Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 1, 2004
Лев Самойлов, Борис Скорбин. Прочитанные следы. Повесть. М.: Издательство “ДОСААФ”, 1956 — М.: Ad Marginem, 2003. 252 с. Тираж 5000 экз. (Серия “Атлантида”, 001)
Григорий Гребнев. Тайна подводной скалы. Фантастическая повесть. Вологда: Областная книжная редакция, 1955 — М.: Ad Marginem, 2003. 222 с. Тираж 5000 экз. (Серия “Атлантида”, 002)
Хаджи-Мурат Мугуев. К берегам Тигра. Повесть. М.: Военное издательство министерства обороны СССР, 1964 — М.: Ad Marginem, 2003. 316 с. Тираж 5000 экз. (Серия “Атлантида”, 003)
Роман Ким. Агент особого назначения. Приключенческая повесть. М.: Советский писатель, 1963 — М.: Ad Marginem, 2003. 254 с. Тираж 5000 экз. (Серия “Атлантида”, 004)
Ситуация на книжном рынке начала третьего тысячелетия напоминает конец 1920-х годов, когда участникам литературного процесса стало ясно, что революция завершилась и пора переходить к реставрации. Как в политике, так и в эстетике наступило время реакции. Хотя существовали Платонов, Вагинов, Олеша, Булгаков, в мэйнстриме оказались эпигоны. Внимание русских формалистов привлекли второстепенные авторы XVIII—XIX веков: Матвей Комаров, Михаил Чулков, Василий Левшин, Владимир Бенедиктов. От “сказа” Гоголя формализм перешел к коммерческой “сказке”: у Шкловского вышла книга “Чулков и Левшин”. В 1929 году “младоформалисты” Т. Гриц, В. Тренин и М. Никитин выпустили сборник “Словесность и коммерция”.
Описанные тенденции легко обнаружить в издательской стратегии Ad Мarginem. На первом этапе проект пытался совершить революцию в российской ментальности путем внедрения в отечественное культурное пространство французского постструктурализма и его русских последователей. На втором — была сделана ставка на оригинальное явление московского концептуализма, сформировавшегося в период застоя и наконец получившего возможность публикации в 1990-х. Третий этап — поиск новых имен, создание русской поп-литературы, которая была бы успешной в коммерческом отношении. И четвертая ступень — проект “Атлантида”, реставрация периферии тоталитарной культуры, возвращение затонувших в народной памяти бестселлеров 1940—1960-х, так называемой жанровой прозы.
Издатель Александр Иванов отвергает возможную ироническую интерпретацию серии и призывает с ее помощью бороться против советской травмы: “Отказываясь от советского наследия, мы утрачиваем что-то неуловимое и несбыточное. И если мы хотим развиваться, то необходимо вернуть себе свою историю, вспомнить свои старые мечты и заблуждения. Эта серия — небесный СССР, для которого по-прежнему нет границ, потому что он существует внутри”1. В самом деле, иначе как “небесным” нельзя назвать тот СССР, который предстает перед глазами читателя серии “Атлантида”. Пропаганда всепобеждающего и вездесущего добра в этих текстах столь же тотальна, как в религионых проповедях. Следует констатировать, что литература, входящая ныне в моду, носит “утверждающий характер”, как выражались литературоведы позднего сталинизма.
Советское искусство 1940—1960-х годов представляли, прежде всего, Петр Павленко, Василий Ильенков, Александр Авдеенко, Леонид Леонов, однако сейчас эти авторы оказались вне мэйнстрима: литература их не была “небесной” — в ней присутствовало Реальное. Это был социалистический реализм с множеством специфических деталей советского быта и часто со сложным психологическим рисунком, уводящим в область философии. Напротив, “небесный СССР” “Атлантиды” слишком однозначен, и отнести его вполне к соцреализму нельзя, он чурается философского и бытового — “большого стиля” тоталитаризма. Наслаждение таким текстом подразумевает игру в отказ от интеллектуализма, который был когда-то фирменным знаком Ad Мarginem. Можно ли сопоставить простенькие, незамысловатые книги “советского трэша” (как называют их сами издатели) с расточительной сложностью французских постмодернистов и московских концептуалистов?
Оглядываясь в историческое прошлое, видим, как вождю ацтеков полагалось демонстративно тратить свое достояние, чтобы не уронить свое достоинство. Североамериканские индейцы сжигали целые селения и флотилии каноэ на глазах у конкурирующего племени, а сибирские чукчи резали ценных собак упряжками, чтобы поразить и унизить соперника. Субъект обогащается благодаря своему презрению к богатству, тем более что соперничающей группе ничего не остается, как ответить на его вызов еще более масштабными убийствами и разрушениями собственности. Подобный ритуал, называемый у индейцев “потлач”, одним из первых описал Марсель Мосс в “Очерке о даре”: бессмысленно уничтожается то, что было произведено с большим трудом.
Следя за развитием “трэшевых” серий Ad Мarginem, где каждая последующая все более “умаляет” значение литературы, невольно хочется сравнить эту политику с ритуалом потлача, ставшим основой экономической теории Жоржа Батая, который ставил в центр своей политэкономии не накопление капитала, а понятие непроизводительной траты. Как утверждает Батай в “La part maudite” (“Проклятая доля”), потлач — это потребление для другого. Ad Мarginem на глазах у изумленных читателей “сжигает” накопленный поколениями советской интеллектуальной элиты капитал “идей”, словно сознавая необходимость бесполезных потерь избытка энергии, которая не может послужить росту социально-хозяйственной системы.
Книги серии “Атлантиды” — легкие, почти невесомые, как в физическом, так и в смысловом отношении. В экзальтации мотовства на них бессмысленно “тратишь” время, не получая никакой информации, не наживая умственного капитала. В “небесном СССР” нет не только мыслей, анализа и психологической игры, но и говна, наркотиков, алкоголя и секса. Рецензируемые сочинения не карнавальны, знаменуя собой уступку общественной стабильности, совершаемую текстом, который ведь может и возмущать фантастический мир. Даже крови в этих невинных сказках льется ровно столько, чтобы сюжет мог считаться детективным. И все равно в конце оказывается, что кровь ненастоящая, и убийство — мнимое (“Агент особого назначения”). Поэтому советским “трэшем” эту литературу называют условно — как тело-без-органов Хармс в своем рассказе представляет принадлежащим “рыжему” человеку. Серия “Атлантида” — символический трэш, растрата достояния с целью бросить вызов. Кто отзовется на потлач, затеянный издательством?
Забытые авторы
Ad Мarginem интересуется писателями, чьих следов практически не осталось в культуре. Кто эти авторы? В Краткой литературной энциклопедии можно собрать данные лишь о двух из пяти. Поиск в библиотеках позволяет расширить знание об этих сочинителях. Например, в Публичной библиотеке наследие Хаджи-Мурата Магомедовича Мугуева представлено более сорока наименованиями и одной диссертацией 1970-х годов о его творчестве. Совсем недавно, в 1995 году, в Курске переиздан его роман “Буйный Терек”, а в 1994 году фирмой “Тимур” в Новосибирске выпущен “Господин из Стамбула”. Что касается повести “К берегам Тигра”, то она последний раз вышла в Екатеринбурге в 1994 году, а впервые была опубликована в 1951-м, а не в 1964-м, как указано в аннотации Ad Мarginem. Литературные следы Мугуева обнаруживаются уже в 1928-м, когда в московской “Земле и фабрике” выходит роман “Врата Багдада”, через год перепечатываемый в Берлине.
Книжная биография Романа Николаевича Кима выглядит более скромной: в 1927 году — публикация глосс “Ноги к змее” в книге Бориса Пильняка “Корни японского солнца”, в 1930-е — появление очерков о Японии. Зато на счету Кима статья Виктора Шкловского “Что мы знаем о Японии” (1934). С 1950-х Ким работает в жанре политического детектива (“Тетрадь, найденная в Сунчоне”, “Школа призраков”), обращается к теме атомной бомбы (“Девушка из Хиросимы”). Последнее переиздание его произведений состоялось в 1991 году.
Сведения об остальных писателях отсутствуют в КЛЭ. В рецензиях пишут, что Григорий Гребнев, до того как достичь ангельского чина в “небесном СССР” Ad Мarginem, был первым соавтором Аркадия Стругацкого. Обратившись к его ранним публикациям, можно выяснить, что “Тайна подводной скалы” фактически повторяет фантастический роман Гребнева “Арктания”, вышедший в издательстве “Детская литература” в 1938 году. Как признается автор в предисловии: “Незабываемый дрейф первой советской полюсной станции в 1937 году подал мне мысль написать фантастический роман о висящей в воздухе над северным полюсом советской станции Арктании”. Для издания 1955 года писатель слегка переработал текст, оставив сюжет, порядок глав, многие детали и предисловие. В постсоветское время не переиздавался.
В библиотечных карточках времен коллективизации и рабочего очерка обнаруживаются забытые ныне данные о Борисе Скорбине как авторе крупноформатного очерка “Хлебная тревога”, опубликованного в московском издательстве “Крестьянская газета” в 1931 году. Внимание сочинителя (еще в конце 1920-х писавшего стихи и даже составлявшего поэтические сборники) приковано в данном случае к методам массовой работы на хлебозаготовках в Поволжье. Завершая разговор о литературных биографиях, я процитирую фрагмент из этого очерка, чтобы обрисовать перспективу еще более глубоко затонувшего куска советской литературной Атлантиды: “Токарь Базанов влюблен. Влюблен в… станок и в охоту. О станке он говорит с суровой нежностью, с теплыми нотками в голосе, и в это время его большие руки двигаются вокруг туловища быстро, быстро. Базанову кажется, что вот он стоит, его станок, — сейчас, левой рукой Базанов включит рубильник, правой подкрутит рукоятку суппорта, подведет к металлу резец, и стружка горячим серебром упадет к ногам…”
Как видно, в серии “Атлантида” действительно заложен коммерческий расчет — проверенный опытом 1990-х, когда были переизданы некоторые из входящих сюда книг. Но обращает на себя внимание тот факт, что в постсоветское время успехом пользовались авторы, которые описывали экзотику: Среднюю и Юго-Восточную Азию, а вовсе не среднесоветский быт. Какой поворот примет политика реставрации в третьем тысячелетии?
“Небесный СССР”: сюрреалистический минимализм
Следуя логике символической “траты”, художественное произведение теряет смысл, становясь абсурдным, примитивным, детским. На примере забытых повестей Гребнева, Кима, Самойлова и Скорбина хорошо видна изнанка высокого сталинского искусства: советский сюрреализм. Интересно, что обращение к сюрреалистической поэтике не мешает литературе 1950—1960-х годов быть “позитивной” и “жизнеутверждающей”. Эти тексты можно было бы назвать минималистскими, если воспользоваться тем определением минимализма, которое выводит его из отсутствия Другого. Утрата Другого проявляется на всех уровнях: от интертекстуального (использование претекстов крайне упрощено, однозначно) до аксиологического (в “Атлантиде” существует только “добро”, побеждающее “зло” во всех ситуациях без исключения, таким образом, именно минимализм позволяет говорить о “небесности” серии).
Прежде всего, в “Атлантиде” заметна утрата полисемии. Персонажи одномерны, завораживает нехватка интроспекции: психологическим колебаниям личности нет места, если герои неизменно пребывают в состоянии экстатической деятельной любви к своим ближним, дальним и даже умершим (такова страсть мальчика к погибшему Амундсену в “Тайне подводной скалы”). Любовь персонажей безоблачна даже в том случае, если они вынуждены расстаться: “Друзья часто переписывались, делились своими планами на будущее, и это будущее рисовалось им радужным, счастливым. Разлука не развеяла их дружбы, их чувств. И когда Алексей после демобилизации встретился с Анкой и взглянул в ее глаза, он понял, что любовь, уже подступившая к его сердцу, завладела и сердцем девушки” (“Прочитанные следы”, с. 146). В реальности приподнятое настроение среднего персонажа “трэшевого” советского романа достижимо, пожалуй, только под воздействием психотропных препаратов.
Моделью “небесного СССР” служит воздушная станция “Арктания” в “Тайне подводной скалы”. Станция сконструирована как идиллическая фабрика, где трудятся только для того, чтобы ничего не производилось и не происходило, где работа сложнейших механизмов обеспечивает иллюзию покоя и полной остановки: “Тридцать якорей, или, вернее, ракетных двигателей в полых бортах корпуса, придавали ей устойчивость и неподвижность. Стоило хотя бы легчайшему ветерку коснуться бортов └Арктании“, и двигатели ракетных якорей бесшумно несли ее навстречу ветру. Воздушная станция как бы летела в направлении, противоположном ветру, со скоростью, равной скорости ветра. Но, летя вперед… она оставалась на месте”, с. 20).
Бессмысленность означает, что канал связи, носители знаков начинают играть ключевую роль в сюжете. Примитивизации дискурса в позднем тоталитаризме служит тематизация медиальных средств: вместо того, чтобы интерпретировать претексты, авторы “Атлантиды” играют с литературой и фотографией как художники манипулируют “готовыми объектами”. Два детектива серии — “Прочитанные следы” и “Агент особого назначения” — работают с “литературой в литературе”. “Интекст” в “Прочитанных следах” — фронтовые записки капитана Кленова, где описывается случай, так и оставшийся загадкой в 1944 году, но ставший причиной убийства одного из фронтовых товарищей уже в мирное время. В “Агенте особого назначения” роль “текста-матрешки” играют письменные признания преступника. В фактографической повести “К берегам Тигра”, наследующей традиции “Сентиментального путешествия” Шкловского, читатель сталкивается с рамочной конструкцией — сюжетом найденных записок, которые оставил сотник Борис Петрович, сражавшийся на стороне России против Турции в 1915 году.
Книга инсталлируется в повествование как ready-made: в “Прочитанных следах” с пафосом описывается библиотека: “Как много книг! Все они бережно обернуты в газетную бумагу, а на каждой обложке рукой Петра Васильевича тщательно, большими буквами написаны названия книг и фамилии авторов. Кленов, давно оторвавшийся от письменного стола и книг, с чувством волнения и уважения рассматривал походную библиотеку полковника” (с. 55).
В повести “Агент собого назначения” возникает тема аудиокниги: “Я сразу понял, что кто-то читает отрывок из романа └Речные заводи“ … Я постучал в дверь. Никто не отозвался. За дверью заговорила женщина, протяжно, по-французски: └Наполните шейкер льдом и одеколоном, подбавьте две капли зубного эликсира, одну ложку шампуня, взбейте все это, налейте в стаканчик для полоскания рта и выпейте, пока не исчезла пена. Этот коктейль изобретен французским поэтом Жаном Кокто и называется “Отчаяние”“” (с. 121). Последняя фраза словно послужила претекстом для Венедикта Ерофеева.
“Прочитанные следы” тематизируют фотографию: неизвестный шпион оставляет загадочные следы, младший лейтенант Семушкин фотографирует их, затем действие переносится на десять лет вперед, в курортный поселок Мореходный на берегу Черного моря, где тот же Семушкин, теперь уже пляжный фотограф, находит таинственные следы на песке, точь-в-точь совпадающие с теми, что он снял в прифронтовой полосе. Герой бежит в фотоателье проявить новые снимки, но там его убивают шпионы.
В “Тайне подводной скалы” действуют такие фантастические носители знаков, как кинорадиогазета, дневник-магнитофон и глубоководное телевидение. Сюрреалистическое пространство Атлантиды насыщено невероятными сочетаниями вещей: прогулочный вертолет “Полярный жук”; мертвый моржонок, сброшенный на льдину с самолета; электродоха с гибкой металлической сеткой между мехом и подкладкой, нагревающейся от карманных электрических батарей; голова в скафандре, вмерзшая в льдину… “Гангстеры международной фашистской организации” Петер Шайн и Джон Фау организуют целое государство глубоко подо льдом, где в подводной лодке скрываются все те, кто объявлен вне закона на суше: “Здесь были продажные министры, которые в угоду оголтелым атомщикам хотели создать сперва немецкий, а потом всемирный вермахт. Здесь находились └атомные генералы“… В подводном убежище нашли приют также организаторы контрреволюционных путчей, воздушные бандиты, уничтожившие не один мирный самолет, террористы, из-за угла убивавшие борцов за мир” (с. 173).
Даже “литература факта” приобретает в позднесталинистских бестселлерах сюрреалистический оттенок, как это происходит в повести “К берегам Тигра” участника Первой мировой войны Хаджи-Мурата Мугуева: “Под срезанными клочьями свалявшейсся шерсти обнажается бледная пупырчатая кожа спины. Нашим взорам предстают отвратительные язвы с кишащими и копошащимися в них белыми пухлыми червяками. Нестерпимый гнилостный запах распространяется вокруг. Я отворачиваюсь, зажимая нос. Коновал смеется и запускает пальцы в язвы, несколько секунд копается в них, затем извлекает оттуда и бросает на землю кучу барахтающихся и извивающихся червей. Он повторяет эту операцию два-три раза. Пальцы его осклизли от крови и гноя. Несчастная овца жалобно блеет…” (с. 153).
При построении многих сюжетных ходов в серии “Атлантида” используется техника абсурда. Абсурдный текст проявляется, в частности, при работе с темой смерти. В конце детективной повести “Агент особого назначения” обнаруживается, что убийство, ставшее завязкой сюжета, целиком инсценировано: Лян передает Фу Шу “термос с кровью, купленной в донорском пункте”, затем ставит будильник на пять часов, Фу Шу выливает кровь из термоса на пол и одеяло, опрокидывает столик и ложится “на кровати в позе убитого” (с. 243). В “Тайне подводной скалы” опробывается лечение от смерти (в раннем варианте даже присутствует глава “Будут существовать больницы для умерших”): найденный в скафандре мертвый мальчик-индеец “размораживается” профессором Бахметьевым, оживляющим мартышек.
…Ставя “Атлантиду” в контекст других своих серий, проект Ad Мarginem “остраняет” детский научно-фантастический роман, историческую повесть и детектив, открывая тем самым новые выразительные возможности примитивной “жанровой прозы”. В отличие от поп-арта 1970-х годов, бравшего за образец высокий сталинизм, современная реставрация тоталитарной культуры обращается к массовой литературе. В проекте “Атлантида” манифестируется особая ценность тривиального чтива 1950—1960-х, которая кроется в своеобразном сюрреалистическом минимализме этих произведений. Не исключено, что этот стиль приведет к образованию новой литературной традиции, которая вырастет из примитивизма и благодати “небесного СССР”.
1 Цит. по: http://www.snegiri.ru/news/event.phtml?id=908