Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 2, 2004
Представленные ниже фрагменты — три вполне самодостаточных главы из тридцати четырех, составляющих книгу «Бухгалтерия души» («34» повторяет число, фетишизированное героем Виктора Пелевина из его «ДПП (нн)»). Текст этот родился из моего выступления на кафедре славистики берлинского Университета Гумбольдта 10 декабря 2003 года. Тема выступления была сформулирована сотрудниками кафедры Сюзанной Штрэтлинг и Георгом Витте как «Повторение повторения». Она показалась мне чрезвычайно удачной в связи с ее центральным положением как в той дисциплине, которой я занимаюсь (то есть в психоанализе), так и в современном обществе потребления и массовой коммуникации.
В качестве призмы, сквозь которую мне хотелось понять особенности повторения, идентификации субъекта сегодняшней культуры, я взял текст последней книги Пелевина. Меня привлекла уже сама структура «ДПП (нн)», которую я бы назвал параноидно-шизоидной. Книга содержит элегию, роман, повесть, рассказы, пронизанные сквозными темами; и даже персонажи ее зачастую оказываются непосредственно связанными. Однако при этом каждая часть — самодостаточна. В своем тексте я дважды обращаюсь к двум коротким рассказам («Один вог», «Акико»), но все же главный его «субъект» — роман «Числа».
В «ДПП (нн)» структура повторения очевидно прослеживается в идентификациях персонажей с масс-медиальными образами и числами. Почему призмой была выбрана именно книга Пелевина? Потому что он, по словам Елены Петровской, «чуток к самой ситуации культурной трансляции»; он ретранслирует саму культурную ситу-ацию сегодняшнего дня. Потому что если Пелевин и «погружен в реальность, то в реальность образов реальности»1. Потому что он показывает, как навязчивость современного субъекта потребления структурируется в идентификациях с медальными образами и числами.
В конечном счете, в «Бухгалтерии души» речь идет о невозможности окончательно присвоить себе свой собственный образ, свое «я», о навязчивом повторении чисел в экономике закрепления образа за собой. Масс-медиальная индустрия забвения разрушает не только саму возможность субъекта выстраивать свою связную историю, но и сохранять необходимый для основ социальности нарциссизм. Экранированное растворение в глобалитарном онейроиде, фантазматика неразличения себя и другого, недифференцированность времени расстраивает условия идентификации с самим собой, со своим собственным образом, со своим собственным именем. В клиническом отношении я стремился показать, что нарциссические расстройства это не регрессия к нарциссизму, как принято думать, а как раз таки расстройство самого нарциссизма, порождающее депрессию, агрессию, ненависть.
Идентификация масс-медиального субъекта
Идентификация устанавливается в культурных кодах, обретаемых в период «усвоения речи». Однако, процесс символической идентификации, также как и воображаемой, не прекращается никогда. Повторяющийся процесс переидентификации вновь и вновь производится в масс-медиальном пространстве. Система ориентиров, система постоянно синтезируемых звезд (политического, музыкального, телевизионного, кинематографического) экрана выполняют функцию идентификационных аттракторов.
В «Числах» нарциссическими пунктами идентификации служат, в частности, покемоны. Подруга Пикачу Мюс на экономическом жаргоне говорит о законе, о «негласном обязательстве» потреблять образы себя: «в постиндустриальную эпоху главным становится не потребление материальных предметов, а потребление образов, поскольку образы обладают гораздо большей капиталоемкостью. Поэтому мы на Западе берем на себя негласное обязательство потреблять образы себя, свои consumer identities, которые общество разрабатывает через специальные институты»2.
Твой образ — продукт маркетинга. Твой образ — на рынке. Твой образ поступает в продажу еще до твоего появления. Он ждет тебя. Твой образ — твой капитал. Научись его потреблять, и ты, наконец, станешь собой, станешь одним из нас. Наш капитал поддержит твой образ. Внеси свой вклад в рыночную экономику души. Любая идентификация «создает фигуру, выступающую как объект рыночных инвестиций» (Бадью).
С одной стороны, идет идентификация с образом, с другой — с числом. С одной стороны, покемон Пикачу, с другой — «43». С одной стороны, — твой брэнд. С другой стороны, — твой счет. Брэнд + счет = индивид. Индивид сегодняшнего дня. Индивид, обладающий своей потребительской идентичностью. Индивид масс-медиатизированного сообщества потребления. Индивид модифицируется. Индивид коммодифицируется, он встраивается в ряд мерцающих на небосклоне рынка товаров, в ряд consumer identities, типа Mercedes-RV700, Nokia 7200, Пикачу-43.
Так век психоанализа с девизом «познай себя» сменился веком технонауки с девизом «создай себя сам» — восстанови плотность тканей своей кожи Novadiol’ом; очисть стопы свои скрабом Rough Skin Remover; похудей, принимая по полтаблетки Dietrin’а в день; сделай свое тело стройным и сексуальным, не отрываясь от работы, с помощью тренажера Quick Fitness; покрой свое тело автозагаром Garnier Ambre Solaire; пересади себе волосы через Real Transhair; позаботься о них с помощью Pantene Pro-V; обрати время вспять магическим кремом Vichy Puetaine; поддержи гидробаланс кожи лица Skin Quencher от Oriflame; покрой свои губы формулой Water Shine Liquid Gold от Maybelline; забудь о себе с помощью волшебной пилюли Prozac; увеличь свой пенис со стопроцентной гарантией от натурального продукта ZeneXtend… Создай себя, свой облик, свое тело. Будь дизайнером себя! Погрузись в воображаемое и восполни там утраченный объект! Тебе остается лишь собраться, собрать себя, а уж мы, чем могли — помогли, поставили к твоему рождению коллекцию нужных образов и чисел. Коллекцию оцифрованных образов haute couture с доставкой на дом. Ваш дом — наш дом. От нашего дома — вашему. В рассрочку. По случаю рождения. 10% бесплатно. Добро пожаловать в прекрасный новый мир. New! Brand new das Mann!
Идентификация с образом
Идентификация с брэндами плетет неразрывную паутину, организуя зримую структуру дискурсивной группы. Теперь милого узнают не по походке. По брэнду. Причем, идентификации устанавливаются с многочисленными брэндами, «с numerous brands» — Coca-Cola & Pepsi-Cola, Nike & Adidas, Gucci & Prada, Macintosh & Microsoft, Sony & Panasonic; Samsung & Nokia, BMW & Mercedes. Каждая социальная группа располагает своим набором брэндов, выстраивающих по отдельным чертам [einzelne Z..uge], как во сне, по деталям более-менее завершенный образ. Не просто образ, но образ жизни, сообщающий идеалы, структурирующий идентичность3. Этот процесс ослепительно развернулся на фоне предшествовавшей советской униформы, предполагавшей идентификацию не с образом, а с символическим идеалом, я-идеалом, абстрактным, незримым, монотеистическим законом. Новая форма воспроизводит, имитирует нарциссическую идентичность, наделяя индивид значением, располагая его на линии фантазма: вон тот, Пикачу — это я. Новая форма не предполагает ничего иного. Нарциссизм такого положения дел заключается в том, что по брэнду встречают — по брэнду провожают. Как говорится в песне о девушке, занимающей первой место в клубном рейтинге: она
встречает по одежде, провожает также;
смотрит на брэнд каждого.
<…>
Prada, Dolce Gabbana.
Она не знает, что ей еще в жизни надо
(Децл, «Сучки» // Detsl aka Le Truk, Universal music, 2004).
За романом «Числа» следует рассказ под названием «Один вог». История состоит из одного предложения, на одном дыхании развертывающегося на две страницы. Один вог это и один глянцевый номер журнала Vogue, одна волна накрывающей моды, и, как следует из эпиграфа, это — аналог одного кулона, то есть отдельная черта [einen einziger Zug] бессознательной идентификации, и, как объясняется в начале рассказа, это — «количество тщеты, выделяющееся в женском туалете ресторана СКАНДИНАВИЯ» (с. 303). Тщета выделяется, когда две девушки, мануал-рилифер Диана и орал-массажист Лада, в этом самом туалете приходят к «телепатическому консенсусу, что уровень их гламура примерно одинаков» (там же). Консенсус их уже не имеет отношения к переговорам, к разговору, к порядку дискурса. Консенсус — телепатический, передающий пафос на расстоянии, точнее преодолевающий расстояние. Заключается он в общем чувстве гламура, в примерно одинаковом уровне отражения. Консенсус теперь — стирание границ, далекого и близкого, уничтожение расстояния, нарциссическое расстройство, при котором ничего уже нет между тобой и мной, при котором возникает уравнение: ты = я. Клонирование обеспечивается глянцевыми поверхностями онейроида без участия генной инженерии. Идеология human engineering в действии.
Понятие «гламур» принадлежит новой социальной парадигме. Оно отражает еще одно новое «русское» понятие предыдущего десятилетия — «имидж». Имидж может быть гламурным. Гламурный имидж не может быть ни плохим, ни хорошим. Гламурный образ отражает. Гламурный образ — звездный. Гламур излучает внешнее сияние. В этом волшебном, околдовывающем, чарующем [glamour] сиянии виден только мираж себя. Как во сне.
Две девушки в туалете смотрят друг на друга. Нет. Не так. Повторим еще раз: две девушки смотрятся друг в друга и приходят к «телепатическому консенсусу». Отражается теперь уже типичная ситуация оголенного и нефиксируемого нарциссизма. Девушки зачарованы друг другом. Каждая захвачена на какой-то миг своим отражением. Каждая — гламурна. Каждая — не вещь в фрейдо-лакановском смысле, не товар в леви-строссовском смысле, а брэнд, пришедший на смену вещам и товарам.
Иллюзорность этого неустанавливаемого нарциссизма стадии зеркала, этого скользящего желания бессубъектного мира брэндов обозначена переходом гламурных девушек с одной тщеты на другую: «Лада с Дианой приходят в себя и вспоминают, что дело не в GUCCI и PRADA… и даже не в BURBERRY… а в доведенном до космического совершенства фирмой BRABUS автомобиле MER-CEDES GELANDEWAGEN с золотыми символами RV-700…» (там же). Лада с Дианой не приходят в себя. Куда бы ни переместило их желание, там не может быть только одного — себя. Только одного себя. Как во сне.
Именно образ отмечает идентификацию Степы, главного героя «Чисел». Вместо имени, отчества, фамилии у него прозвище, данное по образу: «Степа давно привык, что его называют «Пикачу» из-за необыкновенного внешнего сходства с одним из них» (с. 77). Внешнее сходство обнаруживает Мюс, в силу ее нешуточной страсти к покемонам, страсти, которая «лежала очень близко к ядру ее identity и раскрывалась только при интимном знакомстве». Не забудем, Мюс — продукт западного брэндинга, ее identity — циничный, отрефлексированный продукт потребления «собственного» образа. Повторение этого образа хоть и лежит «очень близко к ядру ее identity», но функция его — заэкранировать это самое травматичное ядро. В том числе и в проекции покемонов на окружающих ее персонажей. Ведь Мюс — тоже покемон.
Образ покемона Пикачу замещает Степу, имя собственное. Имя связано с инстанцией я идеального, с точкой пересечения воображаемой идентификации и идентификации символической. Более того, фамилия, то, что достается вместе с отчеством от отца, с его символическим законом, упоминается в романе лишь в самом первом предложении. Сам отец тоже упоминается лишь однажды, и связано его появление с травмой, с «внезапным ударом судьбы». Степа уже избрал себе покровителя «семерку» и начал ей поклоняться, когда удар судьбы ему «нанесла книга, которую забыл на кухонном столе отец». Отец даже не сам появляется, а через оставленную на столе книгу «про некоего Штирлица», в которой речь идет о поклонении семерке. «Потребовалось несколько лет, чтобы рана в душе затянулась, и Степу посетили новые идеи относительно цифр и чисел». Затягивание раны — вытеснение «7». Возвращение вытесненной «7» происходит под маской бессознательного расчета: «3(+)4». «7» возвращается как «34». Имя Отца и оказывается по ту сторону легальной бухгалтерии души Степы-Пикачу. Точка символической идентификации, позволяющая посмотреть на себя, судить о себе постоянно отдаляется. Степа как будто воспроизводит ту мысль, что невротик с навязчивыми состояниями бунтует против имени своего отца, что в дальнейшем приводит к смене имени на имя, которое не совсем даже имя, а выражение его бытия. Впрочем, Степа все же сопротивляется навязанному Мюс прозвищу: «Я не покемон. Я покебан»; он — не карманный монстр покемон, а карманный банк-покебан(к). В кармане его души — число.
По существующим в обществе законам, законам, как будто бы защищающим личные свободы, законам, существующим только благодаря своей априорной несомненности, образ Степы принадлежит Степе. А не, например, брэнду «Пелевин». Однако, масс-медиальная «среда уже давно побудила нас не обращать особого внимания на то, что неведомые военные, полицейские, медицинские, финансовые, политические, промышленные, рекламные и т. д. тузы похищают наши бесчисленные отображения и манипулируют, изучают, управляют ими без нашего ведения. Они тайно анализируют наши оптические клоны, наши оболочки, чтобы ненадолго сделать их бессознательными актерами своих виртуальных миров, своих неясных игр» (Вирилио). Они не только похищают образы, но и оцифровывают их. Образ должен соотноситься с рядом чисел.
Идентификация с числом
Ваше ID? Идентичность? Что это значит? Что понимается под идентичностью? Номер паспорта? Номер счета? Номер пенсионного удостоверения? Номер банковского счета? Номер кредитной карты? Номер водительских прав? Номер телефона? Номер мобильного телефона?
В рассказе «Акико» персонаж выходит в интернете на японский порносайт, полагая, что остается неидентифицируемым. Но он ошибся: «думаешь, мы тут не понимаем, какой ты ЙЦУКЕН? IP адрес 211.56.67.4. Master Card 5101 2486 0000 4051?» (с. 318).
Иногда кажется, что число превращается в образ. Оно не абстрактно. Идентификация с числом отражается на лице: «Если бы в Степином окружении нашелся человек, знающий о его тайне, он, наверно, увидал бы в чертах его лица связь с числом └34“. У Степы был прямой, как спинка четверки, нос — такие в эпоху классического образования называли греческими. Его округлые и чуть выпирающие щеки напоминали о двух выступах тройки, и что-то от той же тройки было в небольших черных усиках, естественным образом завивающихся вверх. Он был симпатичен и напоминал чем-то покемона Пикачу, только взрослого и пуганого» (с. 18). Так начинается глава «43» о том, как Степа стал взрослым, похожим на покемона Пикачу и число «34».
Степа выбирает менее избалованное, чем семерка, частное число — 34, число приватизируемое. Вместе с этим выбором (который совпадает с окончанием учебы в школе) он понимает, что дело не в отдельных ритуалах: «Следовало идти другим путем — не совершать невнятные магические ритуалы, а пропитать этим числом всю жизнь, слиться с ним, доказав свою преданность ежедневным усердием» (с. 13). Так вместо временных ритуалов, типа жертвоприношения, Степа превращает в ритуал саму свою жизнь. «34» становится знаменателем его жизни. Жизнь становится автоматической.
1 КМ. 2004. № 1. С. 23.
2 Виктор Пелевин. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда. М., 2003. С. 81 (далее ссылки на это издание даются в тексте).
3 В литературной критике можно столкнуться с утверждением, что такого писателя, как Пелевин, вообще нет, поскольку Пелевин — заложник брэнда «Пелевин». На смену образу «Пелевин» пришла торговая марка «Пелевин». Такого рода «критика» переводит «Пелевина» в разряд глянцевого товара, обладающего идентификационными параметрами. Тем самым «критика», не желая рассматривать его как феномен литературы, желая, чтобы его не было, закрывает свои глаза на дистанцию между писателем и текстом, на фрактуры в рамках книги, на разнородность текста, на то, что Пелевин — не Пикачу. Описание глянцевой поверхности принимается за саму глянцевую поверхность. Раз это — не литература, значит, и литературной критике меньше забот. Однако возникает вопрос: если «Пелевин» — брэнд, то какой именно образ жизни он предлагает? В этом вопросе очевидна разница между «Пелевиным» и Mercedes Gelandewagen. И еще вопрос: отвращение «критики» от глянцевой поверхности «Пелевина» — нежелание увидеть что?