Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 4, 2004
Пер. с англ. А. Веретенникова. М.: Идея-Пресс, 2004. 184 с. Тираж 1500 экз.
Многие, наверное, помнят историю Джона Кейджа о том, как однажды он попал в полностью звукоизолированную комнату, созданную в Гарвардском университете, в которой ему, тем не менее, удалось услышать два звука — один высокий, другой низкий. Когда он описал их инженеру, обслуживавшему эту комнату, тот пояснил ему: “Высокий звук — это звук вашей нервной системы, низкий — звук вашего кровотока”. В этот момент Кейдж почувствовал себя, как он выразился, на перепутье: идти туда, куда идут все, т. е. в сторону намерения, либо туда, куда больше никто не идет, — в сторону отсутствия намерения. То, что мы, наше тело, заключает Кейдж, звучит каждую секунду помимо нашей воли, свидетельствует о том, что, будучи живыми людьми, мы, тем не менее, являемся машинами. Машинами, которые мы абсолютно не контролируем. Эта история прекрасно иллюстрирует то, о чем пишет в своей книге Дэниел Деннет, когда он описывает две системы передачи информации — одну более древнюю, вегетативную (в которую входит и система кровообращения), и другую, сравнительно недавнюю и более совершенную, нервную систему, — переплетающиеся в борьбе за управление поведением индивида.
В своем исследовании феномена сознания в книге “Виды психики” Деннет опирается прежде всего на философию обыденного языка (поздний Витгенштейн и Гилберт Райл), подкрепляя ее исследованиями по когнитивной психологии, кибернетике (Деннет сам принимал участие в разработке искусственного интеллекта) и микробиологии. Сплав поэтому получился интересный, с множеством любопытных примеров. Но вопрос о наличии сознания представляет собой не только эпистемологическую и онтологическую загадку, он обладает, прежде всего, моральным значением, поскольку обязывает нас к принятию решений и определенным действиям в каждом конкретном случае. Необходимо точно определить, какие существа обладают сознанием или, по крайней мере, близки к этому. Деннет предлагает в качестве ответа эволюционную теорию сознания, являющуюся своеобразным вариантом метапсихологии (во фрейдовском смысле слова).
По сути, весь ход рассуждения в этой книге представляет собой чрезвычайно интересное, как говорит Деннет, “путешествие” в поисках сознания. Начиная с общих вопросов о том, что такое сознание, как и в каком смысле оно существует, мы приходим к необходимости поставить вопрос о “чужом” сознании. Здесь, как и полагается, Деннет использует сначала традиционные для аналитической философии аргументы: критерием и свидетельством наличия сознания у меня является наличие сознания у другого, а оно, в свою очередь, выводится из общей языковой практики. Итак, первая гипотеза состоит в том, что само употребление кем-либо слов, наличие у него речи говорит в пользу обладания этим существом сознания. Мое знание о переживаниях, мнениях другого, а значит, и о наличии у него сознания, не просто выводится из лингвистической способности этого существа, но всегда уже является результатом нашего общего владения языком. Само это знание имеет языковую природу и ни в коем случае не предшествует употреблению языка. Причем говорить лучше всего о знании как таковом (например, о переживаниях и мыслях другого), без того, чтобы приписывать его какому-либо сознанию. Даже проблема непереводимости языков и непрозрачности референции (своего рода куайновская философия “чужого сознания”) не является здесь препятствием. По крайней мере, в пользу одной истины — разумности другого — употребление языка свидетельствует.
Понятно, что, говоря о психике человека и ее отличительных чертах, Деннет подразумевает именно разумную психику, психику существа, владеющего языком и только в силу этого способного к рефлексии как одной из языковых возможностей. Однако на этом пути встают следующие проблемы: можно сконструировать такого робота, который будет демонстрировать все черты владения языком (адекватного употребления языка), и все же он не будет человеком (обладать человеческой психикой). С другой стороны, человеческой психике присущи многие вполне разумные действия и знания, которые являются автоматическими и неосознаваемыми, т. е. не охватываются понятием сознания. Лингвистический критерий оказывается недостаточным. И вот здесь, когда кажется, что никаких объективных и вполне понятных объяснений того, почему мы с такой очевидностью воспринимаем другого именно как другого субъекта, а не просто как объект, Деннет выдвигает свою эволюционную теорию сознания. Прежде всего, очевидно стремление Деннета отойти от узкой проблематики сознания и переформулировать ее в более широких рамках как проблему субъекта. Вопрос о том, чем наша психика отличается от психики животных и растений, — это вопрос о нашей субъективности, о нашем разуме. Короче говоря, дело не в том, почему у нас сознание есть, а у животных и растений нет, а в том, чем и насколько наша разумность (рациональность поведения) отличается от особой разумности других живых (и неживых) существ, которая у них, несомненно, есть1. И все-таки попытка в дальнейшем обосновать и подкрепить лингвистическую интерпретацию сознания эволюционной теорией, отказавшись на время от рассмотрения “чужого сознания”, Деннету (по крайней мере, до конца) не удается. В конце своего рассуждения ему вновь приходится ввести фигуру другого и его речи в качестве решающего фактора в эволюции сознания. Что оставляет непроясненным “происхождение” самого этого другого.
Дарвиновская идея эволюции предстает у Деннета в обновленном варианте. Однако, как и всякое понятие эволюции, она опирается на телеологию блага, на представление о прогрессе познавательных способностей. Это, несомненно, является слабым местом теории, поскольку в отношении жизни критерии для определения того, что является лучшим, часто имеют очень ограниченное применение. Однако в отношении самой теории (как, впрочем, и для знания вообще) такая гипотеза может оказаться полезной. Собственно, Деннет так и поступает — он использует дарвиновскую идею в не чуждом самой этой идее прагматистском духе. Итак, допустим, что всякий организм действительно борется за свое выживание и продолжение рода и что выживает в этой борьбе только лучший и сильнейший. Гипотеза Деннета касается того, что является главным фактором в этой борьбе, двигающей эволюцию живых организмов, и что определяет в ней место человека и его сознания. Таким фактором является производство, или просчитывание, будущего, или, другими словами, то, насколько организм может просчитать развитие ситуации, положения дел в той среде, в которой он обитает. Помимо обучения путем проб и ошибок тому, как надо действовать в конкретной ситуации, организм может еще и строить гипотезы относительно того, что не имеет места в настоящем, но может случиться. Это способность задаваться вопросом “а что будет, если?..”. (В этом виде “спорта” человек является наилучшим, т. е. лучшей машиной для производства и потребления будущего.) Именно в связи с просчитыванием будущего Деннет связывает появление так называемой “интенциональной установки” (являющейся важным понятием в его теории): это “такая стратегия интерпретации поведения объекта (человека, животного, артефакта, чего угодно), когда его воспринимают так, как если бы он был рациональным агентом” (с. 33). То есть мы заранее приписываем этому объекту мнения и желания, которые могли бы руководить его действиями. Более того, эта своеобразная антропоморфизация является не только необходимой предпосылкой для восприятия “чужого сознания”, но и удобным способом обращения со многими другими вещами. Достаточно того, чтобы эти системы, будь то организм или механизм, были предсказуемы, исходя из такой установки. Эффективность ее предсказаний не обусловлена тем, осознает ли интерпретируемый агент свои желания, — их у него может и не быть. Однако нам может быть удобно (пускай и на время) считать, что они у него (у собаки, у компьютера, у любимого кактуса) в той или иной степени есть. Причем эта установка свойственна не только нашему повседневному способу существования, она эффективна и в научных исследованиях. Главное здесь, как замечает Деннет, не переусердствовать и не отождествить полностью, например, то, как человек выделяет и идентифицирует свои объекты, и то, как это делают животные. Интенциональность человеческого сознания чересчур точна и в то же время запутанна в своих способах референции (отсюда эта проблема с непрозрачностью языка, его перегруженностью смыслами)2. Достаточно того, что общим для человека и других живых организмов в рамках интенциональной установки является стремление к благу для себя. Именно этот общий критерий и делает их предсказуемыми. Так, вопрос, заданный в рамках одной теории, получает ответ и обоснование исходя из другой. Именно стремление к благу лежит в основе эволюции, в ходе которой у некоторых биологических систем выработалась способность лучше предсказывать будущее через наделение других организмов интенциональностью. Даже некоторые животные в какой-то степени владеют этой способностью. И, конечно, сама эта способность является интенциональной. Однако это уже интенциональность второго порядка. Она является не исходной, внутренне присущей человеку, но производной от интенциональности более крупной системы, каковой является эволюция путем естественного отбора, и, в частности, от интенциональностей эволюционирующего множества более простых систем нашего организма (иначе говоря, от интенциональности самого тела)3. Эти системы, даже на уровне макромолекул, представляют собой микророботов, работающих по принципу “замок—ключ”, “вход выход” и т. д. (Мы произошли от роботов и состоим из роботов, заявляет Деннет.) Общим для человека и животного, по мнению Деннета, как раз и является наличие у обоих так называемого знания-как. Знание-как — это полезная информация тела о себе самом и о том, как действовать в окружающей среде. Такое автоматическое, или машинальное, знание во многом обусловливает разумность нашего поведения. Однако в случае животного правильнее было бы говорить о незакрепленных рациональных основаниях поведения, поскольку для животного это знание в принципе не рефлексируемо, тогда как человек может размышлять об этом знании и, при всех ретроспективных искажениях, сделать его явным. В этом и состоит одно из главных отличий человека: он может задаваться вопросом о собственных основаниях действия и спрашивать о них у другого, сравнивать результаты и т. д., т. е. еще лучше просчитывать будущее. Это позволяет человеку не только строить гипотезы, но и учиться на опыте и ошибках других. Причем опыт этот может воплощаться в таких артефактах, например, как ножницы. Интенциональная установка получает здесь новую “пищу”. Орудия не только создаются интеллектом, но и способны передавать частицу этого интеллекта другим, поскольку уже содержат в большей или меньшей степени информацию о своем полезном применении. Будучи “чреваты” интеллектом, орудия активно его стимулируют. Более того, вся среда обитания человека, все его окружение состоит из такого рода артефактов-стимуляторов, что говорит о взаимообусловленности орудия и интеллекта. Наилучшими орудиями ума для освоения чужого опыта и управления ресурсами окружающей среды являются слова. Произвольный характер знаков делает их различимыми и не позволяет им сливаться с окружающей средой. Словами легче манипулировать, поскольку это не просто репрезентации (копии), а объекты особого рода. С их помощью легче закреплять все новые ассоциативные связи и создавать, тем самым, узловые точки памяти. Кроме того, это лучшие закрепители будущего, т. е. того, чего нет здесь и сейчас в наличии, однако может присутствовать посредством знака. Получается, что чем больше человек подчиняется языку, усваивает его, тем более он становится одержим будущим. И наоборот, его зависимость от языка проявляется в том, как многое в его жизни зависит от расчетов различных видов будущего. Начинается все с использования меток, которые позволяют сэкономить время и повысить эффективность проверки гипотез и принятия решений. Наши понятия, считает Деннет, ведут свое происхождение от такой системы меток, каковыми и являются ассоциативные узлы памяти. Для этого человек не только использует конструктивные элементы, предоставляемые окружающей средой, тем самым приспосабливаясь к ней, — одновременно он сам формирует эту среду, “выгружая” в нее наиболее сложные когнитивные задачи. Используя метки, человек освобождает свой мозг и восприятие от переизбытка информации, размещая ее в так называемых периферийных системах хранения, от которых становится во многом зависим: блокноты, библиотеки, компьютеры. Эти системы, по-новому перерабатывая и представляя эту информацию об окружающей среде (например, в виде диаграмм), являются непосредственным продолжением нашего мышления. Поэтому для нашего мышления, по сути, нет разницы между внутренним или внешним символом в том, как оно их использует, любое “внутренне” представление какой-либо вещи само является полноправным объектом манипуляции (Витгенштейн сказал бы “употребления”) наряду с самими вещами. А способность свободно и независимо от ситуации манипулировать и обмениваться символами поднимает человеческое знание до метафизического статуса: оно становится интерсубъективным.
Этой прекрасной картине гомеостаза, тем не менее, противоречат данные исследований такого явления, как мимикрия, которая, как показал Р. Кайуа4, вовсе не объясняется “эволюционным стремлением к благу”, а часто даже противоречит ему. Суть в том, что адаптация к окружающей среде как принцип гомеостаза не только у человека, но и у более простых интенциональных систем опровергается их достаточно “неразумным” поведением, тем, что называют навязчивостью, или упорством, чего-то по ту сторону “принципа блага”.
Однако основная проблематичность теории Деннета заключается в следующем. Приписывание интенциональности объекту означает возможность манипулировать другим в конкурентной борьбе за лучшее просчитывание будущего. Признание этого факта является, конечно, преимуществом его теории. Однако при этом получается, что именно из одержимости будущим (в целях выживания) Деннет выводит существование другого, заинтересованность им, его желаниями. Так, например, Деннет говорит о том, что такая конкуренция требует сохранять в тайне от другого свою систему управления (свои желания, знание). Наилучшим инструментом для такой манипулятивной стратегии является коммуникация — дипломатия и торговля, она одновременно открывает и скрывает, чтобы установить доверительные отношения, но и чтобы оставить свободу для маневра. Общественно полезная функция коммуникации всегда вторична по отношению к главному фактору эволюции — борьбе за выживание. Но для того чтобы сохранение тайны, реализующееся в коммуникации (как особом виде конкуренции), было возможным, необходима особая среда, отвечающая предельно жестким условиям: информация о различных сегментах этой среды не должна быть доступна всем и каждому, иначе коммуникация и хранение тайны в целях конкуренции оказываются бессмысленны. Это должна быть среда достаточной сложности — среда знаковая, представляющая собой стихию речи другого и содержащая в себе все необходимые ресурсы для закрепления будущего. Этот шаг замыкает логический круг в рассуждении Деннета. Теперь получается, что именно присутствие другого, конкуренция с ним, одержимость его мыслями и желаниями, а главное, знаковая среда, в которой эта борьба разворачивается, предшествуют любому представлению индивида о будущем, которое, как считает Деннет, является двигателем эволюции и решающим фактором в появлении сознания. Наша интенциональность тогда будет производна не только от интенциональности более простых эволюционирующих систем, но и от более сложной интенциональности знаковой среды. Не адаптивное представление о будущем требует знака для своего закрепления, но использование знака в целях манипуляции другим рождает функцию будущего. Представление о будущем, как, в принципе, и вся наша шкала времени, обладает именно символической функцией. Тогда как “деннетовские создания” уже заранее руководствуются им при выдвижении гипотез и просчитывании ситуации — либо до вступления в конкуренцию с другим, либо, как минимум, до обучения использованию знака. К тому же, чтобы “просчитать” другого, надо всегда уже “посчитать” и себя, точнее, “быть посчитанным”, что и будет свидетельством нашей включенности в знаковую среду. Но вот откуда берется эта знаковая среда и ее бесконечно продолжающийся счет, Деннет не объясняет, говоря только о том, что надо дождаться соответствующего усложнения среды в ходе адаптации к ней. Убедительно описать переход от одного состояния к другому ему, кажется, так и не удается. Главным здесь все же является не адаптация к среде, но адаптация к конкурентной борьбе с другим в уже существующей знаковой среде. И борьба эта не столько за лучшее производство будущего, ведь оно служит только подспорьем в этой борьбе, но за что-то другое, что Деннету мешает увидеть недостаток его функционализма, — понятие блага, упорядочивающее борьбу с другим в эволюцию, придавая ей смысл и цель.
Гаррис Рогонян
1 Поэтому переводить название книги (The kinds of minds) все-таки стоило бы, наверное, как “Виды разума”, поскольку речь идет в первую очередь об основаниях разумности и о различных видах рационального поведения.
2 Различение интенсионала и экстенсионала референции говорит о том, что интенсиональное свойство нашего языка характеризует, прежде всего, озабоченность мыслями и желаниями другого человека. Иначе говоря, это ориентация языковой деятельности по большей части на прямую или косвенную референцию к “чужому сознанию”, т. е. к другому как к критерию собственной эффективности.
3 Впрочем, эта интенциональность также не является внутренней, в смысле “изначальной”, поскольку всякая интенциональность является внешней, т. е. производной от целого комплекса внешних факторов.
4 Р. Кайуа. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003.