Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 4, 2004
Лев Лосев. Как я сказал. Шестая книга стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 2005. 64 с. Тираж 500 экз.
Эпиграф от редактора
…Крылышкуя, кощунствуя, рукосуя,
наживаясь на нашем несчастье,
деконструкторы в масках Шиша и Псоя
разбирают стихи на запчасти
(и последний поэт, наблюдая орду,
под поэзией русской проводит черту
ржавой бритвой на тонком запястье).
Лев Лосев. По Баратынскому (Как я сказал, с. 48)
ТРЯСУТСЯ ОСИНЫ СВОИМ СЕРЕБРОМ
Шиш Брянский*
Литература это очень важное явление в жизни людей. Теперь когда в мире победила демократия об этом уже можно говорить открыто. Но некоторые книжки пишут люди нехорошие. Я уж не знаю чего они там хотят. Например они хотят надсмеяться над чем-то очень хорошим или протолкнуть какие-то нехорошие идеи, от которых всем будет очень плохо. В Росии такие люди захвачены к сожалению определенными мракобесными процессами, которые там сейчас активизировались, поэтому когда такое пишут в Росии это вобще ужасно. Как и все в Росии. Параллельно еще идет разрушение истинной руской культуры, которая в Росии существовала вопреки всему тому очень нехорошему, что в Росии всегда происходило и сечас происходит. И вот такие вот люди у которых нет какого-то необходимого чуства внутреннего культурного достоинства только и делают что это разрушение ускоривают, хотя при этом они еще делают вид что они за что-то там воюют. За какую-то там гадость чуждую мировой культуре и отросшей от нее руской. Но на самом деле они как правило ни за что не воюют а только выпендриваются и насмехаются над всяким хорошим потому что сами то ничего хорошего не могут. Но мы о таких людях говорить не будем или будем только когда понадобится, какбы вскользь. Мы сечас будем говорить о хорошей руской литературе.
Хорошая руская литература еще есть вопреки всяким гадам, спекулянтам, позерам и циникам. Причем как вы догадываетесь она есть в основном в Америке. Ну в Росии там тоже конечно что-то есть вопреки стремительно возвращающемуся гнету, мраку и ужасу. Но начинать надо с Америки давайте все-таки будем цивилизованными.
Особенно в Америке процветает руская поэзия. Это очень вобще-то отрадно потому что есть такая опасность что в Росии всех достойных мирового одобрения поэтов опять убьют или причинят им противоправный обьюз, совершенно не считаясь с нормами морали и права, как это у них в этой стране всегда было, и тогда Америка сохранит рускую поэзию как это уже случалось. Дыша воздухом свободы и беспрепятственно приобретая знания и навыки из области мировой культуры, руские поэты в Америке создают произведения мирового уровня.
Вот например вышла книга руского поэта Лосева под названием “Как я сказал”. Руский поэт Лосев живет в Америке, куда он переселился из России спасаясь от преследовавших его руских. Поэтому понятно, что он создает произведения мирового уровня. Но при этом он представляет собой образец подлинно руского поэта и носсителя истинной руской культуры которая в Росии существовала как отросток мирового гумманизма вопреки происходившему там разному очень нехорошему. Между прочим руский поэт Лосев — переводчик одного из основополагающих произведений истинной достойной мирового одобрения руской культуры, написанного, как и все основополагающее, на английском езыке. Там в часности говорится: “Никто не знал литературу и историю лучше, чем эти люди, никто в России не умел писать лучше, чем они… Это было единственное поколение русских, нашедших себя, для кого Джотто и Мандельштам были императивами в большей степени, чем личное будущее. Бедно одетые, но все же как-то элегантные, …они все-таки сохраняли любовь к … вещи под названием „цивилизация“”.
Руский поэт Лосев имеет счастье и честь входить в число именно подобных людей. Поэтому особенно отрадно, что он теперь может пользоваться благами цивилизованной жизни в Америке и беспрепятственно приобретать знания и навыки из области мировой культуры и одет он теперь уже не бедно.
Основное и главное достоинство руского поэта Лосева в том, что он является представителем великого современного руского поэтического конона. Что такое конон я потом объясню, не могу же я сразу все. Впрочем кто не знает что такое конон, тот наверное не имеет достаточной любви к вещи под названием цивилизация, а к таким я не обращаюсь. С ними разговаривать то вобще бесполезно. Великий современный руский поэтический конон определяется всей совокупностью своих неповторимых черт, одновременно выявляющих его глубинное родство с цивилизованой мировой культурой. В стихах руского поэта Лосева эти черты проявляются с силой, доступной только для нашедшего себя руского.
Во-первых в великом современном руском поэтическом кононе была впервые поставлена на службу поэту вся невообразимая мощь современного руского езыка. Было понято, что, метофорически выражаясь, в строку надо ставить всякое лыко и ничем не гнушаться потому что все живые слова и выражения могут быть, так сказать, неотъемлемо-органической чястью художественной системы поэтического стихосложения. Поэтому дружочек уж если ты поэт то уж будь добренький направлять свое творческое внимание и на то как люди разговаривают про свою жизнь, и на то что в книжках написано, и что в гозетах, и что по телевизору говорят, и что по радио, и на мутоту там какую то которая может быть например приходит тебе во сне (в смысле я имею ввиду если какие то слова). Потом надо все это зарифмовать и изложить скажем например каким небудь анапездом. Будет сильный кайф от поэтического отоброжения дествительности. А одновременно конечно от выразительного выражения авторской личности. Все сохраняющие живую неразрывную связь с культурной цивилизацией и активно воплощающие в себе достойную мирового одобрения рускую поэзию пишут только так (многие правда используют уже не анапезд а верлибор в соответствии с рекомендациями ЕС и ООН которые я здесь цитировать не буду потому что все цивилизованые люди их и так знают). Руский поэт Лосев достиг обсолютного совершенства в плане последовательного следования этому принцепу. Вот возьмем например такую цетату:
Превратить этих мальчиков в свору зверья —
Как два пальца и хоть бы хны.
Здесь мы видим тонкое и мастерски-професиональное использование таких разговорных выражений как “как два пальца обоссать” и “хоть бы хны”. Причем заметьте что первое из них еще подвергнуто сокращению (которое по научному по моему называется эйлибздис). Ото всего этого степень художественного драмматизма и литературной выразительности резко повышается и сразу достигает уровня лучших образцов истинной руской культуры. А одновременно с этим и мирового уровня. Между прочим руский поэт Лосев высказывается хотя и интелегентно, но иногда конечно и он матом ругается ведь это в великом современном руском поэтическом кононе тоже принято, потому что вы меня извините жизнь то сложная а с другой стороны и в сознании произошел какой то так сказать прогрес в сторону свободы уже двацать первый век между прочим. Матерные слова опять таки повышают степень экспресивной выразительности и придают стихам оттенок непосредственной живости.
Во-вторых в рамках великого современного руского поэтического конона говорят про всякое серьезное и трагичное. Соответственно как вы догадываетесь тот кто не имеет счастья и чести входить в число представителей великого современного руского поэтического конона, тот не может говорить про серьезное и трагичное и говорит либо про какое-то непонятное либо он выпендривается, злобно издевается и наживается на нашем несчастье. Руский поэт Лосев говорит про серьезное и трагичное возвышенным голосом, впечатляя других нашедших себя руских мужественной стоичностью, которая иногда совершенно неожиданно для них сменяется, как говорила моя учительница Майя Робертовна Цуцик, сдержанно-отчаянной патетичностью.
Со всяким трагичным тесно связано ощущение сильной травмированности, проистекающее от имевшего место в жизни поэта Лосева проживания среди руских в условиях бесчеловечного тотолиторизма, а также глубинное осознание руской истории, болезненное в своей четкой ясности и бескомпромисной правдивости. И это можно понять ведь что они делали то ведь этому даже названия нет ни на одном цивилизованом езыке ненавижу суки. Послушаем:
В городе императрицы,
собеседницы Дидро,
где поют стальные птицы
в недостроенном метро,
где в ипатьевском подвале
ради пламенных идей
коммуняки убивали
перепуганных детей,
где стращает переулки
уралмашская братва,
где нельзя найти шкатулки,
чтоб не малахитова,
где чахоточная гнида,
местечковое пенсне,
пребывает инкогнито,
точно диббук в страшном сне,
в евмразийской части света —
вот где вышла книга эта.
Это стихотворение кстати посвящается известному прогресивному деятелю Борису Парамонову, который создает на радио Свобода достойный мирового одобрения взгляд на рускую культуру. Надо между прочим отметить что всякое нехорошее, которому подвергся прогресивный руский поэт Лосев (ну хотя бы на моральном уровне) и которое имело место в руской истории, проистекает из глубоких так сказать этнокультурных корней, накладывающих — ну тут уж ничего не поделаешь — свой зловещий отпечаток и на руский езык. Или вернее руский езык дает этому нехорошему возможность существовать в сознании людей так уж оно сложилось. Если кто небудь в этом сомневается, то мы можем отослать его к тому же основопологающему произведению руской культуры которое мы уже цетировали: “Такой развитой идее Зла, какой обладают русские, закрыт доступ в сознание говорящих по-английски людей на том основании, что русский синтаксис слишком извилист”.
Во как! Конечно руский поэт Лосев как и все достойные мирового одобрения представители руской культуры в принцепе не поддается этому злу. Но острое ощущение его фатального присутствия в серьезной руской поэзии неизбежно, отчего весь ее трагизм еще усугубляется, что в случае руского поэта Лосева проявляется со всей возможной творческой силой. Руских поэт Лосев живописует с высоты своего интелектуального уровня и утонченного ума, служа так сказать делу исторической правды, как они с утра напиваются и пишут матом на заборах. А и правильно ведь вы господа знаете что неприобщенные к культурной мировой цивилизации руские ничего другого вобще не делают.
Стихам руского поэта Лосева присущи гомерически феерическое остроумие, злободневная ирония, бескомпромисный полемизм, смелость и актуальность.
Пример на феерическое остроумие:
Тассо уполномочен заявить,
Что Иерусалим освобожден.
“Я иранскому лидеру
Бороду выдеру”, —
сообщил нашему корреспонденту Салман Ращди.
Погода: солнечно, облачно, с переменными грозами,
проливные дожди.
А вот еще отрывочек из очень трагичного стихотворения от которого каждый нашедший себя руский будет наверно плакоть:
Я видал: как шахтер из забоя,
выбирался С. Д. из запоя,
выпив чертову норму стаканов,
как титан пятилетки Стаханов.
Здесь последняя строчка вызывает в сознании сознательного читателя два слова: “смелость” и “актуальность”. Ну еще конечно “бескомпромисный полемизм” и “злободневная ирония”.
Книга in questchen не оставляет сомнений в политической сознательности автора. Например в одном стихотворении говорится что вот на въезде в город Кабул стоит тётка с четырьмя детьми и торгует так сказать своим телом. Это конечно плохо но лучше чем было при талибах потому что талибы её бы вообще убили и даже ебать бы не стали потому что они были гомосексуалисты. А после того как Кабул разбомбили американцы появились прогресивные подвижки в сторону свободной жизни. Например можно теперь наконец так сказать торговать своим телом. Из этого видно что руский поэт Лосев поддерживает мировой прогрес и демократию.
Из стихов руского поэта Лосева узнаются значимые детали его биографии.
Например из одного стихотворения явственно следует что руский поэт Лосев еврей. Как и все достойные мирового одобрения руские.
Как и другие представители великого современного руского поэтического конона руский поэт Лосев часто пишет про всякое культурное, литературное и филологическое. Из его стихов например следует что он знает про таких поэтов как Блок, Фет и Кушнер, и это заставляет нас проникнуться к нему дополнительным уважением. Или вот еще он прочитал такую книгу Библию а она знаете какая большая! Это неоспоримо доказывается фактом наличия в книге in questchen стихотворения про Иуду. Но оно понимаете ли такое философическое и заставляет задумоться на тему мировых проблем, как это вобще часто бывает в великом современном руском поэтическом кононе.
Вобщем можно сделать вывод что руский поэт Лосев достойно продолжает традиции великой современной руской литературы и мирового гумманизма. Чтобы еще раз убедиться в этом, сравним великие кононические произведения руской литературы и стихотворения из книги руского поэта Лосева (в каждом примере сначала приводится произведение великой руской литературы а потом стихотворение руского поэта Лосева).
1.
a)
ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ В ЯЛТЕ
Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки,
когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит;
я жмурюсь — и тогда он произносит,
глотая дым при этом, “виноват”.
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат.
“Налить вам этой мерзости?” “Налейте”.
Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюги.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо…
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
б)
В Париже, пьяненьким осенним днем,
с моим прямоугольничком пластмассы
в его глазах я кандидат в Мидасы.
Пойдем, я угощу тебя вином.
Закат под цвет трико вдовы Клико,
и нищий спутник мой, уже в поддаче,
вдруг говорит: “Мне пишется легко,
а как тебе?” А мне совсем иначе,
так трудно… Но постой, приносят счет.
В чужом пассаже под стеклянным небом
что ни скажи, все кажется нелепым.
Пойдем, я угощу тебя еще.
2.
а)
Вечером, дорогая,
здесь тепло. Тишина
молчанием попугая
буквально завершена.
Луна в кусты чистотела
льет свое молоко:
неприкосновенность тела,
зашедшая далеко.
б)
Кот лежит на газете,
Взглядом зелен и хмур,
аккурат на портрете
Marianne Moore.
Нежива поэтесса,
чей портрет под котом.
У кота интереса
нет к тому, что потом.
3.
а)
ПОЛЯРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ
Все собаки съедены. В дневнике
не осталось чистой страницы. И бисер слов
покрывает фото супруги, к ее щеке
мушку даты сомнительной приколов.
Дальше — снимок сестры. Он не щадит сестру:
речь идет о достигнутой широте!
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
как чулок девицы из варьете.
б)
ПАМЯТИ ПОЛЯРНИКА
О подлом бегстве ездовых собак,
о картах лгущих, о подошвах съеденных,
затерянная в нрзб сведеньях,
на нас глядит с последнего листа
овалом обведенная два раза
отчетливо-бессмысленная фраза:
“Альдебаран — слеза, а не звезда”.
Такое написать на широте
0╟, где тризну правит полюс!
Где, обеззвученный, вмерз в льдину санный полоз.
Где звезды замерзают в бороде.
Из этого видно, насколько добросовестно руский поэт Лосев продолжает традиции великой руской литературы. Но с другой стороны нельзя не заметить и присущий ему глубоко творческий подход, благодаря которому от его стихов просто я бы сказал несёт какой-то невыносимой свежестью. Хотелось бы надеяться, что когда в Росии установится царствие светлых прогресивных сил то все мы наконец окончательно вернемся в великий современный руский поэтический конон и произнесем вслед за руским поэтом Лосевым что небудь щемяще элегическое а главное представляющее собой качественный образчик руского езыка сохраненного достойными мирового одобрения рускими вопреки всему нехорошему. Например, вот такое:
но падалью пахнут низины,
но колет под левым ребром,
но в роще трясутся осины,
все тридцать, своим серебром.
* Текст Шиша Брянского печатается с сохранением авторской орфографии (прим. ред.).
ЗАМЕТКИ О ПОЭЗИИ ЛЬВА ЛОСЕВА
Псой Короленко
В последние десятилетия поэзия явно уходит из реестра актуальных видов искусства. Она становится чем-то маргинальным, цеховым, интересным лишь тем, кто ею занимается, — поэтам и филологам. Наиболее актуальные поэты давно уже предпочитают реализовать себя либо в синкретическом пространстве рок-музыки, кабаре, театрализованного шансона, либо в маргинальном жанре газетно-журнальной поэзии на злобу дня, либо просто в непоэтических формах. Создается впечатление, что сейчас потеряли свой ценностный потенциал те черты, которые в прошлом сообщали поэзии привлекательность и обусловливали ее престижность. Это могли быть вещи разного плана и разного уровня: установка на мистику, магию, теургию, как у символистов; мощный социальный протест, как у шестидесятников XIX или XX века; разнообразные эксперименты со словом и поэтической формой, как у Пушкина, Маяковского или Пригова; насыщенность философскими и религиозными смыслами в сочетании с сильным академическим бэкграундом, как у Федора Тютчева, Сергея Аверинцева или Ольги Седаковой; наконец, просто ориентация на Мандельштама или на Бродского.
Многие поэты ощущают себя сегодня как бы “безъязыкими” — и эта проблематика остро присутствует в новой книге стихотворений Льва Лосева. Вот хотя бы одно из стихотворений на эту тему — “Под старость забывают имена…”: “Мир не безумен — просто безымян, // как этот город N, где Ваш покорный // NN глядит в квадрат окошка черный // и видит: поднимается туман”. Мане, Моне и Малевич здесь — только предлог, как и “город N”, являющийся ностальгическим штампом русской классики позапрошлого столетия. Настоящий пафос стихотворения — анонимность и немота. Образы поэта-пророка и поэта-жреца, которые давали людям голос, уходят в прошлое. В какой-то степени сохраняются еще фигуры поэта-филолога, поэта-журналиста, поэта-профессора, поэта-менеджера. Но и они уже истончают свой мощный энергетический заряд, грозят остаться в XX веке.
Формально говоря, шестая книга стихотворений Льва Лосева “Как я сказал” от поэтической серии “Автограф” является своего рода центоном основных мотивов русской классической литературы XIX и начала XX века. В то же время по сути дела эта книга очень современна, поскольку является непосредственным откликом на современную культурную ситуацию. Выражаясь в терминах советской эпохи, язык которой Лев Лосев иногда цитирует со смешанными чувствами иронии и ностальгии, “тематикой и проблематикой” этих стихотворений является судьба страны и художника в постоянно меняющемся мире. При этом стихотворения интимно-личностного, лирического, или, наоборот, откровенно политического, гражданского содержания могут оказаться прикрытыми литературной аллюзией, цитатой или парафразой, переводящей образы в иной историко-культурный план, как и прежде бывало у Льва Лосева.
В содержании многих стихотворений сборника четко прослеживается традиция русского критического реализма — обличение социальных пороков посредством горькой иронии, сарказма или инвективы. Так, в стихотворениях “Новоселье” и “Призрачный дом” развивается одна из ключевых тем русского психологического романа — “печальное семейство”. Классическими примерами гражданской лирики могут служить “Надпись на книге”, “Поправка к истории”, “Вечная песенка”, “Отменили высшую меру…”, “Всякое бывает”, “Стансы”, “У. Х. Оден о советском вторжении в Чехословакию в августе 1968 г.”. Соответствующую культурную ауру для этих стихотворений создают отсылки к Достоевскому (“Замывание крови. Утопление топора…”), Толстому (“Лекция”) или к европейским классикам.
Но это только одна из двух тенденций, образующих в сборнике “Как я сказал” что-то вроде диалектического единства. Отсылка к нехудожественному дискурсу в стихотворении “Лекция” (поэт, профессор Дартмутского колледжа в США, позиционирует его как отрывок из своего курса “Russian 36: Tolstoy and the Problem of Death”) — пример противоположной тенденции, свойственной здесь автору: подчеркивать и этим как бы подтверждать размытость границ “поэтического”, обнаруженную в ХХ веке. Автор с удовольствием вплетает в поэтическую ткань своего языка некоторые приемы, риторические фигуры или элементы топики современных жанров популярного искусства или нехудожественных дискурсов. Можно назвать эту стратегию “стилизованной профанацией”. Это как бы нарочитое снижение планки по принципу “клин клином вышибают”. Приемы, традиционно “недостойные” высокой культуры, рекрутируются служить ей.
Один из уровней этой стратегии — смутные аллюзии на песенную культуру. Так, строфическая и просодическая структура стихотворения “Бродского, 2” должна напомнить читателю, имеющему музыкальный слух, о некоторых балладах Александра Галича, в которых он интонационно близок к мелодекламации. При этом, конечно, почти в каждом стихе содержится достаточно сложная риторическая фигура или анжамбман, так что читатель понимает: нет, это все-таки не Галич, а поэт совсем другой плеяды и, строго говоря, другой эпохи. “Надпись на книге” про Екатеринбург, посвященная Борису Парамонову, размером и композицией объективно отсылает к шансону “Город древний, город длинный…” Александра Новикова, знакового певца той самой “братвы”, которая вскользь упоминается в этом стихотворении Лосева. Вряд ли Лев Лосев когда-либо слушал екатеринбургского блатного барда, но интонационное совпадение здесь случайно и не случайно, оно навеяно какими-то неуловимыми таинственными культурными испарениями, которые я затрудняюсь описать неметафорическим строгим языком. Такие совпадения очень характерны, они свидетельствуют о новой парадоксальной культурной атмосфере, где каждый может встретиться с каждым и из всего можно сделать всё.
Впрочем, создается впечатление, что все “фигуры снижения” котируются на внутренней шкале автора не очень высоко и осознаются всего лишь как дополнительные, непритязательные украшения. То же самое касается неологизмов (“словозаслововязь”, “чистомоёписание”, “чудовищеце”), каламбуров (“карциноген”, “евмразийской”, “гномосексуальный”, “поми-до-ре”, “зоотечественники”), нарочито грубой игры на созвучиях и осмысленных внутренних рифмах (“а выйдет субтильный такой мужичок, почешет рептильный свой мозжечок”, “имяреку тебе кукареку”) или непритязательных литературных острот типа: “Тассо уполномочен заявить, что Иерусалим освобожден”. Если попытаться реконструировать ход мыслей автора, то мы можем себе представить определенную иерархию художественных приемов, соответствующую какому-то внутреннему порядку в творческом сознании автора. Например, сложные и богатые рифмы, которыми изобилует поэзия Лосева, видимо, субъективно относятся к более “серьезной” стороне его мастерства, а каламбуры или словесные игры — это все, так сказать, “незабудки, здесь помещенные для шутки”. Однако определенный риск автора состоит в том, что при современном прочтении именно эти приемы могут оказаться решающими.
Медитативная элегия на тему степи (“Леса окончились…”), написанная в основном пятистопным белым ямбом, перекликается одновременно с хлебниковским “леса обезлосели” и со стихотворением-песней “Прощание со степью” Анри Волохонского, чей музыкально-поэтический тандем с Алексеем Хвостенко также был в большой степени “завязан” на Хлебникова.
Кстати, само слово “обезлосели”, которое угадывается за “окончились”, таит в себе призрак автометаописания — анаграмму фамилии автора. Леса “обезлосели” — это, среди прочего, может означать: в поэзии теперь другие имена, и даже сам Лосев теперь другой, не совсем тот, которого мы знали. Кто это пишет: “На то, знать, воля Азвоздама, что перееханная дама отправилась не в рай, но в ад” (“Лекция”)? Псевдодемоническое имя, склеенное из “Аз воздам” библейского эпиграфа к “Анне Карениной”, очень сильно напоминает “Елогыма” и “Скрымтымныма” — стрёмных божеств Шиша Брянского. Да и про поезд похоже: “А с платформы говорят: нет, товарищ, это ад”. Что Лев Лосев читал Шиша и думал о нем, не дает возможности сомневаться стихотворение “По Баратынскому”. А пронзительное стихотворение “В Нью-Йорке, облокотясь о стойку” мог бы написать, при определенных обстоятельствах, поэт типа Тимура Кибирова. Это набор броских и вызывающих парафраз на тему Александра Блока, в котором полупризрачный символист из ушедшей эпохи и условный стареющий битник метафоризируют друг друга, оба будучи, mutatis mutandis, носителями идеи жречества, “искусства как прямого действия”, жизнетворчества, уходящих в прошлое “ювенильных” ценностей.
Говоря кратко, новая книга стихотворений Льва Лосева — пример поэзии, выражающей сильный интеллектуальный бэкграунд, здоровую и четкую социальную позицию, гибкий и отзывчивый вкус, глубокую укорененность в традиции и заинтересованность в диалоге с новыми языками культуры. Что бы мы ни говорили об актуальности или неактуальности поэзии как вида искусства, появление этой книги — знак времени и повод для оптимизма.