Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 4, 2004
АЛЕН ДЕ БОТТОН. УТЕШЕНИЕ ФИЛОСОФИЕЙ
Пер. с англ. А. Александровой. М.: София, 2004. 336 с. Тираж 5000 экз.
АЛЕН ДЕ БОТТОН. ОПЫТЫ ЛЮБВИ
Пер. с англ. М. Базиян. М.: София, 2004. 304 с. Тираж 5000 экз.
АЛЕН ДЕ БОТТОН. ДИНАМИКА РОМАНТИЗМА
Пер. с англ. Н. Рудницкой. М.: София, 2004. 368 с. Тираж 5000 экз.
Всего за один год имя Алена де Боттона стало популярным среди российских читателей. Три милые книжицы, одинаковые по объему и дизайну, появились на рынке одна за другой и, кажется, всех очаровали. Критики и рецензенты поспешили сделать на них серьезную ставку, наградив самыми лестными и восторженными эпитетами. Абсолютное приятие этого автора напоминает удачную рекламную кампанию. Загодя ему отводится удобная ниша: интеллектуального и утонченного, но в то же время очень легкого, приятного чтива, настолько гламурного, что перелистывать эти страницы, открывающие перед нами невероятный кладезь житейской мудрости, можно только после посещения маникюрного салона.
Секрет привлекательности литературы Алена де Боттона крайне прост. Писателю удалось изобрести достаточно оригинальный жанр, о котором так и хочется сказать: удивительно, как раньше никому такое не проходило в голову? Эффект абсолютной новизны, необходимого и долгожданного события, достигается посредством реанимации забытого приема: синтеза сентиментального дамского романа и моральной философии в духе Монтеня.
В чистом виде, конечно, речь не идет ни о первом, ни о втором. Если это дамский роман, то слишком отягощенный рефлексией, местами доходящей до откровенного занудства. Если философия — то непременно в формате the best, проникновеннейшей попсы, которая “в глубине души” не оставляет равнодушной даже закоренелого циника, но почему-то оскорбляет слух меломана. Повышенный интерес к тонкостям “отношений” сближает прозу де Боттона, скорее, с популярной психологией, однако ему блестяще удается избежать некоторой доли лукавого идиотизма, которой чревата последняя. Эта опасная близость, похоже, не ускользает от внимания писателя, так что он вынужден оговаривать дистанцию между автором “Утешения философией” и авторами “Пойми себя и своего партнера”: “…авторы └Пойми себя и своего партнера“ взяли на себя высокоморальную миссию поведать читателю то, что должно изменить его жизнь, но делают они это просто, без респектабельной путаности трудов великих философов-классиков. Такие книги — апофеоз вульгарности…”.
Ален де Боттон берет на себя ту же самую миссию, что и его менее привлекательные конкуренты, но заручается поддержкой авторитетов. Чтобы завоевать сердце своей читательницы, он выставляет внушительную философскую артиллерию. Великие обобщения учителей мысли — Ницше, Сократа, Фрейда, Маркса, Шопенгауэра, Лакана и других — используются в качестве элегантного кружева, обрамляющего ткань повествования о мелочной и неприглядной жизни простых современных горожан, представителей “среднего класса”. Философия приобретает декоративно-прикладной характер, становится искусством жить, щедро проиллюстрированным незамысловатыми бытовыми сюжетами. Неудивительно, что романы де Боттона изобилуют сверхточными микроскопическими наблюдениями по поводу человеческой природы. Самое обобщенное из наблюдений касается противоречивости этой “природы”. Пустота, разрыв от противоречия как бы разверзается внутри героя, и в этот разрыв де Боттон вписывает английский юмор — улыбку, обращенную к читательнице. Что гарантирует эффект безболезненного узнавания по принципу гороскопа: да, такие мы, люди, и есть, милые и смешные.
“Опыты любви” — роман, написанный еще очень молодым человеком, который от первого лица повествует о своих недолгих нежных отношениях с девушкой по имени Хлоя. Способность к тончайшему самонаблюдению, искрящийся юмор и удивительная ясность мышления распространяются на самые безобидные мелочи жизни вроде ресторанного меню, деталей одежды и интерьера. Именно эти мелочи приводят героев к разлуке: из простой разницы предпочтений вырастает стена взаимонепонимания, так что в один прекрасный момент девушка делает выбор в пользу другого. Нехитрая love story о Дафнисе и Хлое в современном мегаполисе оформляется таким количеством философской мишуры, что можно без больших потерь пропускать целые фрагменты вроде этого:
“Быть любимым кем-то — значит осознать, насколько этот человек зависим, насколько он разделяет ту же самую потребность в зависимости, удовлетворения которой мы искали в нем прежде всего. Мы не полюбили бы, если бы внутри нас не было пустоты, но парадоксальным образом нас задевает, когда мы обнаруживаем такую же пустоту в другом. Рассчитывая найти ответ, мы находим лишь точное повторение нашей собственной проблемы. Мы осознаем, насколько он или она…” и т. д. Размышление занимает несколько страниц, с неубедительным привлечением Ницше, Камю и епископа Даремского Батлера и заканчивается унылым вздохом сожаления — все тщетно в этом мире, нам не суждено понять другого человека и напрасно ждать от него понимания. Люди встречаются и расстаются, рано или поздно понимая, что встреча была ошибкой. Рассказчик — умник, в арсенале которого столько вариантов рационального объяснения происходящего, что не остается сомнений: он знает о любви абсолютно все. Но напрасно сотрясаются философские доспехи: неизбежность любовного разочарования превратит их в груду ржавого металла.
В “Динамике романтизма” де Боттон следует той же схеме, однако действует гораздо более жестко в отношении своих персонажей. Главная героиня — заурядная, усредненная жительница Лондона (менеджер по работе с клиентами), заводит очень посредственный роман с не менее усредненным жителем (банковским менеджером), а потом разочаровывается и уходит к другому. Писатель проясняет глубину поведенческих мотивов, шаг за шагом отталкивающих этих людей друг от друга: с ее стороны — инфантильность и кокетство, с его — эмоциональная тупость и упрямый нарциссизм. Слепота в отношении чувств другого, эгоистичное наслаждение собственной слабостью, которую не прощают другому, — диагноз современных людей. Они уже не способны добиться “гармонии в отношениях со своим сексуальным партнером”. Каждый из них — ходячий симптом, каждый глубоко травмирован пережитым опытом, преимущественно детским, связанным с недостаточной (или избыточной) родительской любовью. Может, им не хватает философского взгляда на вещи? Писатель поддается желанию компенсировать эту нехватку, иногда настолько увлекаясь назидательным пафосом, что чтение становится невыносимо скучным.
Это педагогический роман — он возрождает идею воспитания чувств и нравов, которая была актуальна века три назад. Судя по уровню упрощения философской мысли, предполагаемая читательница де Боттона непременно должна узнать себя в героине, которая наконец признается: “я просто дура”, “я с самого начала была такой стервой”, “не понимаю, что ты во мне нашел”. Ее литературная предшественница — мадам Бовари Флобера, любительница секса, шоппинга и еще “чего-то большего”. Автор, в свою очередь, должен узнать в толпе поклонниц это зеленоглазое “существо со взглядом слегка расфокусированным и мыслями, словно устремленными к иным, далеким от реального мирам”, протянуть руку и сказать примерно следующее: “Алиса, иди же ко мне, я дам тебе то, о чем ты мечтаешь, чего у меня нет, и в чем на самом деле ты совершенно не нуждаешься”.
Требование де Боттона — “философию в массы” — с одной стороны, чрезвычайно гуманно и демократично. Карманная философия на каждый день — такой она, казалось бы, должна была стать с самого начала своего возникновения, чтобы служить людям и помогать им в решении житейских проблем, но, увы, безнадежно погрязла в терминологических дебрях, пробраться сквозь которые без помощи компетентного специалиста не представляется возможным. К тому же результат не всегда оправдывает ожидания.
По мнению де Боттона, простота изложения — главный критерий качества философских идей, тогда как за намеренным усложнением маскируются банальные выводы. Перед нами человек, которому удалось преодолеть суровые дебри традиции западной мысли, вынести из них бесценный трофей и который теперь считает своим долгом поделиться мудростью с максимально широким кругом читателей. И не только читателей, но также телезрителей и радиослушателей: Ален де Боттон — популярный теле- и радиоведущий. В своих шоу он использует тот же самый прием одомашнивания философии, который принес ему заслуженное мировое признание и сделал его “софийные” романы бестселлерами.
Не признать справедливость претензий де Боттона на расширение аудитории потребителей философии за счет предельного упрощения и омассовления продукта означало бы проявить интеллектуальный снобизм, который бы только подтверждал правоту писателя: конспиративность и элитарность, окружающие философию, служат скорее знаком принадлежности к некоему эфемерному сообществу. Вместо того чтобы объединять, профессиональная рефлексия разделяет человечество на “посвященных” и “простых людей”. Аристократизм интеллектуалов с его эксклюзивным правом на мудрость достоин прямого осуждения.
Следуя этой логике, читатель может предположить, что, если бы философы изъяснялись попроще, людям удалось бы избежать тоталитаризма, мировых войн и прочих досадных исторических недоразумений. Переводя их мысли на нормальный человеческий язык, де Боттон производит доступные максимы мудрой и непритязательной жизни: не будь снобом, жадным, злобным обывателем, возделывай свой сад, не жди слишком многого от любви, богатства или славы, и т. д.
Однако, на мой взгляд, проект де Боттона, благородный по замыслу, тем не менее не совсем удачен в своей основе. Дело не в его литературных достоинствах, которые очевидны, но, может быть, как ни печально, в несостоятельности философии, на которую так уповает автор. Переведенная в популярный формат, она обесценивается и оказывается совершенно бесполезной и избыточной по отношению к основной сюжетной линии. Ален де Боттон занимается неблагодарным делом — горькие плоды с “древа познания” привязывает к ветвям “древа жизни”, причем привязывает белыми нитками. Дочитав, мы понимаем, что речь идет о растениях разного вида и что философия — отнюдь не панацея от страданий, как бы ни хотелось писателю доказать обратное.
Так, “Утешение философией” — книга, сама по себе опровергающая оптимизм автора. По его глубочайшему убеждению, наследие великих мыслителей прошлого способно научить каждого из нас справляться с собственными проблемами. Жизненный опыт философов приводится в качестве назидательного примера для тех, кто:
“не пользуется популярностью”,
“страдает от безденежья”,
“страдает от житейских невзгод”,
“чувствует себя не соответствующим требованиям”,
“чье сердце разбито”,
“испытывает невзгоды”.
Шесть “утешений” — небольшие биографические эссе, посвященные Сократу, Эпикуру, Сенеке, Монтеню, Шопенгауэру и Ницше. Сократ был “непопулярен” до такой степени, что афинские граждане приговорили его к казни, но время доказало правоту его идей. Эпикур продемонстрировал, что богатство отнюдь не гарантирует полноты удовольствия и счастья. Сенека мужественно встречал любые испытания судьбы. Монтень признавал жизнь во всех ее естественных проявлениях. Шопенгауэр, отвергнутый противоположным полом, объяснял, что любовные страдания неизбежны и что не стоит испытывать иллюзий по этому поводу. Ницше через боль пробирался к вершинам радости.
Однако устойчивое сочетание незаурядного ума и трагической судьбы в случае персонажей, которых де Боттон описывает с огромным уважением и трепетом, не может не натолкнуть на мысль, что философия только усугубляет страдания. Утешает лишь одно: что бы ни было причиной наших тревог, им, великим мыслителям, пришлось намного хуже. Любовь к мудрости не избавляет от одиночества, непонимания, безумия, смерти, а только делает их предметом размышления. Поэтому сама возможность утешения философией выглядит весьма сомнительной. Чего стоит, например, такая фраза: “Ницше считал трудности необходимым условием успеха”? Безнадежно скомпрометированное маркетинговой риторикой конформистское словечко “успех” рядом с именем трагического философа-одиночки выглядит несколько грубовато. Очевидно, Ницше или Сократ — не самые лучшие примеры для тех, кто стремится добиться успеха, счастья, “популярности” и “сексуальной привлекательности”.
Впрочем, “непопулярность” (в случае Сократа приведшая к смертной казни) и одиночество описываемых персонажей, а также выпадающие на их долю несчастья не исключают возможности переживания ими интенсивных эйфорических состояний, связанных с рискованным занятием философией. Де Боттон делится своими впечатлениями о путешествии в Энгадин — место, которое так любил Ницше: “Невольно без всякой причины начинаешь улыбаться, а то и смеяться вслух: этот невинный смех вырывается из глубины души и выражает простую радость от того, что ты жив и видишь такую красоту.
Однако мораль философии Ницше заключается в том, что для подъема на высоту 3451 метр над уровнем моря требуются усилия. На подъем уйдет по крайней мере пять часов, придется карабкаться по крутым тропинкам, обходить утесы и пробираться сквозь сосновые чащи, ловить ртом разреженный воздух и надевать все новые свитера, чтобы не замерзнуть на ветру, долетающем с вечных снегов”.
В простом изложении де Боттона Ницше учит нас, что путь от “посредственности” (которой мы пока являемся) к “свершениям” (которые нас ожидают) лежит через “боль”. Писатель даже изображает этот путь в виде несложной кривой. Но ведь и философия требует усилия мысли: тому, кто отказывается его предпринимать, не гарантировано ни удовольствие, ни утешение. Де Боттон предоставляет философский материал в настолько переваренном виде, что потребитель лишается возможности “почувствовать истинный вкус”. Цитируя Ницше, осмеивающего “зубных врачей, которые вырывают зубы, чтобы они больше не болели”, де Боттон, в свою очередь, уподобляется стоматологу, заключившему рекламный контракт с производителем философской жвачки и рассказывающий нам о ее профилактических свойствах. Поэтому возникает ощущение избыточности рефлексии здесь и сейчас, и мы листаем страницы в поисках эпизодов “из жизни” — о том, как женщина и мужчина знакомятся в поезде, как Монтень ходит в туалет, как Ницше занимается сельским хозяйством.
Вопреки воле автора напрашивается вывод, что с практической точки зрения философия все-таки вещь бесполезная, особенно в популярном изложении с веселыми картинками, только обнажающими ее беззащитность и ненужность. Не ошибается ли Ален де Боттон, переоценивая утилитарную ценность абстрактных идей? Производимый им продукт — что-то вроде колы, которая, в принципе, нравится, но не утоляет жажду. Но мы надеемся, что под крышкой окажется миллион ценных призов и подарков, надеемся в качестве бонуса, не прикладывая усилий, приобщиться к малодоступному наслаждению, с которым связана философская работа.
Оксана Тимофеева