Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 3, 2004
Александр А. Тимофеевский — критик и эссеист, публиковался в журналах “Искусство кино”, “Сеанс”, “Столица”, GQ, Playboy, Vogue, газете “Московские новости” и других изданиях. В 1992—1997 годах — сотрудник Издательского дома “Коммерсантъ”, в 1997—1998 годах — член редакционной коллегии газеты “Русский телеграф”, в 1999 году — главный редактор журнала “Вояж”. С 1999 года — политический консультант Союза Правых Сил, с 2002 года — главный редактор интернет-издания GlobalRus.ru.
Недавний выход на рынок журнала “Новый очевидец” спровоцировал очередную дискуссию о современном состоянии российских медиа и об их истории, генезисе. В одной из статей1 прозвучало мнение, что российские медиа 1990-х годов — “Независимая газета”, “Коммерсантъ”, “Русский телеграф” — строились безо всякой оглядки на западные брэнды, как чисто русские, так сказать, оригинальные проекты. Я хотел бы обратиться к вам как к человеку, имеющему непосредственное отношение к формированию постсоветских медиа, с простым вопросом: согласны ли вы с этим утверждением?
Конечно, в начале 1990-х всеми нами владел один только Запад. Поэтому говорить, что новые медиа строились без всякой оглядки на западные проекты, было бы смешно. Но никто тогда не брал западные медиа и не калькировал их так, как это делают сейчас. Этого, безусловно, не было. Вообще в начале 1990-х годов Россия творила Запад на свой, русский манер. В России создавался свой образ Запада. С кальками он не имел ничего общего. С реальным, через границу лежащим Западом, тогда уже совершенно открытым и легко доступным, — тоже. И так, кстати говоря, было во все лучшие русские культурные эпохи. Мы всегда создавали Запад, на Запад не похожий.
Не случайно, что продукт, вызвавший эти споры, это журнал “Новый очевидец”, который позиционируется как “русский New Yorker”, то есть как нечто непривычное, новое для нашего рынка, собственно, и не совсем рыночное. Как издание с непременной и яркой культурной составляющей, этот журнал напоминает о тех же СМИ начала и середины 1990-х — “Коммерсанте” и “Сегодня”. Сейчас это выглядит почти демонстрацией — ведь, мне кажется, очевидно, что период “интеллектуальных” СМИ на наших глазах закончился. Как он начинался?
На самом деле элемент этого интеллектуализма был самый что ни на есть рыночный. В начале 1990-х годов рынок определяли лица, жаждавшие социальной реабилитации. Ну и просто жулики, куда ж без этого. Их всех надо было обелять. Образ респектабельной буржуазной газеты, которую придумал Володя Яковлев — создатель “Коммерсанта”, этот образ был глубоко рыночным — он помогал бывшим цеховикам, пришедшим в бизнес комсомольцам и фарцовщикам носить костюм, который на них не лез, но без которого они отныне уже не могли обходиться. Ну и просто проходимцы — МММ, “Чары” и “Хопры-инвесты” — тоже были не чужие на этом празднике жизни. Авторы отдела культуры газеты “Коммерсантъ” — например, Катя Деготь и Аркадий Ипполитов, во всем буквально противоположные, одна — за авангард, другой — за классику, сами того, конечно, не подозревая, делали общее дело — отмывали “Чару”. Рядом с умной, изощренной культурой пирамиды стояли подбоченясь… Это был вполне конкретный механизм. И я, как человек, работавший тогда consulting editor Издательского Дома “Коммерсантъ”, в один прекрасный день его обнаружил. Я простодушнейшим образом указал Володе на то, что в подведомственной ему газете, которая ведет с пирамидами бесстрашную войну, — а там, естественно, появлялись статьи, разоблачавшие “Чары”, — тут же, рядом вставала реклама “Хопра” или МММ. И Володя, который был исключительно со мной вежлив и, я бы даже сказал, обходителен, жестко сказал в ответ: “А это вот не ваше дело”.
Культура была некоей имиджевой составляющей?
Конечно. Мы все в “Коммерсанте” начала 1990-х годов работали, как в прачечной. Но это не отменяет того, что “Коммерсантъ” был тогда замечательной газетой, и высокоинтеллектуальная культура там существовала, развивалась, имела свой смысл, дышала полной грудью. Это совершенно не отменяет того, что складывалась абсолютно уникальная культурная среда. Но если говорить о каких-то прагматических задачах издателя, то они были такими.
То есть эта уникальная потребность в имиджевой составляющей экономически обусловила ее существование? И когда эта задача перестала быть актуальной, эта культурная составляющая была размыта?
Да. Она исчезла. Это все можно точно датировать. Эта задача перестала быть актуальной где-то году к девяносто шестому, когда возникла так называемая “черномырдинская стабильность”, и пирамиды обрушились. Поэтому в том интеллектуальном отбеливателе, которым работал “Коммерсантъ”, больше уже не было надобности. Вообще не стало надобности в подчеркнуто респектабельной газете, и у “Коммерсанта” сменился имидж. Это было связано не столько с тем, что пришел не очень умный и очень пошлый человек Раф Шакиров, а именно с тем, что изменились задачи, формулируемые временем. В этом смысле “Русский телеграф”, который был организован в 1997 году, был последним отчаянным, романтическим проектом, попыткой вернуть то время, которое безвозвратно ушло, или, скажем не так злобно (потому что вернуть время, которое безвозвратно ушло, — задача глупая), попробовать изменить время, повлиять на время так, как некогда повлиял на него “Коммерсантъ”.
Были ли еще наряду с “Коммерсантомъ-Daily” и “Русским телеграфом” какие-то медиа-проекты, которые ставили перед тобой такую же задачу?
Я бы назвал здесь “Столицу” Мостовщикова, или, скажем аккуратнее, “Столицу” Мостовщикова–Яковлева, поскольку это был яковлевский проект. Он давно хотел сделать городской журнал и задолго до того, как туда был позван Сергей Мостовщиков, купил “Столицу”. Он пробовал создать нечто похожее на то, что потом получилось у Мостовщикова, с разными другими редакциями. Идея Яковлева была в том, чтобы сотворить молодой средний класс по образу и подобию журнала, так же как по образу и подобию газеты “Коммерсантъ” был создан класс русского бизнеса в начале 1990-х. При этом я хотел бы сказать, что Мостовщиков — исключительно талантливый человек, и я никак не хочу умалить его заслуги. Он создал замечательный журнал. Замечательный в том смысле, что он мгновенно нашел отклик. Это был журнал очень популярный и, кстати говоря, вполне рыночный. Бытует заблуждение, что журнал “Столица” провалился и что Мостовщиков подобен царю Мидасу наоборот — к чему ни прикоснется, все превращается в труху. Это совершеннейшая неправда. “Столица” не провалилась. Она была закрыта Володей Яковлевым в момент ее робкого расцвета, когда туда наконец пошла реклама. Я хорошо помню несчастных рекламщиков, которые с вытаращенными глазами вопрошали: “Что мы будем делать с этой рекламой? Платить неустойку или печатать ее у себя на лбу?!” Володя закрыл “Столицу” просто потому, что закрыл, как он все делал, не руководствуясь простыми и очевидными соображениями “выгоды–невыгоды”… В этом смысле он был очень русским человеком и очень человеком девяностых годов.
В ходе нашего разговора вы уже несколько раз упомянули Владимира Яковлева. Для широкой публики он остается вполне загадочным и интригующим персонажем эпохи 1990-х. Кажется, помимо [Николая] Климонтовича с его романом [“Последняя газета”] лишь Дуня Смирнова пыталась портретировать этого легендарного человека2. Расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве.
В конце 1991 года я в журнале “Столица”, который тогда издавал Андрей Мальгин, в той самой до-яковлевской “Столице”, напечатал статью “Пузыри земли” про газету “Коммерсантъ”, я ее там подробно, пространно проанализировал. Володя считал, что я много угадал в ней того, что он сам думал, но никогда не проговаривал вслух. И позвал меня работать этим самым consulting editor. Я каждую неделю писал ему записки про все издания, которые он выпускал. Была тогда английская версия “Коммерсанта”, и ее тоже нужно было анализировать. Был журнал для иностранцев, живущих в России. И еще была газета “Iностранец” и возникший чуть позже журнал “Домовой”. И я по всем этим изданиям каждую неделю отчитывался, чего в них случилось. А Володя слушал. Он был человек не сильно образованный, не очень культурный, не то чтобы великого ума и совсем заурядный писатель, но был в нем тот журналистский гений — по созданию газетных и журнальных структур, которого я потом ни в ком никогда не встречал. Мне очень редко, но доводилось работать с издателями, которые бы ценили мысли. Практически не приходилось встречать тех, кто бы ценил слова. Но все-таки двух-трех-четырех могу назвать. Володя был в своем роде единственным: он ценил образы. Вот этого я не видел больше никогда. Это и было его самым сильным свойством. Он видел образ, понимал образ, чувствовал образ и навязывал образ. Он шел всегда от образа. Никогда я с таким больше не сталкивался. Невозможно представить себе, чтоб Гусинский или [бывший главный редактор “Известий” Михаил] Кожокин ценили образы, не говоря уж о гламурных издателях.
Чем вызвано то, что в какой-то момент он отказался от своего бизнеса и продал “Коммерсантъ”?
Он был типичным “новым русским” начала 1990-х годов, жизнь которого, повторяю, не подчинялась простым соображениям выгоды или невыгоды. Так, в частности, он всегда был “повернут” на буддизме, про который, по моим представлениям, понимал довольно плохо, но которым увлекся очень горячо. Когда я приходил к нему на прием, он, конечно, предлагал мне чай-кофе, но смотрел на меня с большим неодобрением, когда я соглашался, и все двигал в мою сторону морковку, которую ел сам. Постепенно поедание морковки вытеснило все остальное. Морковка все краснела и разрасталась и в конце концов увела его в Гималаи. Какой уж тут бизнес…
Теперь, спустя много лет после закрытия “Русского телеграфа”, появляется проект — я имею в виду “Новый очевидец” под редакцией Сергея Мостовщикова — который претендует на то, чтобы в нем доминировала культурная, а не, так сказать, рыночная составляющая. Что это? Прихоть инвестора, удачное стечение обстоятельств, общественная или, в конце концов, рыночная потребность? Случайность это или закономерность?
Бог его знает. Тема интересная. Вчера у меня был молодой человек, маркетолог, лет двадцати пяти, такой чисто вымытый, без бактерий, взращенный на хороших рамсторовских сливках. Он мне рассказывал про то, что его маркетологическая среда страшно тоскует без интеллектуального органа и жадно набросилась на “Новый очевидец” — вот, мол, наш журнал! Я с изумлением его слушал. Возможно, он не вполне понимает, что такое “Новый очевидец” и уж совсем не понимает, что такое New Yorker. Но ведь и Сережа Мостовщиков не будет делать New Yorker. Он будет делать ту же “Столицу” или тот же [московский городской журнал] “Большой город”. Я хорошо отношусь к Мостовщикову. Он замечательный писатель, писатель газетных текстов, но он не редактор художественно-публицистического журнала, как определяет себя “Новый очевидец” и как определяет себя New Yorker. И потом. Для того чтобы появился New Yorker, необходим герой. Это то, что понимал Володя Яковлев. Самое главное — образ. Образ New Yorker’а — гражданин мира, человек большого города, который и есть весь мир. Его создал не тот или иной редактор — его создал сам мегаполис. В нем родился герой, такой вуди-алленовский интеллигент. В какой-то момент он сделался очень заметным, этот герой, он стал диктовать свои вкусы, свои представления о мире, не говоря уж о своих политических, общественных, моральных, эстетических и прочих воззрениях. Совершенно естественно возник журнал, в котором вуди-алленовский герой должен был бы реализоваться в еженедельном формате (см. фрагменты книги Джона Сибрука Nobrow на с. 52. — Ред.). У нас нет такого героя. Я не очень понимаю, кто такой герой “Большого города” или “Столицы”. А героя представительного, влиятельного, каким был герой Вуди Аллена, героя московской сцены, имеющего политические, общественные, эстетические интересы, я просто не знаю. Нет его в природе — как тут быть New Yorker’у?
Говоря о Сергее Мостовщикове, вы назвали его писателем. Потом все же сочли необходимым уточнить — “писатель газетных текстов”. В свое время в интервью газете “Сегодня”3 вы высказали броскую мысль о том, что лучшей литературой является та литература, которая печатается на страницах культурных медиа. И лучший писатель сейчас — это [колумнист “Коммерсанта”] Максим Соколов. Тогда эта ваша мысль имела большой резонанс, и критик Вячеслав Курицын, двигаясь в ее фарватере, объявлял лучшим писателем уже [ресторанного критика “Коммерсанта”] Дарью Цивину. Сейчас ситуация изменилась?
Конечно, изменилась. Максим Соколов — замечательный писатель, но если тогда я это говорил с вызовом, то теперь скажу совершенно спокойно. Потому что Максим Соколов такой же хороший, почтенный писатель, как, скажем, Ключевский. После того, как он издал несколько своих книг — кто же в этом сомневается? Это наиболее точная аналогия, почти бесспорная. О чем тогда шла речь?..
…на мой взгляд4, речь шла об изменении в культуре содержания того, что Тынянов назвал литературным фактом. На тот момент литературным фактом являлся газетный текст.
Совершенно справедливо. Тогда, в 1995 году, литературным фактом являлся газетный текст. Он был больше литературным фактом, нежели текст прозаический, новелла и тем паче роман. Особенностью сегодняшней ситуации является то, что ни новелла, ни роман не стали большими литературными фактами, нежели газетные тексты. Просто газетный текст тоже перестал быть литературным фактом. Не то чтобы новелла и роман сильно поднялись. Просто газетный текст упал. Сегодня я бы не стал делать подобного заявления. Мы за прошедшие десять лет совершили невероятный путь назад — в глухое, словесное средневековье, и теперь кажется, что роман “Кысь” — это совершенно реалистическое произведение. Мы живем в обществе, описанном в “Кыси”. Литературное убожество текстов, равно беллетристических и газетно-публицистических, совершенно одинаково. Это одно и то же убожество, невообразимое еще шесть-семь лет назад. Тогда нельзя было представить, что такой уровень возможен и что это может печататься и, более того, обсуждаться просвещенной публикой.
Случайно ли, что самым ярким культурным явлением в сфере медиа за последние пять лет стало издание, посвященное городским событиям, справочное, по сути, издание — московский журнал “Афиша”?
Чем функциональней будет медиа, чем оно заземленней, тем ярче там скажется литературный язык. Для того чтобы хорошо написать бухгалтерскую справку, нужны дарования изрядно меньшие, чем для написания “Войны и мира”. И это цепляние за прикладной формат очень выгодно для литераторов, потому что создает им необычайный простор для блеска.
Лучшие авторы медиа 1990-х, авторы вашего поколения, пришли в газеты не с факультета журналистики, не из других газет, а из академических институций или свободных профессий. Все они стали статусными, как сейчас говорят, интеллектуалами, найдя свою социальную нишу в медиа. После того как ваше поколение оказалось вытесненным из медиа, стала ясна уникальность этого опыта: сотрудничества интеллектуалов и медиа. Достигнутый вами уровень остается, к сожалению, недостижимым для сегодняшней прессы. Чем вы это объясняете?
Хвалить свое поколение и ругать поколения, идущие вслед, — занятие вполне идиотское. Прямо не знаю, как ответить на ваш вопрос, чтоб совсем не опозориться. Но что делать, если у нас действительно были роковые преимущества? Мы очень много читали. Смотрели глазками на разный окружающий нас мир. Мир был преимущественно книжный. Но от этого не менее богатый. Эта наша бедная юность стала бесценным подспорьем. Все, что мы знали, мы вынесли оттуда. Действительно, “спасибо партии родной за наше тоталитарное детство”. Это буквально так. Если бы не было коммунизма, или — как это потом называлось? — застоя, мы бы занимались всякой бессмысленной деятельностью, а не сидели сложа руки, приобщаясь к культуре, на которой впоследствии так плодотворно паразитировали. Все семидесятые–восьмидесятые годы мы читали, все девяностые — использовали прочитанное. Главное, что мы вынесли из книг, это идея свободы выбора, и эту идею мы всячески пропагандировали. И наша пропаганда имела успех. Поэтому мы ответственны за нынешнее состояние дел. Я не хочу, чтобы меня поняли превратно. Я считаю, что десятилетие ельцинских реформ было величайшим десятилетием в истории России. Если бы мне представилась такая возможность, то я повторил бы тот же путь и ратовал бы за свободу выбора так же, как я это делал десять, пятнадцать лет назад, да и сейчас, в меру сил, тоже. Но следствием свободы выбора стал выбор “гамбургера”. И то одичание, которое произошло за пятнадцать лет, оно — результат наших усилий. Сегодня непонятно, откуда взяться людям пишущим, если они ничего не читали. Мы имели счастливую возможность очень много читать. Они ничего не читали, как же они могут писать?
В начале 1990-х годов, когда создавалась газета “Коммерсантъ”, был железный формат — “сто строк, одна мысль, одна метафора”. Сегодня он уже совсем не такой железный. И не только потому, что сто строк почти некому написать. Сегодня — после интернета, после ЖЖ, после всех форумов — читаешь постинги, где двадцать строк, одна мысль, одна метафора, и, если получилось, душевно благодаришь автора. Какая, смотрите, удача. В пять раз былой формат скукожился. А вы говорите — New Yorker. Я не могу себе представить тем, которые бы сейчас выдерживали большие форматы, и авторов, способных с ними справиться. И я совсем не могу представить команду людей, которая могла бы еженедельно писать по четыреста строк эссе — столько, сколько надо для New Yorker’а. Что это? — ускорение, как говорил Михаил Сергеевич Горбачев, свежее веяние времени или такие плоды случившегося одичания — уже неважно. Важно, что сегодня надо не New Yorker ваять, а медленно, step by step, овладевать форматами, постепенно их развивая, оснащая и увеличивая, чтобы когда-нибудь, через столетия, прийти к “Войне и миру”.
Беседу вел Глеб Морев
1 См.: Алексей Чадаев. Очевидцы и виртуалы // Русский журнал. 2004. 16 августа. (http://www.russ.ru/culture/20040816_cron.html) (прим. ред.)
2 См.: Дуня Смирнова. Воспоминания о В. Е. Яковлеве и не только // Московские новости. 1998. 26 июня — 5 июля (прим. ред).
3 См.: Александр Тимофеевский: у интеллигенции снова появилась героическая задача // Сегодня. 1995. 3 ноября. С. 10 (прим. ред.).
4 См.: Глеб Морев. После глянца. Медиа 1990-х: историко-юбилейные заметки // Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 391—395; http://www.nlo.magazine.ru/reporter/33.html (прим. ред.).