианского толка. Субъект его обладает определенной идентичностью. Другая предполагает производство субъективности на самых разных уровнях, “например, во сне, чья логика, проанализированная Фрейдом, является совершенно иной. Кроме того, ныне во все возрастающих масштабах осуществляется масс-медиальное производство субъективности на телевидении, проходящее через информатику; урбанистическое, этническое производство субъективности также работают по своим правилам” [4: 43]. Масс-медиальное производство субъективности осуществляется в распространении модусов существования.
Таким образом, вопрос о субъективации — это еще и вопрос о власти, господстве и возможности сопротивления ей. Как сопротивляться масс-медиальной власти, конституирующей субъективность на экранах? Как укрыться от медиа-модусов в знании? Как миновать коллективной пересборки? Как избежать брэндинга? Как соскочить с конвейера? Как не оказаться вместе с большинством на стороне власти, на службе институтов? “Фундаментальная проблема политической философии, которой задался Спиноза (и которую вновь открыл Райх): „Почему люди ведут борьбу за свое порабощение, будто речь идет об их освобождении?“” [6: 36—37]. Что происходит в этой борьбе с желанием?
Парадокс 4: шизофреник на фабрике бессознательного
Шизоаналитическая критика направлена на принципиальные психоаналитические теории. В частности, на понимание бессознательного; на структуру эдипова треугольника; на отношение к шизофрении. Бунт совершается не против Фрейда и Лакана, но против уже масс-медиальных “Фрейда” и “Лакана”. Шизоаналитическая работа ведется не в текстах Фрейда и Лакана, но в функционирующих в поле масс-медиа идеях. Шизоатаке подвергаются не столько фрейдовские (или марксистские) теории, сколько тот идеологический порядок, который они поддерживают.
Во-первых, Делёз и Гваттари утверждают: бессознательное — не театр, а фабрика. Известно наделение Фрейдом психического определенной театральностью в связи с термином Darstellbarkeit, который можно перевести и как изобразительность, и как сценичность, постановочность. При всем том, что театр сегодня по своему влиянию не сравнить с кино, телевидением, компьютерными играми, сама сценичность за прошедшее столетие невероятным образом интенсифицировались. Darstellbarkeit бессознательного теперь непосредственно зависит от медиа-репрезентаций.
Кроме того, театральность у Фрейда связана и с представлением о бессознательном как о другой сцене. Субъект сознания на эту сцену никогда не попадает. Другая сцена как таковая скрыта. И не только в пространственном отношении. Сцена — это и место действия в театре, подмостки, и временной промежуток, эпизод, причем не только в театре. Время действия этой сцены оказывается всегда уже пропущенным, проспанным. Время и место — понятия, непригодные для описания другой сцены.
Однако сценичностью дело не ограничивается. Фрейд обнаруживает именно психическую машину. Точнее, именно в виде машины ему предстает однажды психический аппарат. 20 декабря 1895 года он описывает явление ему этой машины в письме своему другу Флиссу:
“В одну из ночей усердных бдений <…> внезапно преодолеваются все преграды, покровы падают, и можно увидеть все насквозь от деталей невроза до условий сознания. Все оказывается сцепленным друг с другом, шестеренки машины приходят во взаимодействие, возникает такое впечатление, как будто бы эта штука и в самом деле является машиной и в следующий момент начнет сама по себе работать” [8: 149].
Машина мышления в действии. Та самая машина, которую Фрейд описал в знаменитом “Наброске одной психологии” в 1895 году. Та машина, которую у него нашел Лакан. Та машина, которая готова работать сама по себе.
Машина оказывается не чем-то чуждым и внешним человеку, а — неотъемлемым и внутренним. Машина — “собственно” человеческое. По мысли Гваттари, машинность бессознательного указывает на то, что желание начинает производство на той сцене, на которой еще нет вопроса структуры, субъектно-объектных отношений или координат значения. Иначе говоря, на другой сцене. Иное дело — эдипальная сцена. Именно на ней, именно в ней происходит структурирование бессознательного.
Во-вторых, Делёз и Гваттари утверждают, что психоанализ поддерживает порядок Эдипа. Но как же иначе, если Эдип означает процедуру выбора идентичности? Эдип подразумевает внутреннюю борьбу, борьбу либидо-потоков, борьбу идентификаций, борьбу с самим собой, ведь “никогда не бывает борьбы против эдиповских секреций без борьбы против самого себя, без экспериментов над самим собой, без приобретения способности любить и желать” [3: 23]. Шизо-восстание поднимается не столько против Эдипа, сколько против того, с чем сочленено это психоаналитическое понятие — против стабилизации идентичности, против авторитарного Закона, против символического меча Кастрации. “Эдип и кастрация — нечто иное, как реакционные формации, сопротивления, блокировки и панцири, разрушение которых не происходит достаточно быстро” [6: 374]. Эдипова ситуация носит кризисный, насильственный и сингулярный характер у Фрейда. Эдипов комплекс в форме универсальной редукционистской поп-схемы, в которой маленький мальчик любит мамочку и жаждет убрать с дороги отца, должен подвергаться шизоанализу.
Вытесненный Эдип как будто бы представляет некую семейную тайну. На нее и обрушивается шизоанализ со словами: “Мы нападаем на него не от имени идей, претендующих на управление сексуальностью, а от имени самой сексуальности, которая не сводится к „маленькой грязной семейной тайне“” [3: 31]. Представления о тайне, о травмирующей сцене, о психоаналитике как семейном сыщике относятся не столько к Фрейду, сколько к голливудскому персонажу “Фрейд”. Однако парадокс в другом: говорить можно не от лица “самой сексуальности”, а от ее имени. Борьба с Эдипом — борьба на дискурсивном фронте. Шизоаналитики стремятся насытить дискурсивный порядок либидопотоками.
Делёз и Гваттари устремляются на сторону шизофрении, оттуда можно противостоять психоанализу, оказавшемуся на линии паранойи, ведущей к репрессивным аппаратам Эдипа. Аргумент шизоаналитиков: бред “направлен не на отца, и даже не на имя отца, он направлен на имена Истории” [3: 32]; “бред является всемирно-историческим, а не семейным” [3: 35]. Однако именно амбивалентное отношение к символическому порядку, к тому, что Фрейд называет “отцом”, а Лакан “именем отца” конструирует семейный роман, фантазм, в котором родительские фигуры замещаются историческими, в результате чего высвобождаются либидо-потоки, направленные на конституирование себя и амбивалентных отношений с близкими. Семейный роман как раз меняет семью. Это — исторический роман, позволяющий занять место Иисуса, Моисея или Ленина. Фигура законодателя “всегда соотносится с функцией другого, великого фрейдовского Другого, навсегда утерянного, навсегда несравнимого, стало быть, навсегда неизгладимого в качестве адресата нашей просьбы о любви” [2: 178]. Эдип открывает врата в бессознательное Другому. Без Эдипа — психоз.
В недооценке психозов и упрекают, в-третьих, Делёз с Гваттари Фрейда. У Гваттари “сложилось впечатление, что Фрейд их [шизофреников] вообще не любит”, что он “говорит о них ужасные, совершенно невероятные вещи”. Видимо, это обманчивое впечатление. По крайней мере, оно противоречит следующей идее: “Фрейд понимал, что настоящий клинический материал… пришел к нему из психоза… все новое, что придет в психоанализ от Мелани Клейн до Лакана, придет из психоза” [3: 29]. Вслед за Райхом Делёз и Гваттари повторяют: “шизофреник ближе всего к центру борьбы за реальность” [6: 104]. Они воздают хвалу шизофренику, ведущему борьбу за реальность, за желание, за себя против государственно-капиталистической паранойи.
Фрейд не может не любить шизофреников. Хотя бы потому, что они влекли его к пониманию бессознательного. Фрейд изо всех сил стремится понять машину психического и для этого обращается к паранойе и шизофрении. В статье “Бессознательное” он разбирает шизофрению как модель работы бессознательного, поскольку шизофреник, утрачивая привязанность к объектам, оказывается в “собственно человеческом” пространстве знаков языка.
Парадокс 5: шизофреник без шизофрении
Шизоанализ нацелен на активизацию революционного потенциала психоанализа, против его бюрократизации, догматизации и институциализации. Эту мысль подчеркивают слова Гваттари: “уже во времена „Фрейдовской школы“ я говорил, что нужно сделать раскол ежегодным принципом” [1: 28]. Шизоанализ — радикализация ряда страт, стратегий Фрейда.
Парадокс шизоанализа заключается в том, что при всех нападках, при всей иронии, при всем кривочтении Фрейда и Лакана в нем сохраняется дух психоаналитического мышления. Шизоанализ аналитичнее многих направлений, следующих официальной линии психоаналитической генеалогии.
Шизоанализ — в раскрепощении понятий и высвобождении внутренних ресурсов. Гваттари и Делёз пытаются предотвратить застывание концептуальных сетей философии и психоанализа. Шизоанализ плетет сеть по мере своего движения. Как говорил другой ученик Лакана, Гранов: “быть пленником или путешественником в сети, иногда путешественником поневоле, это — судьба каждого. Сплести сеть — совсем другое дело, это — удел немногих” [2: 166]. Вот они и плетут сети.
Шизодискурс появляется в сопротивлении дискурсу структуралистскому. Он нацелен на перекраивание оппозиций. Имитация оппозиций, их стирание и постоянное изобретение дестабилизирует карту мира. Делёз и Гваттари как будто представляют виртуальный сон человека — неудержимое номадическое скольжение понятий. Одно понятие превращается в другое. Одна пара понятий всегда оказывается неполной и отсылает к другой. Территориализация — детерриториализация, молярное — молекулярное, пределы — потоки… Делёз с Гваттари провоцируют ассоциативное восприятия текста, а точнее, его смещающееся чтение. Они заставляют вибрировать основу основ — противопоставление субъекта и объекта.
Шизодискурс обеспечивается и тем, что шизоанализ — продукт Делёза и Гваттари, каждый из которых не считает себя личностью. Даже когда они используют понятие не личности, а сингулярности, то подразумевается недифференцированное, нелокализуемое, безличное поле. Было бы проблематично писать вдвоем, “если мы выступали как личности, каждый со своей жизнью, своими мнениями, с намерением сотрудничать с другим… Мы не имели такой уверенности в себе, чтобы быть личностями: какой-нибудь порыв воздуха, ветер, какой-то день, или час дня, какое-то место, ручей, какое-то сражение, болезнь — они обладают индивидуальностью, но это не личности. У них есть собственные имена. Мы называем их „хаоиды“” [3: 184]. Хаоиды настойчиво противопоставляют фашистский полюс паранойи революционному полюсу шизофрении.
Противопоставление шизофрении паранойе, между тем, весьма условно. Крепелин полагал паранойю разновидностью шизофрении. Фрейд объединял их одним словом — парафрения и в то же время сближал паранойю с неврозом навязчивости, а шизофрению с истерией. Мелани Кляйн говорила о параноидно-шизоидной позиции, которую в ходе становления субъектом переживает каждый. Жак Лакан ставил особый акцент на неизбежности паранойи в связи с иллюзорными характером собственного я и личности. Для Делёза и Гваттари шизофрения — возможность бегства от паранойяльной диктатуры. Шизофрения наделяется революционным статусом ускользания от капиталистической паранойи. При этом шизоаналитики следуют за психоаналитиками, исходя “не из психиатрического смысла” шизофрении и паранойи, а из “социальных и политических детерминаций” [3: 40].
Делез и Гваттари не собирались превращаться в клинических шизофреников. Речь идет о том, чтобы “подобно шизофренику пересечь границы бессмыслицы, закрывающие доступ к очагам неозначивающей субъективации”; о некоем “оптимальном увеличении числа прагматических входов в формации бессознательного” [10: 98].
Как противостоять паранойе госмашин? Как противостоять организованному безумию? Как противостоять гостеррору? Все эти вопросы сегодня не менее актуальны, чем в 1968 году. Однако в этом противостоянии есть и вопрос другого полюса: “Мы ставим очень простую задачу, подобную задаче Берроуза в отношении наркотиков: нельзя ли заполучить могущество наркотика, не употребляя его, не превращаясь в одурманенное отребье? То же самое и с шизофренией. Мы различаем шизофрению как процесс и производство шизофреника как клинической единицы” [3:39]. Как выйти из Эдипа, не превращаясь в клинического шизофреника, как уйти от репрессий патриарха-фаллоса-закона, сохранив при этом возможность субъективации?
Литература:
[1] Гваттари Ф., Лихтенберг-Эттингер Б. (1989). Трансфер, или то, что от него осталось // Кабинет: картины мира, “А”. СПб.: Инапресс, 1998. С. 21—29.
[2] Гранов В. (1975). Filiations: Будущее Эдипова комплекса. СПб.: ВЕИП, Речь, 2001.
[3] Делёз Ж. (1990). Переговоры. 1972—1990. СПб.: Наука, 2004.
[4] Рыклин М. (1991). “Машины желания и просто машины”. Беседа с Феликсом Гватари // Михаил Рыклин. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М.: Логос, 2002. С. 37—56.
[5] Фуко М. (1969). Что такое автор? // Фуко М. Воля к истине. М.: Касталь, 1996. C. 7—46.
[6] Deleuze G., Guattari F. AntiOEdipus. Paris: Minuit, 1972. В русском переводе: Делез Ж., Гватари Ф. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип. Сокращенный перевод-реферат М. Рыклина. М.: ИНИОН АН СССР, 1990.
[7] Deleuze G., Guattari F. Mille plateaux. Paris: Minuit, 1990.
[8] Freud S. (1887—1904). Briefe an Wilhelm Fliess. Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 1986.
[9] Guattari F. La rеvolution molеculaire. Paris: Recherches, 1977.
[10] Guattari F. Chaosmos. Paris: Galilеe, 1992.