Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 3, 2004
Играть или смотреть
Футбол принадлежит к числу самых впечатляющих медийных иллюзий, миллионы человеческих душ ждут его, верят в него, готовые к экстазу сопричастности бесконечному — каждый раз, как будто впервые. Большой футбол, химера открытой полноты, составлен работой двух разнородных серий: футбол как игра, определяемая правилами, и футбольное шоу. Игра закрыта для сил извне, это поединок внутри образуемого набором правил пространства. У математиков и подростков это называется «матрица». Для нас важно, что правила игры аналогичны законам некоторого идеального общества, будь то племя доисторических охотников или национальное государство — общность, связанная разделением труда и необходимостью борьбы с аналогично устроенным противником. Это герметический футбол, он безразличен к существованию остального мира; для игры достаточно присутствия на поле двух команд и трех судей.
Футбол-зрелище принадлежит масскульту и потому формируется теми же силами, что и общество потребления. Если герметический футбол является иконой общества, то футбольное шоу — это индекс современной культуры1, насыщенный информацией о своем объекте. Спектакль содержит в себе игру как матрицу плюс множество взаимопроникающих действий: наука служит развлечениям, бизнес преображается в политику, масс-медиа становятся архитектурой. Перед нами многомерное пространство тотального футбола2, и рассказ о нем должен выглядеть как диаграмма действующих в нем сил.
Главным узлом футбольного зрелища выступает матч, или, на языке комментаторов, встреча. Тотальный и герметический футбол, зрители и игроки, множество других фигур собираются вокруг футбольной встречи, взаимодействуя через нее. Если герметический футбол существует лишь внутри собственных, жестко определенных правилами игры границ, то футбол-спектакль стремится к постоянному расширению границы. «Отрицание жизни, ставшее видимым»3, усиливает свою власть над спортом, и в тотальном футболе проступают структуры общества, его произведшего. Эта фабрика аффекта работает не только за счет внутренней энергии герметического футбола, но и за счет преломления политэкономических сил извне.
Тотальный футбол включает тех, кто смотрит матч на стадионах, тех, кто вовлечен в игру непосредственно (игроков, арбитров, тренеров), а также телезрителей (радиослушателей, пользователей интернета). В своем отношении к производству эмоций и футбольной идеологии они образуют квазиклассовую иерархию, подобную структуре «пролетариат — правящие круги — средний класс». На первый взгляд иерархия кажется перевернутой, ведь это игроки, не щадя себя, работают, чтобы посетители могли насладиться футбольной встречей. Но это рудимент столетней давности, аналог необходимости играть для звезд кино: их труд — это образ, а успех футбольного зрелища определяется рейтингами телетрансляций и посещаемостью стадионов.
Логистика веры
«Фанатами» называют любителей футбола, устойчиво поддерживающих определенную команду преимущественно собственными телами. Это пролетарии футбола, чье классовое сознание мутировало в приверженность знаку-хозяину, клубу или сборной. Объект этого знака принадлежит области воображаемого, паразитируя на стремлении фаната к бытию-одним, превращает путь души к свету в бег по кругу, затемненный отпечатками знака-хозяина — нашивками, татуировками, граффити. Фанаты всегда-уже сомнамбулические субъекты субкультуры; квазикласс, организованный мифами происхождения (в них хранится след первичной субстанции — «мясо», «мусор» или тотема — «кони»), в политическом измерении они часто выступают носителями ультраправых идей. Но как эффект медиализации классового общества, фанаты всех стран едины в своем отношении к производству тотального футбола: они должны присутствовать на встрече.
Массовые движения фанатов впервые обращают на себя внимание в Уругвае и Аргентине 1930—1940-х годов, затем в Англии 1960-х. Но ужасавшие Европу набеги отчужденной рабочей молодежи, этих антихиппи, оказались лишь моментом реакции на банкротство мастерской промышленной революции. В начале 1990-х мировая коньюнктура снова изменилась: тотальный футбол на Западе начал превращаться в респектабельное шоу. Эстафету насилия подхватили на востоке: в 1992 году после матча в «Лужниках» болельщики «Спартака» перевернули вверх дном автобус, полный фанов «Манчестер Юнайтед», которые так и не отважились покинуть автобус до прибытия милицейских частей. Победа местных хулиганов обозначила исторический поворот: режим новой России оказался правее британских консерваторов.
«Субстанция — это толпа (молекул, корпускул); это тело»4. Внутри толпы глаза не нужны, здесь все слепцы — как в утробе. Жажда преображения натыкается на сознание собственной миссии: защитить знак-хозяин в его единстве чести и силы. Уличное насилие для фаната — самая прямая форма защиты этого воображаемого единства. Толпа, защищая, разрушает; коллективный ацефал во тьме исполняет обреченную на неудачу работу по производству абсолютной власти знака-хозяина. Миг прозрения поджидает толпу на трибунах: в зеркальном мире стадиона она видит саму себя. Но зрелище это погружает фаната в еще более глубокий сон: «мы вместе». И вот смолкают нарративы, анимирующие повседневную жизнь. Взамен даруется присутствие на встрече — частицей толпы, одной из десятков тысяч пар ее глаз; одновременно актером и зрителем моделируемой тотальным футболом истории вечности.
На стадионе видно, как СМИ управляют современной архитектурой. Тотальный футбол представляет стадион собственным храмом, сценой и цитаделью. Особое паноптическое пространство, стадион дает массе двойное зрение: можно видеть и действо на арене, и себя, а значит, управлять собственным телом. В отличие от толпы на плоскости масса на трибунах способна выполнять даже сложные движения вроде волн. Стадион — не место для театральной суггестии, обращенной к человеку лично; зрелище адресовано ему как элементу массы. Коллективный адресат футбола, тем не менее, испытывает на себе силу религиозной метафоры. Спорт в ХХ веке часто заменял религиозные культы в создании и поддержке массовых движений. Имитируя мировую религию, спорт превращался в Олимпийское движение; племенную — становился фашистским; соединяя черты обеих, принимал форму советского спорта. «Снаружи арена четко отграничена. Обычно она видна отовсюду. Ее положение в городе, место, которое она занимает, общеизвестно. Каждый чувствует, где она находится, даже не думая о ней»5. Стадион, ячейка трансцендентного мира большого спорта, предстает почти домом урбанистического бессознательного. Для того чтобы пройти контроль, достаточно иметь только билет (другие условия предписывают скорее не иметь); эта простая фильтрация и позволяет массе возродиться на трибунах. В новой инкарнации масса отрезана от внешнего мира двойной чертой — стенами стадиона и тем, что сидит к остальному миру спиной. Говорят, таковы все пространства победившего трансцендентализма, включая остров Утопия.
Сердце тотального футбола бьется в ритме игры. Правила в футболе существуют для того, чтобы дать проявиться случайности; примерно так теология оформляет божественную волю. Надежды игроков покорить случайность в этом отношении похожи на рвение праведников. «Крики с арены разносятся далеко вокруг. Если она открыта сверху, разыгрывающаяся в ней жизнь сообщает нечто от себя всему окружающему городу»6. А с развитием телекоммуникаций — и миру. Рев трибун сообщает о событии встречи так, как будто это событие имеет место; но вместо этого каждый матч оказывается ситуацией-знаком. И это нужно видеть. В обмен на неподвижность и отказ от насилия даруется зрение и голос, точнее, право на крик. Так идет «процесс компенсаторного обмена, в котором через соответствующие манипуляции, в награду за согласие на пассивность зрителю предлагаются удовольствия. Идеологическую функцию масс-культуры можно понимать как процесс, в котором рассеиваются опасные протополитические импульсы и предлагаются стимулирующие объекты. Эти импульсы первоначально пробуждаются тем самым масс-культурным текстом, который пытается их обездвижить… они необходимо утопичны по природе»7.
Стадион не только показывает — он управляет потоками болельщиков. Трибуны, входы и подступы к стадионам проектируют так, чтобы оптимизировать баланс скорости и внутреннего давления масс; чтобы исключить возможность конфликтов, а также изолировать фанатов от хрупкого мира консюмеризма. Каждому — своя дорога к храму: горячие головы едут в специальных автобусах по трассам, изолированным от прилегающих к стадиону кварталов города, «чистая» публика паркует авто под трибунами. В последние годы на стадионах открывают рестораны, кафе и целые шоппинг-моллы, как в аэропортах. В западных странах футбол повторяет путь игорного бизнеса, поднимаясь к сиянию ценностей среднего класса, к статусу семейного развлечения. Но стадион продолжает оставаться точкой пересечения множества встречных потоков; траектории фанатов и респектабельных болельщиков здесь на время пересекаются, симуляция становится болезнью. Подобно ускорителю элементарных частиц, стадион высвобождает энергию из неразличимого повседневностью; через унификацию ритмов и жестов, через производство футуристических видений и массы идентификаций. Чтобы показать: футбол мог бы сделать революцию, если бы не было стадионов.
Популярная астрофизика
По объемам производства энергии идентификаций футбол не знает себе равных среди зрелищ. Необходимое для этого напряжение поддерживают играющие. «Массовый кристалл постоянен. Он никогда не меняется в размере. Составляющие его индивидуумы привыкли действовать и мыслить соответствующим образом. У них может быть разделение функций, как в оркестре, но важно, что появляются они только вместе»8. Во время матча кристалл плавится: все эмоции зрителей направлены на него, точнее, на острие игры. Там, в глубине тотального футбола, сияет футбол герметический, подобно звезде определяя форму гравитационного поля в окружающем вакууме.
Сражение двух команд напоминает эпос о вражде группировок богов: все игроки примерно равны в своем подчинении судьбе и не слишком понятной власти хтонического божества — тренера. Это одна из ключевых фигур тотального футбола, на которой может фокусироваться недовольство игроков и трибун; кроме того, тренер подчинен воле запредельных спорту сущностей — владельцев клуба. Престиж команды для них — прибыль. В условиях позднего капитализма тренер перестает быть лишь инженером командной игры — теперь его фигура образована колоссальными ожиданиями победы любой ценой, исходящими от миллионов болельщиков, с одной стороны, и миллионов, вложенных в клуб, с другой. Воплощение клубного «Я», тренер часто оказывается беззащитен перед космического размаха энергиями, которые он должен обуздать во славу футбольного клуба; в решающий момент его власть минимальна, на матче его место — среди зрителей. Коллективным эго становится команда, и здесь обнаруживается еще одно свойство тотального футбола. Это командная игра, новый тип футбола.
Виртуоз и эгоист, любимец трибун, — этот тип игрока-звезды был продуктом индустриального общества. Лев Яшин, Пеле, Ди Стефано — таких сегодня не делают, футбольный модернизм давно ушел в прошлое. Звездой тотального футбола стал корпоративный игрок, вся команда. В споре столетней давности победила традиция межобщинных соревнований под эгидой Церкви, сосуществовавших на заре футбольной истории с футболом в исполнении студентов частных школ, видевших в игре продолжение феодальных турниров. И впоследствии футбол нередко становился инструментом церковной политики в католических странах Европы до 1960-х годов, в Латинской Америке — до последнего времени. Параллельно футбол служил фронтом холодной войны: первый, второй и третий миры сражались за мировое господство и на стадионах. Лишь политические ереси вроде китайского гегемонизма пренебрегали этим спортом как аргументом власти.
Стратегический принцип в тотальном футболе тот же, что и на других фондовых рынках: снижение рисков для инвестора. Поэтому игроки не спешат показать себя в героических одиночных атаках; вратари не выдумывают кунштюков, а стараются обезопасить ворота. Идеология безопасности сегодня вполне может претедовать на статус метанарратива; ее можно встретить в разных полях, в разных обличиях. Звезды футбола предпочитают выражать свою индивидуальность в нерабочее время; внимание публики переносится на имидж и стиль жизни игроков. У них — своя ниша на ярмарке тщеславия: соединяя героику и маньеризм, звезды футбола порой невольно пародируют аристократов классической эпохи. Последние служили поддержке монархического строя не менее самоотверженно, чем служат глобальному спектаклю торговые марки, которыми являются сами футболисты.
У командной игры два полюса — вратарь и мяч; их относительное движение определяет передвижения игроков и ритм эмоций зрителей. Тотальный футбол прагматичен, цель игры с развитием спорта как зрелища становится все более абстрактной, вроде «ничья при условии, что две другие команды сыграют с определенным счетом». При этом, подчиняясь законам масс-культа, игра становится все более жесткой и быстрой, все менее зрелищной. В репортажах это компенсируется развитием телекоммуникаций: происходит виртуализация футбольного спектакля. В условиях тотального футбола экспрессия уступает место экспрессионизму в жестах игроков: травмированные, они все более ярко страдают и все монументальнее радуются, забив гол. Во время игры экспрессионизм отступает перед эффективностью; каждое движение должно приближать к цели. Тренеры призывают футболистов помнить о футболе всегда, визуализировать движения, воспроизводя их в уме, учить сенсомоторные ситуации, приближая тем самым игру, т. е. область значений бинома «вратарь–мяч» к идеалу скоростного отбора и воплощения ранее обдуманных образов.
Инстанцию, в чьи обязанности входит видеть игру в каждой точке и в каждый момент, представляет арбитр. Даже телекамеры не видят матч с точки зрения судьи, с точки зрения закона. Взгляд этого посланца идеального мира правил часто решает судьбу встречи, о чем он извещает игроков и зрителей красной карточкой или назначением пенальти. Он не имеет власти над законом; судья изъят из игры, если правила не нарушаются. Достаточно того, что он видит игру. Кроме того, судья — это единственный персонаж тотального футбола, обязанный сознавать все игровые действия на поле. К его взгляду уже на уровне герметического футбола предъявлены самые высокие требования: это самая деэмоционализированная область футбола, его важнейшими составляющими являются управление ожиданием и скорость фокусировки. В 1990-е годы рост напряжения и скоростей заставляет и судей прибегать к экспрессивному языку жестов; теперь они вслед за игроками идут на контакт со зрителями, стараются объяснять свои решения так, чтобы их понимали все и сразу. Игроки, арбитры и тренеры образуют квазикласс управляющих тотального футбола. Их действия продвигают клуб в иерархиях, рейтингах и турнирных таблицах; они определяют силу имени команды — символа, сложенного пересечением потоков эмоций и капитала.
Фигуры эфира
Самый быстрый, бесшумный и геометрически правильный элемент тотального футбола, противоположный массе болельщиков — мяч, центр игрового действия. В этом качестве он противоположен массе людей на трибунах. Мяч никогда не обманывает, считают профессионалы; это и не позволяет назвать мяч главным актером тотального футбола. Эффект и причина футбольного зрелища, движение мяча всегда безошибочно выявляет пределы физического и умственного усилия играющих. Всегда один и тот же, мяч как запятая согласует движения смыслов тотального футбола: он метонимически воплощает кару за гибрис и оружие возмездия, железную логику правил и слепой случай. Когда мяч рядом с воротами, замолкают даже телекомментаторы, чтобы через секунду взвыть вместе с тысячами других голосов. Гол.
Исследование массовых выкриков в ХХ веке еще ждет своего автора. Мы же отметим, что победный рев трибун, комментаторов и телезрителей сообщает о слепом пятне футбола: только что был решающий момент, но сейчас остался только шум, игра замерла. Мяч, остановленный сеткой ворот, вызывает самый мощный за все время игры взрыв эмоций. В пространстве телевизионного репортажа мяч обнаруживает еще большее влияние, чем на стадионе. Его траектория определяет движение камеры, основного органа восприятия телезрителя. Рамка кадра бежит за мячом, реагирует на его кульбиты — это взгляд самой многочисленной категории причастных матчу лиц, телезрителей. Им в тотальном футболе отведена роль среднего сословия. За них сражаются спонсоры, им показывают рекламу, для них строят телецентры прямо на стадионах.
Взгляд — дорога к зрительской душе. Обычно она парит над усилиями игроков и буйством трибун — показывают общий план. Залитое светом поле являет досадно неумолимые силы природы: в солнечный день его делит надвое тень крыши стадиона, напоминая о том, что даже футбол включен в космический цикл обращения планет вокруг Солнца. Эта напоминающая о тщете человеческой картинка уходит в прошлое — в последние годы стадионы закрывают крышами. Искусственный свет увеличивает плотность движения добавляя к зрелищу бег многочисленных теней, веером расходящихся от футболистов. Обычно зритель спускается на поле, чтобы увидеть повторы самых значимых моментов игры, вроде нарушения правил или опасного момента у ворот. В съемках из-за линии поля есть глубина резкости, здесь видны лица игроков, здесь телезритель оказывается ниже трибун, до него доносится только их шум. Ситуации здесь порой слишком быстротечны не только для камер, но и для глаз. Поэтому съемки из-за линии поля — основной материал повторов. Чем важнее момент, тем дольше он удерживается на поверхности тотального футбола: подножка или удар по воротам, повторяясь, превращаются в жест производства эйфории: на наших глазах история соскальзывает в вечное «сейчас».
За эйфорией — нищета технологий; максимум власти СМИ над событием выражается лишь в воспроизведении его следов. И здесь документализм превращается в фикцию: пока мы наслаждаемся повтором, на поле уже иная ситуация. Долго повторяемый момент обычно является ключевым для матча. Зритель видит, как движение переходит во время, но не видит, как внутренний опыт обогащается логотипами. Снова и снова наблюдая замедленный полет мяча от ноги нападающего до встречи с сеткой ворот, телезритель скользит взглядом и по рекламным щитам на заднем плане. Там чемпионы глобального рынка — спортинвентарь, бытовая электроника, кредитные карты. В последние годы — еще и приставки для видеоигр; виртуализация футбольного зрелища продолжается рекламой виртуального образа жизни.
В зазор между зрителем и телетрансляцией умещается голос телекомментатора. Функции его речи соответствуют его бестелесному статусу в тотальном футболе: речь вестника. Она требует от зрителя веры в нее и в то, на что она обращает внимание; за это комментатор объясняет и льстит, утешает и разглагольствует, шутит и поучает, — и все это от имени утопического «большого футбола». Успех комментатора зависит от его способности вселяться в матч; но развертывающееся в настоящем действо то и дело превращает комментаторскую речь в анахронизм. Забыть о неудачах помогает идеология, и центром тяжести повествования выбирают «нашу команду», а за ее отсутствием — «наш футбол». Так голос комментатора привносит во взгляд зрителя нечто большее, чем он мог бы увидеть сам: сюжет тотального футбола, движение мяча в пространстве рассказа.
Письма с фронта
Крупный план в футбольных репортажах говорит об исключительности момента, не показывая сам этот момент. Обычно крупный план посвящают выходящим на замену игрокам (для возгонки ожиданий), тренерам (зрелище беспомощной власти возбуждает), празднующей гол команде (чтобы зритель знал, что утопия пахнет потом) и вратарям. Крупный план представляет последний рубеж зрелища: он дарит эффект присутствия, и дар этот пропитан ядом. Напряжение игры искажает лицо тренера, он не видит зрителя, который, в свою очередь, не знает, что видит тренер. Так следящий за ходом битвы полководец внемлет ее скрытым ритмам. Крупный план его лица являет сущность тотального футбола, выхваченную из пространства-времени встречи. Это бесконечно длинная тень утопии: война.
В 1990-е годы память о Второй мировой войне начинает покидать Европу; одновременно уходит из городов и футбольное насилие. И вот становится видно, что иконология милитаризма составляет существо тотального футбола. Типичный кадр телетрансляции: мы видим поле из-за спины вратаря. Перед нами солдат на границе; вдаль уходит подлежащий покорению простор. Где-то далеко идет борьба, там — неприятель. Вратарь знает: опасность придет; он должен быть готов защищать святыню, из-за которой выглядывает телекамера. Он отвечает за тыл, а значит, и за нас; и мы верим, ведь он кажется великаном в сравнении с далекими фигурками во вражьей униформе. Образ-потомок старого военного плаката возникает на экране не потому, что нас подстрекают к войне, и не потому, что оператор увлекается историей. Это просто эффект обусловленной правилами игры необходимости держать камеру прямо за воротами. Мы потребляем спектакль, нас потребляет его фундаментальная структура, неустранимая в силу своей связи с Реальным.
След войны стал родиной тотального футбола, имени, перемещенного из эпохи мобилизаций. Тотальная война была последней довиртуальной моделью осуществления власти над миром: подчинение всех ресурсов задаче полного уничтожения противника. Идеологи тотальной войны представляли ее как предельную актуализацию бытия, понимаемого как иерархия: то, что погибнет, — неполноценно онтологически. Тотальный футбол получил мировое признание после того, как концепция тотальной войны стала достоянием прошлого. В условиях ядерного сдерживания футбол помогал поддерживать мир внутри обществ: иллюзия классовой структуры без классовой борьбы достигалась через подготовку публики к уже прошедшим сражениям. Футбол — рифма войны, что и определяет динамику осцилляций этого зрелища между утопией и идеологией, или, как говорили поэты стального века, между дионисийским и аполлоническим началами. Из тех заржавелых времен футбол заимствует остатки политических клише, чтобы применять их в смягченном, как будто необязательном виде.
Сквозь поверхность зрелища поблескивает метафора катастрофы. Зрителям весело, они видят лишь благообразный дух состязания. «О спорт, ты — мир», — фальшивит запертый правилами игры призрак войны. Он и есть субстанция футбольного действа, то, чем стал бы тотальный футбол, если бы его не любили масс-медиа.
1 См.: Ч. С.Пирс. Логические основания теории знаков. М., 2000.
2 Термин заимствован из спортивной журналистики. Первоначально «тотальным футболом» называли стратегию, ориентированную на результат, а не на эстетическое удовольствие от процесса. В тотальном футболе важнее не пропустить мяч, чем самим забить гол. Усиленная линия полузащиты концентрирует усилия команд на борьбе за центр поля, при этом защитники все чаще работают как нападающие и наоборот. Прагматичный, требующий максимального напряжения стиль игры был впервые опробован в начале 1970-х и по сей день господствует в профессиональном футболе.
3 Ги Дебор. Общество спектакля. М., 2000. С. 25.
4 H. Lefebre. Elements de rhythmoanalyse. Paris, 1992. Р. 42.
5 Э. Канетти. Масса и власть. М., 1997. С. 33.
6 Там же.
7 F. Jameson. The Political Unconscious. Cornell, 1982. Р. 287.
8 Э. Канетти. Масса и власть. С. 84.