Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 2, 2004
Зиновий Зиник — прозаик и журналист. Родился в Москве, в 1975 году эмигрировал в Израиль, с 1976 года живет в Лондоне. Сотрудник Русской службы Би-Би-Си. Автор романов «Извещение» (Тель-Авив, 1975), «Перемещенное лицо» (Нью-Йорк, 1977), «Ниша в Пантеоне» (Париж, 1979), «Руссофобка и фунгофил» (Париж, 1984; экранизирован Би-Би-Си в 1994 году), «Лорд и егерь» (М., 1991), «Встреча с оригиналом» (М., 1998), а также сборников повестей и рассказов «Русская служба и другие истории» (М., 1993) и Mind The Doors (New York, 2002). «КМ» публикует эссе Зиновия Зиника из планируемой им книги короткой прозы «У себя за границей». Nota Bene: Антон Павлович Чехов умер 2 (15) июля 1904 года.
Иногда полезно знать иностранные языки: банальные, как дворняжка, вещи звучат по-новому в переводе, лают, так сказать, совершенно непривычно. В результате делаешь неожиданные открытия. Даже у Чехова. Даже в Ялте, где, казалось бы, Чехова знает каждая собака. Вот именно. Я и собираюсь, собственно, раскрыть вам глаза на связь собак, Ялты и Чехова.
Я попал в Крым как автор английского радио с разными идеями-рассказами, ну и, неизбежно, про Дом-музей Чехова в Ялте. С этой целью я и взялся читать «Даму с собачкой» по-английски, сидя на лавочке ялтинского променада. Майский воздух дрожал предвкушением летнего сезона. Мимо пустынных заведений эпохи первоначального накопления бродили парами в поисках дешевого разврата потные бизнесмены, одетые во все отутюженное, и дамы, чья парфюмерия, казалось, должна была отбить чутье у всех местных собак. Наличествовали собаки на поводке, ведомые, так сказать, теми же бродячими дамами. А вот бродячие собаки куда-то запропастились: я не заметил на улицах Ялты ни одной пса без присмотра. Это было довольно странно: во всех южных городах — от Рима до Иерусалима — по улицам бродят ободранные полуголодные собаки. А в Ялте — ни одной. В ответ на мое удивление по этому поводу наш гид задал мне метафизический вопрос: «А как вы это заметили?» Он имел в виду, что подобные детали не полагалось замечать человеку постороннему.
Я ответил, что я заметил это благодаря Чехову. Перечитывая «Даму с собачкой» в английском переводе, я заметил то, что, по-моему, не было замечено литературоведами: собачка исчезает на второй же странице и больше нигде не появляется. (Она упоминается мельком еще один раз, когда герой выслеживает дом возлюбленной и видит, как некая старая тетка-прислуга выходит из дома с этой самой собачкой на прогулку; герой, впрочем, не помнит имени собаки, никогда этого имени и не знал, вполне возможно, это вообще была уже не та собачка.) Собачка, короче, стала явно бродячей — исчезла из чеховского сюжета при первой же возможности. Куда же она делась, спрашивается?
Никто этого сказать не мог. Выяснилось, что до меня в Ялте с визитом был Путин, город по этому поводу почистили: более двух тысяч бродячих собак было отловлено. Их депортировали. Куда — никто не знает. Возможно, туда же, куда в свое время депортировал татар Сталин. Сейчас татары возвращаются, может, и бродячим собакам когда-нибудь позволят вернуться. Вообще в Крым, и в Ялту в частности, возвращается атмосфера космополитизма, этнической пестроты, смеси языков и верований. В конце ялтинского променада каждый день я наблюдал фотографа с живым питоном: он (фотограф) предлагает вам сфотографироваться в обнимку с ним (с питоном). Фотограф — армянин, а питон — украинец, приобретенный на харьковском рынке. Нелегальный иммигрант из Африки, наверное. Раз в месяц он съедает четырех местных кроликов: гипнотизирует их и постепенно заглатывает. На переваривание пищи уходит недели две и в этот период желательно питона не беспокоить. Не исчезла ли чеховская собачка в пасти этого питона? Впрочем, питон в рассказе Чехова не упоминается. Но весь этот цирк напомнил мне еще одну бродячую собаку Чехова — Каштанку.
Она, как известно, потеряла в толпе своего пьяного хозяина, была подобрана старым добрым циркачом, стала жить комфортабельной и творчески интенсивной жизнью, выступала на арене вместе с другими звездами цирка под аплодисменты публики. Но стоило ей однажды услышать с галерки хриплый рык своего старого хозяина, и она тут же забыла и про комфорт, и про цивилизацию, и про творческие успехи — бросилась, сломя голову, навстречу родному голосу, чтобы только лизнуть в алкогольный нос свое родимое прошлое. Не это ли история эмигранта, забывшего родину, пока она, родина, его не позвала? Может быть, собачку Анны Сергеевны Дидеритц и звали Каштанка (в рассказе ее имя не называется)? Представляю себе миграцию этого литературного персонажа из чеховского рассказа в ряды белой эмиграции. Каштанка, впрочем, была дворняжкой, а не дворянкой. Так что собачка из рассказа в будущем оказалась бы в рядах пролетариата, марширующего в светлое будущее. Рассказ назывался бы «Дама с дворняжкой». С другой стороны, Набоков упоминает в своих мемуарах, что потомок двух чеховских такс Брома и Хинина стал эмигрантом в Праге в потрепанной попонке.
Чеховские герои (да и сам он) любили помечтать: хорошо бы, мол, заснуть лет на пятьдесят и проснуться в другую, более светлую эпоху. Быстрый подсчет лет и эпох в этих чеховских мечтах показывает, что он проснулся бы в разгар сталинских чисток. Из окна своего домика в Гурзуфе он увидел бы самую высокую — согласно Книге рекордов Гиннеса — статую Ленина в мире на территории пионерлагеря «Артек». Тут почетным гостем был и Гагарин. Он подарил артековскому музею фотографию Лайки. Может быть, Лайка — это инкарнация собачки Анны Дидеритц? Лайка, опять же, это и своего рода советская Каштанка: ей случилось летать по кругу над земным шаром, выступая в советском цирке космонавтики, но в конце концов ее призвал на место старый хозяин — Господь Бог, или Г. Б.: она, бедная, сгорела в космосе. Не потому ли и возникли сигареты «Лайка»: всякий раз, глядя на тлеющий огонек сигареты и стряхивая пепел, вспоминаешь трагическую кончину этой собачки?
Но спустимся на землю в поисках потерявшейся собачки. На ялтинском променаде в эти дни на поводке — самые невообразимые экземпляры собачьей породы: от зловещих черных ротвейлеров и датских догов размером с быка, до шпицев и некоего гибрида обезьяны с питоном. Я их аккуратно фотографировал. Сами дамы на променаде одеваются так же нелепо, как и во времена Чехова. Это Ялта, где три сестры занимаются самой древней профессией в мире. Чаек — раз, два и обчелся: рыбы нет. Для вишневого сада — слишком жаркий климат. А на глубине двухсот метров в Черном море всегда была сероводородная мертвая зона, так что море живет двойной жизнью, как все герои Чехова. Это он заметил, что Ялта — место полуофициально узаконенной проституции, где богатые бездельники проводят время в поисках дешевых развлечений. Наш гид сооб-щил нам нынешние цены: четвертак за любовь на скамейке, и сотня — в гостинице для интуристов. Интуристов мало, кроме, пожалуй, японцев.
Я никак не мог понять, как сюда занесло японцев. Когда мы были в Доме-музее Чехова, мимо нас продефилировала еще одна группа японцев. Директор музея — литературовед и поэт Геннадий Александрович Шалюгин — покосился на них подозрительно. Разъяснились эти косые взгляды, когда Геннадий Александрович лично провел нас по дому. «Витража цветные ромбы не согрели этот дом. На шкафах — замки и пломбы, стол придавлен колпаком» — так описывает Геннадий Шалюгин дом-музей в одной из своих поэм. Колпак появился довольно недавно, с тех пор, как со стола стали воровать музейные экспонаты — мелки личные вещи Чехова. Например, зубную щетку. Ее-то, как выяснилось, и украли японцы.
Чего японцам Чехов, казалось бы? За разъяснением стоит обратиться, опять же, к самому Чехову. Это он отмечал, что от здешних дам на променаде несет дешевой парфюмерией, перешибающей запах моря. У Чехова, как у всех астматиков (как у меня), обостренная чувствительность к запахам. Когда Анна Дидеритц, дама с собачкой, приводит Гурова к себе в комнату, там стоит тяжелый запах парфюмерии. Чехов, с профессиональной дотошностью человека, чей отец был владельцем москательной лавки, отмечает, что парфюмерия закуплена в японскойлавке. Прибыв в город, где проживает Анна Сергеевна, он в конце концов находит ее в местном театре. Они сталкиваются на спектакле под названием «Гейша» (была действительно такая популярная оперетта английского композитора Сиднея Джонса). Мы знаем, что это за такая япон-ская профессия — гейша: еще один «японский» намек на причитания Анны Сергеевны о том, что она — падшая женщина.
Кроме того, во время предсмертной лихорадки Чехов бредил японцами, может быть, связывая ощущение смерти со своим путешествием на Сахалин, в сторону Японии. И вообще, русско-японские войны, Курильские острова. Когда Дом-музей Чехова навещал Путин (что привело к депортации бродячих собак из Ялты), директор, Геннадий Александрович, на вопрос Путина, чем можно помочь музею, предложил: когда в очередной раз в переговорах между Россией и Японией зайдет речь о возвращении Курильских островов, чтобы Путин прямо так и сказал японцам: «Пока не вернете зубную щетку Чехова, Курилы мы не отдадим!»