Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 2, 2004
1. Капиталистическая модернизация и возникновение ночной жизни
Ночь в мегаполисе с ее неоновым гламуром, атмосферой соблазна и одновременно опасности, скрытой активностью различных сообществ или одиночек — развлекающихся, занятых работой или некой полулегальной деятельностью, — очевидно, не является простым эффектом соединения городских инфраструктур с природными феноменом темноты. Ведь еще не так давно наступление ночи означало приостановку большинства видов социальной активности, в том числе и военных действий. Ночное существование имеет собственную историчность, автономию и вместе с тем сложную связь с политическими, экономическими и культурными элементами нашей современности.
Становление структур и практик ночной жизни больших го-родов — часть процесса капиталистической модернизации, на путь которой западные общества вступили несколько столетий назад. Импе-ратив максимизации прибылей и развитие технологических возможностей побуждает осваивать новые ресурсы, удлинять рабочий день, создавать дневные и ночные смены, деформируя биологические ритмы пассивности и активности, сна и бодрствования. В главе «Капитала», посвященной рабочему времени, Маркс так характеризует влияние этой логики: «Удлинение рабочего дня за пределы естественного дня, удлинение за счет ночи действует только как паллиатив, лишь до известной степени утоляет вампирову жажду живой крови труда. Присвоение труда в продолжение всех 24 часов в сутки является поэтому имманентным стремлением капиталистического производства»1.
Эта максима производства постепенно распространяется на другие страты капиталистического социума, заставляя их «работать» в круглосуточном режиме. В XIX веке ночной город объективируется в многочисленных литературных, биографических, административных, юридиче-ских текстах и начинает рассматриваться как теневая сторона, «другой» дневного порядка, как место для маргинальных, криминализованных удовольствий. Все это вызывает «моральную панику» у населения и побуждает власть контролировать и регулировать ночную жизнь. В ХХ веке, в эпоху Welfare State и начала формирования коньсьюмеристского общества структурной необходимостью станет уже интенсификация потребления, а не производства. Потребление товаров, образов, услуг, развлечений 24 часа в сутки станет имманентным стремлением позднекапиталистической системы. Все мы хорошо знаем эти повседневные фигуры non-stop активности: круглосуточное ТВ, Интернет, супермаркеты, финансовые трансферты, транспортные и информационные потоки, круглосуточные сервисные организации и т. д2.
2. Город света
Технические изобретения закладывают основу для формирования многообразных инфраструктур ночной жизни. Прежде всего: свет, делающий темные улицы обозримыми и контролируемыми, подсвечивающий витрины с товарами, делающий привлекательными места скопления фланеров, всех этих любителей опьяняющих субстанций и всеохватывающей эротически-авантюрной материи но-чи. Вальтер Беньямин, крайне чувствительный к мельчайшим технологическим новациям исторических эпох, обращает внимание на факт, ставший частью жизни европейских столиц и крупных городов XVIII—XIX веков, — распространение уличного освещения. Париж, первым освоивший технологии регулярного освещения ночных улиц, называли «городом света». Сначала это была сеть опорных пунктов, расположенных на расстоянии нескольких сотен метров друг от друга, между которыми циркулировали служители со светильниками, за плату провожавшими ночных пешеходов и всадников. В XIX веке началось распространение сначала газовой, а потом и электрической иллюминации.
С другой стороны — в передовых индустриализующихся обществах начиная с XIX века постепенно образовывался анклав богемной жизни и ее идеология, которая в своих ранних формах возникает начиная с эпохи романтизма. Культ ночи, восхваление исходящих от нее восторгов, вдохновений и соблазнов — хорошо известные темы выспренной романтической риторики. Оппозиция плоскому миру «филистеров» и клерков, с их бодрой регулярной жизнью утреннего появления на службе и раннего отхода ко сну, составляет одну из ее основных доминант. В массовом индустриальном обществе XX века богемность перестает быть достоянием узкого сообщества художников и интеллектуалов, отчасти теряет свой нонконформистский импульс и становится — в силу связываемого с ней гедонизма, жажды новых зрелищ и драматических эффектов — лелеемым атрибутом «целевой группы» боссов культуриндустрии.
Так складывается треугольник социально-экономических условий возможности ночной жизни: экономические требования производства и рынка, технологические инновации, а также формирование этоса «богемы» как модели субъекта ночной жизни. Ночь осваивается развлекательной культурой, она коммодифицируется, становится грандиозной, озаренной уличными огнями площадкой для продажи товаров и услуг. Бывшая прежде убежищем асоциального художника или, совсем с другой стороны, преступника, теперь она оказывается странной, но в то же время плотной видимостью, теряя свою прежнюю естественную автономию под напором искусственного освещения и экспансивных человеческих множеств3.
3. Развитие индустрии
Ночные клубы, индустрия ночных развлечений — эмблематическое выражение этой системы, ее сияющее зеркальным шаром ядро. Первые джазовые клубы появились в США в 1920-е годы, а знаменитый Act of Prohibition (американский «сухой закон») только усилил соблазн, исходящий от ночных заведений, где процветала нелегальная продажа алкоголя. Берлин времен «Веймарской республики» представлял собой пространство политического и экономического кризиса, на фоне которого искрилась циничная, гедонистическая, «аморальная» ночная жизнь4. После Второй мировой войны ночные заведения становятся частью благополучной эпохи Эйзенхауэра, чертой формирующегося общества «всеобщего благосостояния». Диско-клубы конца 1970-х, вроде знаменитого Studio 54, начинают увязывать индустрию ночи с мейнстримом танцевальной музыки; все это кульминирует в конце 1980-х взрывом танцевальной культуры и клубного движения.
Далее мы акцентируем этот новый сегмент ночной жизни, связанный с танцевальными клубами, которые стремятся выставить на потребительский рынок своего рода тотальный опыт: фэшн, гламур, элементы шоу, интерьер, музыка, танцпол, освещение, алкоголь, психостимуляторы должны производить некоторый суммарный эксклюзивный эффект, который не сводится к своим составляющим. В силу отсутствия сколько-нибудь наукообразных исследований ночной жизни в России мы апеллируем как к местному, так и в значительной мере к интернациональному контексту5.
Описанная в общих чертах модель развития обнаруживает очевидное сходство с новейшей отечественной историей ночной жизни. Открытие или, точнее, производство пространств ночной жизни развивалось по трем указанным линиям — устройство нового режима освещения города (например, очень характерно, что в Москве подсветка зданий и пышная иллюминация появляются именно в первой половине 1990-х), развертывание сети non-stop потребления и энтертайнмента (супермаркеты, ночные кинотеатры, интернет-кафе, переход ТВ-каналов на круглосуточный режим вещания), а также формирование среды модной ночной публики. Клубный бум начала 1990-х, пионерами которого стали организаторы легендарного «Гагарин-party», и развитие ночной жизни последних десяти лет разворачивалось параллельно с последней волной форсированной «модернизации», со всеми ее противоречиями и локальными мутациями.
4. От «альтернативности» к развлечению для среднего класса
Первые клабберы, несомненно, были носителями либерально-модернизационной идеологии, имевшей подчас агрессивный характер противопоставления себя банальному опыту повседневной жизни традиционного («совет-ского») населения. Годы «подавления» некоего естественного гедонизма, по мнению участников и идеологов процесса, отыгрались в карнавальном всплеске развлекательной ночной культуры обеих столиц. Перманентный социальный и политический кризис лишь оттеняли этот момент — эксцессы ночной жизни соответствовали эксцессам дневной. Фэшн, гламур и clubsurfing превращаются в своеобразные маркеры, подкрепляя возникающие классовые дифференциации; возрастающая индивидуализация потребления (одежда модных лейблов, стиль) становится материальной основой для формирования новых идентичностей. Ночная жизнь с ее первыми богемным рейв-вечеринками на некоторое время становится важной частью стратегии освоения новых пуб-личных пространств, в которое было вовлечено и интеллектуальное сообщество 1990-х, идеологически также следовавшее в русле либеральной модернизации.
Клубный face control6 становится символом новой демонстративной иерархизации, контрастирующей с прежней относительной однородностью советского общества. Интересным свидетельством является одноименный трэш-роман В. Спектора, сделанный по образцу произведений Б. И. Эллиса (см. статью Давида Риффа на с. 82. — Ред.), К. Крахта, Ф. Бегбедера и других авторов, насыщающих свои тексты семио-тикой брэндов и логотипов. Протагонист романа, держатель небольшой рекламной фирмы, живет двойной жизнью. «Тонко чувствующий» рекламщик лелеет собственную индивидуальность, при этом ненавидя и презирая «рабоче-крестьянское сословие», не разбирающееся в стилевых тонкостях Yamamoto или Pradа. Днем — унылый мир деловых переговоров с грубыми новорусскими бизнесменами и коррумпированными чиновниками, постоянные мысли о деньгах, мечты окончательно разбогатеть и обзавестись «кабинетом на Уолл-стрит», а ночью — пульсации танцпола, трансгессивный нарко-алко-сексо-опыт. Его выбор — «колбаситься по клубам, угорать на after-party, сниматься, нюхать кокс, жрать лобстеров под соусом бешамель, курить гаш, долбиться спидом, трахаться, носиться по ночным проспектам в обезумевших такси и напиваться до потери сознания»7. Плоский и, в общем-то, туповатый и невежественный герой Спектора представляет собой хорошую иллюстрацию того, как постепенно формируется габитус «продвинутой» части местного буржуазного класса — с его новообретенным элитизмом, с его презрением к иным типам социализации, что отчасти уравновешивается слезливой сентиментальностью и второсортной романтикой коммерициализированных трансгрессий. Клубный образ жизни становится манифестацией аутичного сознания верхней страты среднего класса, который ощу-щает свою принадлежность транснациональной бизнес-элите8.
Клубное пространство проделало значительную смысловую эволюцию — от богемно-художественного проекта, открытого и демократического во времена массового рейв-движения, к одному из мест формирования нового самосознания западнически ориентированнного правящего класса, и, далее, к деидеологизированному пространству регулярных развлечений становящегося более или менее массовым cash-rich lower middle class9. В конце 1990-х идеологически-модернизационный элемент отделился от клубной жизни (и вообще стал оспариваться и терять актуальность, атакуемый как слева, так и справа), в связи с чем после некоторой паузы и реорганизации ночное пространство дифференцировалось на три зоны. «Богемность» осела в появившейся в конце 1990-х сети арт-кафе с подчеркнуто-интеллигентским интерьером книжного магазина; элитизм клубных друзей надменного В. Спектора вылился в основание «престижных» ночных клубов с ограниченным доступом и клубными картами; нормализовавшийся мейнстрим танцевальных клубов стал деидеологизированным, не несущим никакой «альтернативности» местом ночного обитания и entertainment’a среднего класса, наряду с системой недорогих ресторанов, кафе и кинотеатров.
5. Эйфория как товар
Являясь следствием эволюции производства, потребления и контроля, клубы как локусы ночной жизни создают возможности особого субъективного опыта. Этот опыт ар-тикулируется в литературе и кино, возникших в 1990-е годы под влиянием техно-музыки и нарко-культуры. Понятно, что здесь мы имеем дело с идеализацией — не все клабберы пользуются стимуляторами, массовые рейвы кончились, а танцевальная музыка постепенно утрачивает свою новизну и радикальность. Однако на этих «объективных иллюзиях» и держится вся техно-идеологическая инфраструктура ночных развлечений.
Один из героев фильма Human Traffic в ходе вечеринки несколько раз с удовольствием констатирует: «В клубе можно беседовать с посторонними людьми». Герой романа Ирвина Уэлша «Экстази» рассказывает: «…и я чувствую, что меня накрывает, да еще как, — невидимая рука хватает за волосы и поднимает меня аж на самую крышу, потому что музыка вдруг звучит во мне, вокруг всего меня, льется из моего тела, вот это да, вот это да, и я смотрю вокруг, мы взлетаем в ввысь, а глаза у нас, как огромные черные дыры, излучают любовь и энергию… Это настоящая коммуникация, парень»10. Клубные события дают интенсивный, но эфемерный момент переживания коллективности, коммуникации и близости. «Драйв», «настроение», «атмосфера», в поисках которых тусовщики скользят из одного места в другое, отсылают к усиленному действием алко-нарко-музыкальных стимуляторов опыту временного устранения социальных дифференциаций, главного травмирующего эффекта модернизации.
Основным противоречием этого опыта является сочетание интимности, присущей коммуникации, и одновременно управляемости. «Экстаз», то самое мирооткрывающее самоустранение, когда-то чаемое Хайдеггером и Батаем, становится серийной технологией, которая управляет сменой состояний субъекта. Это свидетельствует о том, что пресловутое «снятие отчуждения» оказывается его головокружительной радикализацией: даже личный опыт субъекту здесь не принадлежит, он покупается как товар. Характерно, что в текстах Уэлша внимание постоянно заостряется на покупке наркотиков — нелегальный и рискованный характер этих микроскопических сделок, совершаемых тут и там в клубном пространстве, как бы отменяет их товарно-денежную природу.
Овеществление всех элементов ночной дискотеки становится единым механизмом, которое создает эффект свое-образной деиндивидуализированной эйфории. Ф. Джеймисон, описывая «угасание аффекта», свойственное позд-некапиталистической культуре, говорит о «текучей и имперсональной» форме чувствования, которая имеет тенденцию к подчинению особому виду «декоративной веселости»11. Ночная дискотека предлагает соблазняющую альтернативу мирному сну — противопоставляя его редким онейрическим радостям зрелищную интенсивность коллективного самозабвения.
6. Вампир на дискотеке
Помимо прямых манифестаций клубной практики в литературе и кино можно обнаружить ее гораздо более сложные и косвенные импульсы и влияния. «Вампирова жажда живой крови труда» цитаты из «Капитала», приведенной нами в начале текста, — не только удачная и устойчивая аллегорическая фигура в обличительном регистре антикапиталистической риторики. Метафора вампиризма функционировала в политической речи начиная с эпохи буржуазных революций («паразиты», «кровопийцы» — ее низовая ипостась). Современные авторы Антонио Негри и Майкл Хардт характеризуют современный глобальный капитализм следующим образом: «Множество есть реальная производительная сила нашего социального мира, в то время как Империя — просто аппарат захвата, который живет исключительно за счет жизненной силы множества, — как сказал бы Маркс, это вампирский режим аккумулированного мертвого труда, который выживает только благодаря тому, что высасывает кровь из живущих»12. Более того, вампиризм — не просто аллегорическое представление воспроизводства и экспансии капитала. Актуализация вампирской фигуры в литературе и политической речи далеко не случайно совпадает по времени с формированием структур ночной жизни (проект круглосуточного производства и потребления, инфраструктура освещения и контроля, бо-гема). Стоит напомнить, что повесть «Вампир» Джона Полидори (1819), личного врача Байрона, известного своей романтической приверженностью к ночному образу жизни, стала основой целого жанра массовой литературы13.
Фигура вампира важна не только своим паразитическим и эпидемическим аспектом, но и другой своей конститутивной чертой — способом существования как ночного существа. Нынешний высокотехнологичный апгрейд ночных структур произвел целую революцию в «вампирской» литературе и кино. Вампиры боятся дневного света, но не боятся искусственного — пространства мегаполиса, залитые светом фонарей и сиянием рекламы, становятся сценой для многих эпизодов современного вампир-ского фильма.
В 1990-е годы наблюдалась невиданная активность в жанре вампирского кино. «Дракула Брэма Стокера» (Ф.-Ф. Коппола), Addiction (А. Ферарра), «От заката до рассвета» (Тарантино–Родригес), «Вампиры» (Дж. Карпентер), «Интервью с вампиром», или же массовая продукция вроде фильмов цикла «Блейд» — это только самые известные проекты. Вампиры в этих фильмах предстают «модернизированными» по отношению к каноническому образу. Зловещие существа бы-ли социализированы, вклю-чены неотъемлемой частью в социальные и даже политические отношения. Их стало много, у них появились лидеры, своя общественная структура, законы, выстроившие их отношения друг с другом и с человеческим обществом. Они перестали быть дикими суверенными кровопийцами, которые врываются в жизнь своих жертв, прилетая из далеких мрачных замков. Вампиры абсорбированы современным городом и мимикрируют под его обыкновенных жителей, занимаясь теми же делами, что и они. Они полностью интегрированы в повседневность — в последние годы появились даже сериалы о вампирах, мыльные оперы о повседневном существовании этих воображаемых существ. Вампиры полностью разделяют весь комплекс обыденных практик людей — катаются на машинах, сидят в кафе, носят модную одежду, развелекаются, потребляют и т. д. Меняется визуальный код репрезентации — вампиры становятся people like us, они встроены в позднекапиталистическую систему хорошо сделанных, модных, гламурных лиц и тел. По крайней мере, в некоторых фильмах все знаки инаковости, монструозности, свойственные образам кино классического типа, исчезают. Вампиры становятся некими множествами — своего рода «восстание масс» в вампирском варианте. Они даже вполне демократически размножаются, в противоположность одинокому аристократизму Дракулы.
Показательно, что в поп-кино вроде «Блейда» или «От заката до рассвета» вампиры показаны в пространстве ночных клубов, экстатического техно-рейва. Социальный материал для этих трансформаций образа вампира, а также самой интенсификации всего жанра — несомненно, те самые посетители ночных клубов, которые словно «боятся дневного света», и испытывают постоянную жажду стимулирующих воздействий танцевальной музыки и особого драйва дискотеки. Жанр претерпевает настоящий ренессанс благодаря появлению новых форм социальности, которые резонируют с фигуративными особенностями вампирского фильма.
7. Ловушки для ночных множеств
Клубы являются своего рода «звездолетами», которые колонизируют еще мало освоенную товарно-денежными отношениями и практически неизвестную зону — ночное время. Описанное выше развитие экономических предпосылок и технологической инфраструктуры постоянно сдвигает «край ночи»14. Возникающее поле шаг за шагом заполняется: формируются рабочие места для ночного труда (бармены, диджеи, менеджеры), распространяется целый набор развлекательных и иных практик вместе с механизмами их координации. В названиях некоторых московских клубов очевидно это топологическое ощущение форпоста, крепости, транспортного средства или особой экзотической территории в рискованном космосе ночной жизни: «Зона», «Территория», «Третий путь», «Четыре комнаты», «Туннель», «Точка», «Бункер», «Шамбала», Infinity, «Гоа», «Культ», «Китайский летчик», «Апшу» и т. д.
Клубы собирают и удерживают множества ночных фланеров. Сама планировка клубного помещения рассчитана на то, чтобы поток тел беспрепятственно двигался — никаких тупиков и барьеров. Собрать множества с улиц и заставить их мерно вращаться, закручиваясь в спираль, связать их опасную кинетическую энергию.
Как указывают исследователи истории рейв-движения, первоначально оно носило внеклубный характер. Нелегальные рейвы проводились на заброшенных фабриках, в индустриальных зонах, на складах, что нарушало территориальные границы владений и право частной собственности. В начале 1990-х годов рейв, вызвавший значительное беспокойство у властей и СМИ, начал абсорбироваться системой клубов, приобретая все более коммерческий характер. Так, в Великобритании появление все большего количества законов, призванных загнать множества рейверов в клубы, которые открывались во множестве, привлекло в этот сектор значительный капитал индустрии развлечений. Под этим структурным давлением танцевальная музыка расщепляется на «альтернативные» (Happy Hardcore, Drum&Bass) и «одомашненные» клубно-коммерческие направления (House). Нелегальные рейв-parties, не имеющие постоянной территории, начинают ассоциироваться с маргинальной средой, употреблением наркотиков и попадают под постоянный надзор правоохранительных органов.
Ночные клубы, выражаясь на жаргоне Делёза–Гваттари, ретерриториализуют опасные потоки социальных множеств, локализуя их в стерильных, контролируемых правоохранительными органами пространствах, производящих предсказуемые, серийные и рационализированные формы рекреации. Критические западные исследователи, изучая производство ночной жизни в рамках политэкономического подхода, приходят к выводу, что операторами этих клубных территорий все чаще становятся крупные транснациональные компании, монополизировавшие этот сегмент рынка развлечений15.
8. Машины анти-сна
Названия журналов о клубной жизни вроде «Не спать!» говорят сами за себя. Ночная жизнь — это хроническая бессонница позднекапиталистического общества, одержимого идеей полного, рационально калькулируемого и эффективного использования ресурсов времени и пространства. «You Can Sleep When You’re Dead»16.
Можно было бы сказать, что сон остается одной из последних неконтролируемых, «диких» зон жизненного мира, и внутри системы возникает проект его «колонизации», если воспользоваться термином Хабермаса. Это означает: либо аннулирование сна как зоны бессмысленного «мрака», либо его рационализация и минимизация, насколько это возможно технически при развитии современных биологических наук. Теперь сон оказывается лишь неким приватным делом субъекта; возможно даже, в современных условиях прессинга высокоскоростной жизни — его последим иллюзорным убежищем, удовольствием, биологической суверенностью.
Ночной клуб — машина коллективного анти-сна, устройство, производящее, регулирующее и контролирующее энергетически насыщенное бодрствование. Музыка, дансинг, стимуляторы — все это работает на то, чтобы посетители пересекали ночь по некой скоростной вибрирующей диагонали, а потом в индивидуальном порядке «отсыпались» после вечеринки. Подобным смещением в социо-символическом порядке сон как бы маскируется, смещается, подобно невротическому симптому.
1 К. Маркс. Капитал. М., 1973. Т. 1. С. 267.
2 Любопытным локусом ночной жизни становится супермаркет. Однажды я был свидетелем следующего примечательного разговора. В большом супермаркете ночью молодой человек и девушка рассказывают своим знакомым: «Иногда в пятницу или субботу мы ходим здесь до утра, выбирая ингредиенты для блюд. Выходим покурить, потом опять заходим. Вчера вот придумывали, что купить для торта…»
3 Интересно, что в чрезвычайной ситуации — имеется в виду практика «комендантского часа» — ночной город как бы регрессирует к докапиталистическому деспотизму, который был равнодушен к вытекающему из логики рынка требованию свободы перемещений.
4 См., например, выдающееся исследование: Joachim Schloer. Nights in the Big City: Paris, Berlin, London, 1840—1930. London, 1998.
5 В западной гуманитаристике в последние двадцать лет наблюдается значительный интерес к истории, экономике и социологии ночной жизни, например, в рамках актуальной сейчас «критической географии» урбанистического мира. См., например, исследование: P. Chatterton, R. Hollands. Urban Nightscapes. London, 2003.
6 Локальный неологизм. В англоязычных странах говорят о door policy клубов.
7В. Спектор. Face Control. М., 2003. С. 112.
8 «Новый средний класс не просто формировался на „периферии“, не просто усваивал западную культуру и ценности, он воспитывался в духе высокомерного презрения к „отсталым“ местным массам, старшему поколению, „не умеющему адаптироваться к новой жизни“, традиционной культуре и национальной истории, оказавшейся на обочине мирового процесса» (Б. Кагарлицкий. Восстание среднего класса. М., 2003. С. 49).
9 «Располагающий значительным объемом наличности нижний слой среднего класса».
10 И. Уэлш. Экстази. СПб., 2002. С. 275.
11 F. Jameson. Postmodernism or Cultural Logic or Late Capitalism. Durham, 1991. Р. 30—35.
12 M. Hardt, A. Negri. Empire. London, 2001. P. 62.
13 См. показательный фильм Кена Рассела «Готика», живописующий ночную жизнь байроновского кружка, одним из участников которого был Полидори.
14 Здесь мы опираемся на метафору из книги Night as a Frontier американского теоретика Murray Melbin (1987).
15 Например, транснациональный оператор Pacha, крупнейший мировой клубный брэнд, открывший свое первое заведение в 1966 году в Барселоне, затем на Ибице в 1973 году, сейчас распространил свою сеть практически на все крупные европейские страны, имеет собственную звукозаписывающую компанию Pasha Records, а также магазины клубной одежды и аксессуаров.
16 «Ты сможешь спать лишь тогда, когда умрешь».