Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 1, 2004
Морис Алле. Глобализация: разрушение условий занятости и экономического роста. Эмпирическая очевидность. М.: ТЕИС, 2003. 314 с. Тираж 3000 экз.
Г. С. Беккер. Человеческое поведение: экономический подход. Избранные труды по экономической теории. Пер. с англ. Сост., науч. ред., послесл. Р. И. Капелюшникова, предисл. М. И. Левина. М.: ГУ — ВШЭ, 2003. 672 с. Тираж 2000 экз.
Джозеф Юджин Стиглиц. Глобализация: тревожные тенденции. Пер. с англ. и примеч. Г. Г. Пирогова. М.: Мысль, 2003. 300 с. Тираж 3000 экз.
Фридрих Август фон Хайек. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом. Пер. с англ. Е. Николаенко. М.: ОГИ, 2003. 288 с. Тираж 1000 экз. (Серия “Библиотека Фонда └Либеральная миссия“”)
Джон Хикс. Теория экономической истории. Общ. ред. и вступ. статья Р. М. Нуреева. М.: НП “Журнал Вопросы экономики”, 2003. 224 с. Тираж 1000 экз.
К. Дж. Эрроу. Коллективный выбор и индивидуальные ценности. Пер. с англ. Науч. ред., предисл., послесл. Ф. Т. Алескерова. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2004. 204 с. Тираж 1500 экз.
Минувший год оказался исключительно “урожайным” для издания в нашей стране книг нобелевских лауреатов по экономике. Отечественный читатель смог познакомиться с западными экономистами “хорошими и разными”: в 2003 году из печати вышли “Контрреволюция науки” Фридриха фон Хайека (лауреат 1974 года), “Глобализация: тревожные тенденции” Джозефа Стиглица (лауреат 2001 года), “Человеческое поведение” Гэри Беккера (лауреат 1992 года), “Теория экономической истории” Джона Хикса (лауреат 1972 года) и “Глобализация: разрушение условий занятости и экономического роста” Мориса Алле (лауреат 1988 года). Пять книг за год (причем не учебников типа “Экономикса” П. Самуэльсона, а научных монографий) — это в сравнении с предыдущим десятилетием очень и очень много! Вспомним, что за 1992—2002 годы в нашей стране было издано всего примерно 15 книг лауреатов Нобелевской премии по экономике.
Хотя “железного занавеса” давно нет, но российский экономист по-прежнему во многом лишен возможности знакомиться с передовым опытом своих зарубежных коллег. Их труды доходят до России буквально как “свет умерших звезд доходит”. Переводы издаются спустя, как правило, несколько десятилетий после выхода оригиналов. Например, “Основания экономического анализа” Пола Самуэльсона дошли до россиян через 56 лет, “Дорога к рабству” Фридриха фон Хайека — через 48 лет, “Оптимальное количество денег” Милтона Фридмена — через 27 лет, “Пределы свободы” Джеймса Бьюкенена — через 22 года, “Общая теория выбора равновесия в играх” Джона Харшаньи и Райнхарда Зелтена — через 13 лет… В результате знания отечественных экономистов об открытиях своих зарубежных коллег до сих пор остаются во многом поверхностными. Конечно, для относительно небольшой группы российских экономистов, имеющих возможность заказывать за рубежом книги на языке оригинала, отсутствие перевода не играет особой роли. Но для менее “космополитичных” ученых (а тем более для студентов большинства российских вузов) отсутствие переводной литературы часто означает и отсутствие знакомства с новыми идеями. Поэтому “дождь” книг “звезд” западной экономической науки нельзя не приветствовать.
При издании переводов зарубежной научной классики отечественные книгоиздатели должны решать довольно трудную проблему отбора. Если публиковать книги, рассчитанные только на “посвященных”, то “продвинутых” читателей окажется не слишком много и книги придется издавать совсем небольшими тиражами. К счастью, зарубежные мэтры в большинстве своем пишут не только для “высоколобых” коллег, и у любого крупного ученого можно найти книги, которые интересны среднему интеллигентному читателю. Поэтому книгоиздатели ищут — и находят! — золотую середину между сугубой научностью и популярной публицистичностью. Все изданные в 2003 году книги нобелевских лауреатов по экономике рассчитаны не только на чисто научную аудиторию. Они делятся на две группы: одна — это работы по институциональной тематике, другая — по проблемам глобализации. И то и другое интересно и хотя бы в общих чертах понятно не только экономистам высокой квалификации, но и студентам-экономистам, и даже просто интересующимся экономическими проблемами.
Институциональная экономическая теория в разных ее разновидностях уже не первое десятилетие “шагает по планете”, завоевывая все большую популярность. Суть институционального подхода в том, что экономисты сокрушают устоявшиеся в умах барьеры, отделяющие экономическую науку от других общественных наук (социологии, истории, политологии, криминологии). Эти барьеры можно “ломать” по-разному. Одни институционалисты ратуют за то, что именно рациональный экономический подход может объяснить едва ли не все проблемы обществоведения. Другие, напротив, склонны подчеркивать ограниченность экономического рационализма даже при изучении чисто хозяйственных явлений. Но в обоих случаях речь идет о синтезе экономической теории с другими обществоведческими концепциями. Если в XIX веке общественные науки развивались по пути дифференциации, то в последние десятилетия нарастает движение к соединению подходов разных наук, к междисциплинарности.
Гэри Беккер — признанный лидер того направления институционализма, которое несколько иронически называют “экономическим империализмом”. Речь идет о претензии на то, что “экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению” (с. 35). Книга “Человеческое поведение” показывает, как Беккер реализует провозглашенную им “империалистическую” стратегию.
В этом сборнике статей американского экономиста отражены все основные направления его научных исканий: теория человеческого капитала, экономика дискриминации, экономический анализ преступности, экономика семьи, изучение привычек и вкусов. В “добеккеровские” времена эти вопросы находились исключительно в ведении социологов и криминологов. Предложенный Беккером экономический подход позволил иначе взглянуть на многие старые проблемы. Скажем, стремление к образованию оказывается не только самоценной жаждой познания, но и самым выгодным способом инвестиций: затраты на образование повышают способность зарабатывать на жизнь (это и есть тот самый “человеческий капитал”), и данный метод заботы о будущих доходах оказывается гораздо эффективнее покупки акций или иных инвестиций в обычный “физический капитал”. Преступники под пером Беккера оказываются не “извергами рода человеческого”, а вполне рациональными людьми, рассматривающими нарушение закона как наиболее выгодную для них разновидность бизнеса.
Если Беккер — бесспорный институционалист, то отношение к этому научному течению Д. Хикса и Ф. Хайека является более сложным. Этих экономистов принято считать приверженцами другой научной метатеории, не институциональной, а неоклассической. Именно неоклассика господствовала в мировой экономической науке 1970—1990-х годов, и именно ей на смену приходит в последние годы институциональная парадигма. И все же изданные в минувшем году “Теория экономической истории” и “Контрреволюция науки” — это произведения, наиболее близкие именно к институционализму.
Хикс начал свой труд со слов: “Перед вами — небольшая книжечка, посвященная очень большой проблеме” (с. 18). Проблема эта заключается в том, что экономическая история всегда была наименее “теоретически нагруженной”, наиболее эмпирической экономической наукой. Эта небольшая книга Хикса известна прежде всего как громогласный призыв вернуть теорию в экономико-историческую науку. “Некоторые скажут, — излагает Хикс позицию сторонников эмпирической исторической науки, — что теория и реальная история — две противоположности… и не дело историка мыслить теоретическими категориями” (с. 19). Хикс недвусмысленно признал, что ему гораздо ближе марксистское стремление к единой метатеории, чем дробление экономической истории на мелкие “кусочки”. “Моя └теория истории“”, — писал он, — будет гораздо ближе к подходу Маркса, который на основе своей экономической теории выдвинул несколько общих идей и затем приложил их к истории…” (там же). Стремление рассматривать историю общества как проекцию глобальных тенденций экономического прогресса — это именно та идея, которая лежит в основе “левых” версий институционализма, ведущих от Маркса через Вебера к современной эволюционной экономической теории. Таким образом, изданная на языке оригинала 35 лет назад книга Хикса показывает, как ученый, далекий по своим основным научным интересам от институционализма, погружаясь в экономическую историю, вольно или невольно перенимает институциональные подходы.
Конечно, “общие идеи” Хикса отличаются от марксистских. Экономическая история трактуется им только как история возникновения рыночной экономики, а часто еще более узко — как развитие торговли. Но, оставаясь в кругу традиционных для неоклассики вопросов, Хикс явно начал глядеть на них с во многом институциональных позиций. Он видит динамику, а не статику; он ищет и находит качественные изменения “правил игры”, а не только количественное приращение и равновесие. Наконец, одно из главных достоинств хиксианского подхода заключается в том, что он выбрал в качестве объекта изучения не особенности экономики отдельных стран в отдельные периоды времени, а макротенденции экономического развития. Такое глубокое понимание задач экономиста-историка, увы, очень редко встречается и в наши дни.
Что касается Хайека, то его причислить к какой-либо школе довольно сложно — одни видят в нем идеолога неоклассики, другие считают своеобразным либеральным институционалистом. Действительно, пафос его “этюдов о злоупотреблении разумом” (таков подзаголовок “Контрреволюции науки”) диаметрально противоположен пафосу “экономического подхода” Беккера. Хайек видел в экономическом ультрарационализме не благо, а зло. Активное заимствование общественными науками естественно-научных методов началось, по его мнению, с Сен-Симона и Конта. Фигуры Маркса и его последователей Хайеком упоминаются редко, но логика его “Контрреволюции науки” именно такова: позитивизм Конта — “ледокол” для марксистского социального конструирования. Хотя Хайек признан мэтром экономической науки, однако отношение к его идеям в наши дни довольно сдержанное: и “левые” и “правые” активно отстаивают как раз сознательное социальное реформаторство, а не развитие “самотеком”. И все же эта книга, написанная Хайеком еще в годы Второй мировой войны, носит явный институциональный оттенок, поскольку предлагает определенный — остро критический — взгляд на саму экономическую науку как экономический институт. Обучаясь институциональному взгляду на историю экономической науки, читателю, конечно, не обязательно разделять хайековскую органическую неприязнь к сознательному управлению обществом.
Дискуссии вокруг глобализма как раз связаны с тем, что мировое экономическое развитие в последние десятилетия становится все более и более управляемым. А вот результаты деятельности “мировых правительств” (органы ЕС, ВТО, МВФ), увы, оказываются не слишком удовлетворительными. Именно критике глобализации в ее нынешней форме и посвящены недавно изданные книги Стиглица и Алле.
Джозеф Стиглиц уже не первый год эпатирует либеральную международную общественность острой критикой глобализации. В современном мире много антиглобалистов самой разной окраски — “красных”, “коричневых”, “зеленых”… Выступления Стиглица, однако, совсем не теряются в этом море. Соль в том, что Стиглиц в 1997—2001 годах сам был вице-президентом одного из крупнейших центров международной социальной инженерии — Всемирного банка (ВБ). Однако острота его критических стрел направлена в основном против Международного валютного фонда (МВФ) — альтернативного “мирового правительства”. В результате противники глобализма видят в Стиглице специалиста, знающего ситуацию “изнутри”, а сторонники глобализма — популистски настроенного бюрократа, сваливающего вину на “соседей”. Своя доля истины есть, вероятно, в обоих суждениях. Для читателя, в конце концов, безразличны мотивы автора, но интересны оценки и аргументы квалифицированного эксперта.
А оценки нобелевского лауреата таковы: “политика МВФ поставила мир на грань глобального коллапса” (таково название одной из глав книги, посвященной азиатскому кризису 1998 года). Не менее критическим является отношение Стиглица и к результатам российских реформ: “Для большинства населения бывшего Советского Союза экономическая жизнь при капитализме оказалась даже хуже, чем предостерегали их прежние коммунистические лидеры. <…> Хотя те, кто живет в России, должны нести за случившееся значительную часть ответственности, частично вина ложится и на западных советников, особенно из США и МВФ <…> именно они обеспечили поддержку тем, кто повел Россию и многие другие экономики по новому пути, проповедуя новую религию — рыночный фундаментализм” (с. 165—166). Следует подчеркнуть, что Стиглиц — вовсе не противник глобализации как таковой, он противник ультралиберальной модели глобализации, когда средство (рынок) подменяет цель (повышение благосостояния).
Если антиглобалистские филиппики Стиглица известны в России уже давно, то об антиглобализме Алле знают куда меньше. Между тем этот французский экономист, как выясняется, и критиковать глобализм начал лет десять назад, до Стиглица, и сама его критика в некоторых аспектах гораздо интереснее. Стиглиц делает акцент на том, что проводящаяся глобализация вредна для “новых экономик”, для развивающихся и переходных стран. Алле же полагает, что всемирная свобода торговли вредна даже таким весьма высокоразвитым странам, как Франция.
“Основная задача данной работы, — пишет он, — состоит в том, чтобы <…> убедить руководство Европейского Союза в том, что оно должно радикально изменить глобалистскую фритредерскую политику, проводимую до сих пор Брюсселем”, поскольку “политика всемирной свободы торговли, <…> — это основная, причем наиважнейшая, причина массовой безработицы и замедления экономического роста” (с. 17). Именно либеральная глобализация, согласно Алле, повинна в том, что с 1974 года в развитии французской экономики наметился негативный перелом, в результате которого ежегодные темпы прироста упали вдвое, а количество безработных выросло в шесть раз. Пожалуй, в протекционистском пафосе Алле российский читатель услышит нечто похожее на скандально известную концепцию А. Паршева, который тоже (хотя и по другим соображениям) призывает к протекционистской защите вместо свободы торговли. Эпатажные идеи Паршева можно было третировать как едва ли не паранаучные. Авторитет нобелевского лауреата гораздо выше, поэтому российские сторонники протекционизма получили в лице Алле сильного союзника.
Отметим, что переводная экономическая классика издается в постсоветской России довольно умеренными тиражами — в 1—3 тысячи экземпляров — и продается не дешево. В результате эти книги попадают в руки только экономистов из наукополисов (Москва, Петербург, Новосибирск), да и то далеко не всех желающих. Выход можно найти в том методе, который предлагает сервер “Либертариум”, на котором в Сети размещены для открытого доступа все русские переводы книг Хайека (включая “Контрреволюцию науки”), Мизеса и иных либералов. Этот полезный опыт явно требует распространения и на нелиберальную литературу.
И последнее наблюдение, переходящее в предсказание. “Звездный дождь” переводов нобелевских лауреатов продолжается. В первые же дни нового, 2004 года на полках некоторых московских книжных магазинов появилась книга Кеннета Эрроу “Коллективный выбор и индивидуальные ценности”. В серии “Библиотека фонда └Либеральная миссия“” готовится выход в свет монографии Амартии Сена “Развитие как свобода”. Так что наш отрыв от зарубежной экономической классики хотя и сохраняется, но стремительно сокращается. Быть может, в скором времени мы вообще перестанем знакомиться с идеями нобелевских лауреатов исключительно постфактум, а начнем, наконец, их издавать “в режиме реального времени”? Ведь была еще почти десять лет назад хорошая идея — издавать серию “Нобелевские лауреаты по экономике” с допечаткой каждый год очередного томика, посвященного новым экономистам-нобелеатам. Увы, тогда этот грандиозный замысел за недостатком средств не получил развития: изданный в 1997 году нарядный том, посвященный Джеймсу Бьюкенену, оказался как первым, так и последним. Не удивлюсь, если кто-то в ближайшие годы “оживит” этот замысел.
Российский читатель ждет переводов книг “наших людей в Америке”, Саймона Кузнеца и Роберта Фогеля, да и “ненаших” тоже — специалиста по экономике развития Уильяма Льюиса, психолога Дэниэля Канемана, экспериментатора Вернона Смита, исследователя “лимонов” Джорджа Акерлофа, статистиков Роберта Энджела и Клайва Грейнжера… Судя по всему, спрос на “солидную” экономическую литературу стал стабильным, а значит, и предложение не заставит себя долго ждать.