Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 3, 2003
Роман. М.: Иностранка, 2003. 431 с. Тираж 5000 экз.
Неужели можно честному русскому быть русским в России? Разумеется, нельзя; так о чем же жалеть? …Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека.
…Сделай одолжение, отыщи мне родственников моих в Ирландии.
Из письма Петра Вяземского Александру Тургеневу в Англию
О ТЩЕТЕ ЭПИГРАФОВ
Уж сколько раз твердили пишущему миру, что эпиграф — штука старорежимная, дамско-рукодельная. Что это — “бабушка в капоре и прюнелевых башмаках, которую надо оставить в покое” (Е. Б. Вахтангов о Малом театре, начало 1920-х). И что едва ли превзойти «Пиковую даму», «Онегина» еtc. А потому и пытаться не стоит.
Но ведь все не впрок. Застарелой привычке эпиграфомании отдают неторопливую дань и создатели так называемой новой русской прозы, и модные журналисты (если их вовремя не схватит за руку гл. редактор), и пр. Да и автор этих строк не без греха (см. выше, да и ниже).
Но тут — случай особый. Своему новому, второму по счету роману «В воздухе» (далее — «ВВ») Сергей Болмат предпослал аж пять эпиграфов, из которых лишь один — по-русски: «Все та же прелесть однообразия» (Иван Бунин) (с. 5).
Предшествует ему фраза из Норы Эфрон; далее, за нобелевцем, следует итальянская корреспондентка Болмата — Mariarosa; с. 6 — девственно пуста (тут можно заподозрить эстетский замысел автора — художника по образованию и основной профессии в “прошлой жизни” — или не менее изощренный умысел Андрея Бондаренко, оформляющего уже вторую книгу Болмата).
На с. 7 две цитаты: из Луны Шлоссер из фильма Вуди Аллена “Sleeper” и Айна Рэнда, TheFountainhead[1]. С. 8 — опять же безмолвствует.
Мы столь педантичны, потому что всякий, рискнувший рецензировать новый роман Болмата, ступает на минное поле. Некоторые подорвались сразу. Эпиграфы к «ВВ» — заградительный заслон — ком а ля герр, культурный терминал, таможенно-эстетический контроль: Proculesteprofani! И одновременно — Начало Игры. Игры — настолько «не для всех», что страшно рекомендовать «почитать» книгу даже самым изысканным гурмэ (иные уже оскорбились).
Трудно судить, было ли изобилие иноязычных эпиграфов задумано изначально, или мысль о нем явилась лишь после того, как права на “ВВ” купила “Иностранка”. Но ведь все время ждешь подвоха. Очень уж хитроумен автор — Сергей Болмат.
Не очень-то, конечно, хорошо, когда рецензент берет на себя функции недоброго порфирия петровича, характерологического параноика[2], ловящего в черной комнате черных блох, которых там нет, но, повторюсь, “ВВ” — совершенно особый случай.
В этой черной комнатке (не обскура) — чего/кого только нет. Поэтому лишь рискну предположить, что писатель Болмат предложил “Иностранке” игру, в которую охотно включился и художник Бондаренко, уже вдоволь наигравшийся с адмаргинемовской прозой, в том числе и с обложкой дебютного романа Болмата — “Сами по себе” (далее — “СПС”[3]).
Про книжную графику А. Бондаренко можно наваять целое исследование для какого-нибудь концептуального журнала (подозреваю: уже имеется). На обложке “СПС”, трудолюбиво описанной рецензентами-2000, — тампакс в луже крови-кетчупа, лепестки алой и бордовой роз, пуля-дура в натуре и осколки простреленного фужера. Гиперреалистичный тампакс стоил AdMarginem падения продаж: книгу (2-е изд. — 10 тыс.) побрезговали покупать слабонервные интеллектуалки.
Обложка же “ВВ” — проста и глянцево-хороша, как летние небеса. Это и есть фотобанковская твердь с кучевыми облаками и с иконописно-безокладно подвешенными в оной фотомоделями: девушкой, похожей на Татьяну Друбич, — 1-я сторона обл. (что в контексте романа сразу отсылает к фильму “Асса”: “Недавно гостила в чудесной стране…”) — и молодым человеком с бэйджем-“иконкой” на виртуальной груди — 2-я ст. обл.
На “иконке” — схема спасения в случае падения воздушного извозчика. Фрагмент схемки: на 10 сек. падения молодой человек, уже облачившийся в респиратор, надевает кислородную маску на сидящую девушку — художник воспроизводит в ч/б варианте на с. 1. Оба спасающихся в масках, вырванные из контекста обложки на фронтиспис, похожи на мыслящих приматов. На ум почему-то пришел финал романа П. Буля “Планета обезьян” (не имеющий отношения к одноименным экранизациям, но к “ВВ” имеющий. Впрочем, отдаленно-субъективное).
Оценила ли игру Б. и Б. “Иностранка” — судить опять же трудно, но издала “ВВ” не в своей популярной серии “За иллюминатором”. А кабы издала, эффект вышел бы превосходный.
Роман относительно недавнего питерца, пять уж лет как кёльнца, т. е. и впрямь обнатуревшего иностранца, под названием “В воздухе”, где действие начинается и заканчивается в аэропортах, а герои-эмигранты постоянно летают то из Америки в Россию, то в Германию и обратно, то на волнах памяти (преимущественно), то — буквально, — так вот, подобный роман, изданный в полукарманной серии “Иллюминатора”, мог бы повлечь следующий концептуально-коммерческий шаг издательства — распространение части тиража в турагентствах, ОВИРе и в аэропортах.
Если бы там и впрямь приторговывали худлитературой, то можно представить такую пространную тураннотацию: “Роман нашего бывшего соотечественника, ныне гражданина ФРГ, прославившегося на Западе и в РФ своим первым романом-боевиком “Сами по себе”, совершенно необходим для всех, кто отбывает на ПМЖ, в качестве психологического и практического пособия, написанного в лучших традициях мировой медитативной прозы. Вы найдете здесь ответы на 1001 Ваш вопрос.
КАК поменять от пяти до десяти зарубежных мужей/жен/бой- и гёрл-френдов в поисках оптимального варианта.
КАК отыскать высокооплачиваемую интересную работу за границей, всего лишь сочинив увлекательное резюме.
КАК, работая под началом масона, не стать им.
КАК, оставшись верной/-ым зарубежному мужу/жене/френду, приятно проводить досуг с бывшими соотечественниками/-цами за пределами Славянских клубов» и т. д.
Аэропортовский вариант: “Оптимальное чтение для межконтинентальных перелетов. 430 грамм свежей прозы русского эмигранта не отяготят Вашу ручную кладь. Летайте нашими самолетами”.
Насчет 430 г — не преувеличение. Наткнувшись в “Озоновском” релизе на упоминание веса “ВВ”, я было подумал об опечатке или подтасовке фактов: в книге 431 страница. Этот странный факт выбил меня из колеи, и, оторвавшись от рецензии, я попросил взвесить книгу в ближайшем магазине на электронных весах: домашний безмен ее не брал. “Озон” не соврал: ровно 430 грамм. “Все правильно, — сказала продавщица. — Страница — грамм”. “А переплет?” — урезонил я работника прилавка. Пришлось сбегать домой и за первым романом Болмата. Оказалось: “СПС” (254 с.) весит ровно 250 грамм.
Тенденция оценивать современную прозу в категориях нетто и брутто представляется чрезвычайно актуальной и продуктивной.
В художественном же отношении фунт “ВВ” не перевешивает “четвертинки” “СПС”, но и не уступает ей.
ДРУГОЕ КИНО
Неписаный закон: вторые книги, фильмы и т. п. — особо и преимущественно после яркого дебюта — как правило, провальные. Исключения бывают при условии не слишком большой яркости Первой Книги, Первого Фильма и т. д. Примерам — несть числа, а потому и не сподобимся.
Случай «ВВ» не совсем характерен по многим обстоятельствам.
Никакой это не провал, как уверяют теперь многие поклонники «СПС», да и не таким уж и дебютантом был 40-летний автор, когда вышел его первый роман.
Студентом он «работал плотником, бутафором и ассистентом художника на киностудии Ленфильм (сначала на картине Авербаха «Голос», потом у Хейфица на фильме «Поединок»). …По окончании института работал художественным редактором в журнале мод, впоследствии ассистентом художника и художником на киностудии «Ленфильм» (среди прочих работ — фильмы «Ампир» с режиссером А. Сокуровым, «Оно» с режиссером А. Овчаровым), начиная с 1989 года свободным художником (более 14 выставок, среди прочих — выставки в Центральном Выставочном Зале Санкт-Петербурга, в Стокгольме и Нью-Джерси). <…> Начиная с 1978 года писал рассказы и сценарии, в 1986 году снял по собственному сценарию короткометражный фильм «Концерт» <…>, в 1994 году – тоже по собственному сценарию, в соавторстве с М. Пежемским — абсурдистскую комическую телепрограмму «Веселые картинки». <…> сотрудничал с Ассоциацией Молодых Кинематографистов «Жесткое время» (сценарные заявки)». Столь протяжная цитата из автобиографии[4] важна для понимания обоих романов Болмата. Ключевое понятие — кино.
«СПС» был задуман и написан как сценарий, что учуяли рецензенты задолго до соответствующего признания автора в интервью. В частности: «…это были несколько историй, которые мы когда-то обсуждали с Максимом Пежемским: шатались по городу, сидели в кафе, в гостях и обсуждали до бесконечности, спорили, говорили о кино. Потом они забылись, потом всплыли»[5].
У режиссера питерской «новой волны» М. Пежемского истории всплыли быстрее: его фильм «Мама, не горюй» по сценарию, написанному с К. Мурзенко, вышел в 1998 году. Очень неровная, хотя местами и смешная «Мама…» в еще большей степени, чем «СПС», написанный год спустя, отсылала к PulpFiction, будучи пародией не только на Тарантино, но попутно и на все братковско-новорусские кина.
У первого романа Болмата до сих пор устойчивая репутация как бы «Криминального чтива», как бы переписанного Набоковым. Репутация неправильная. Суть отличия фильма Пежемского и книги его товарища по «шатаниям» — произведений, во многом интонационно и даже текстуально совпадающих, — не столько в «Набокове» (тут, на мой взгляд, рецензенты 2000-го в пылу восторгов хватили лишку), и даже не в Авербахе-Сокурове, с которыми Болмат-кинохудожник работал, а в правильном посыле писателя-сценариста: голимая пародия (прости Господи, постмодернистская), абсурдистско-комические веселенькие картинки — сейчас попросту старомодны, хотя без сходных травестийных средств ныне ничего и не сказать всерьез. Засмеют, пожалуй.
И, пожалуй, самое важное — как бы ни была проза 2000-х, особенно проза С. Болмата, «кинозависима», — это все же другое искусство.
И этим можно объяснить блеск и нищету второго романа Болмата.
Если «СПС» было «кино» — очень даже ПРО ЧТО, то «ВВ» — демонстративно НИ ПРО ЧТО. Автор приложил недюжинные усилия, чтобы снять кино «другое» и обмануть все ожидания. Судя по брани большинства рецензентов, ему это удалось (что говорить, если уж сам Лев Данилкин честно предупредил читателей «Афиши»: «Скука смертная», тут же оговорившись, правда, что «ВВ» — «роман безусловно удавшийся; просто для русской литературы он очень сильно на вырост»[6]).
Словом, ждали надцатого Тарантино, а получили годаровскую «Германию», вендерсовские «Алису в городах» и «Небо над Берлином» или — с очередной «набоковской» натяжкой — «Ускользающую красоту» (только сначала переснятых Вуди Алленом, а потом переписанных автором уже собственно «СПС»).
Годар и Вендерс — мои застарело-субъективные ощущения от чтения «ВВ», но отсылка к позднему Антониони не случайна. В процитированном интервью с Д. Бавильским Болмат говорит: «Я с раннего детства читал Ремарка и Фолкнера, Джойса и Антониони, Воннегута и Фриша». «Чтение» Антониони — не очередная оговорочка-аберрация-анахронизм (об их продуманной поэтике у автора «ВВ» стоило бы особо, да места нет): сценарий «Красной пустыни» был опубликован славной «Иностранкой» 1960-х. Но последняя тройка авторов из упомянутых появляется и в автобиографии: «В 1975 году получил на Городской Литературной Олимпиаде диплом за сочинение о фильмах Микеланджело Антониони, в следующем году — аналогичный диплом за сочинения о творчестве Макса Фриша и Курта Воннегута».
При всем уважении к культуре Северной столицы я все же с трудом представил себе подобные дипломы в 75-76-м, когда в городе на Неве известно что творилось. Причем знакомый московский питерец (иммигрант 2000-х), мой и Болмата сверстник, т. е. ситуацию 70-х трезво помнящий, прокомментировал этот факт автобиографии писателя лаконично: «Гонит».
ГОНКИ ПО ГОРИЗОНТАЛИ
Дальнейшая судьба романа будет не чем иным, как историей распыления биографии, как формы личного существования, даже больше чем распыления — катастрофической гибели биографии…
…европейцы выброшены из своих биографий, как шары из биллиардных луз, и законами их деятельности, как столкновением шаров на биллиардном пол, управляет один принцип: угол падения равен углу отражения.
Осип Мандельштам
Паранойяльная подозрительность в случае с дипломом за Антониони могла бы уступить место чистосердечному доверию рецензента всем публичным заявлениям автора, но в «ВВ» как раз над биографиями вкупе с прочими резюме Болмат от чистого сердца и издевается.
Ср.: «Утром он устраивался на работу в государственную контору по учету эффективности средств, выделяемых в рамках программ по обеспечению информационного равенства населения, на должность обработчика статистических данных.
— «Американский колледж в Хайдельберге, — прочитала седоватая, с высокой прической женщина, заглядывая в его краткое жизнеописание, — корпоративный менеджмент, два семестра. Университет16 в Париже, гебраистика, два семестра. 1995 год: сельскохозяйственный рабочий, с апреля по октябрь. В том же году — фотомодель. 1996 год, Милан: агент фирмы по продаже подводных красок и в этом же году — ночной сторож в музее Камоэнса в Лиссабоне. 1996 год, UCLA, антропология, ВА. Дальше: семестр технологической школы в Дублине. Девяносто девятый год: ассистент закройщика в пошивочной мастерской и одновременно автор скетчей для театра «Семь» в Нью-Йорке. Двухтысячный год — библиотекарь в городской библиотеке. Выставка фотографий в галерее «Up». Агент по продаже недвижимости. Смотритель в зоопарке. 2001 год — бутафор и одновременно участник интернетного архитектурного конкурса. Третий приз».
Эрик терпеливо подождал. Женщина отложила бумажку в сторону.
— Я просто хотела на вас посмотреть». («ВВ», с. 21-22)
Посмотреть на главного героя «ВВ» — русского эмигранта Эрика Вальберга — читателям удастся только в финале, в дюссельдорфском аэропорте. Причем лицезреть его доведется глазами второй главной героини — Жанны Твардовски, урожденной Воробей, новороссийско-московской фотомодели, ныне тоже эмигрантки, успешно вышедшей замуж за границей, как и ее новороссийские соотечественницы — Марлена Тырта и Габриэлла Вторяк: «Симпатичный мужчина лет тридцати» (с. 424).
В свою очередь тут-то мы впервые разглядим и Жанну — соответственно, глазами Эрика: «…симпатичная немка лет … двадцати пяти-двадцати девяти… Коротко остриженные волосы, очки «Фройденхаус», узкие сухие ладони, угловатые плечи, безразличный рот. Джинсы «Агнес Би», новенькие туфли «Эрнесто Эспозито», застиранная футболка с рекламой выставки Родченко, куртка «Виктор Винд», сумка «Холли Голайтли»… Он представил ее себе дизайнером, архитектором, ученым, он представил ее себе специалистом по телекоммуникациям, координатором рекламного агентства, начальницей отдела, заместительницей начальницы отдела, референтом, теологом.
О чем можно было бы с ней заговорить? — спросил он себя. О последнем интервью Петера Айзенманна? О Боге? О спорте? О приготовлении суши? Об отпуске? О корпоративных скандалах? О политике? О новых форматах связи? О погоде?» (с. 426-427).
На с. 430 (предпоследней и желанной! Искомый вес взят!) Эрик заговорит-таки и вот о чем:
«— I am just curious, — без промедления сказал Эрик, — you look like the manager of a small design bureau.
Жанна испугалась вдруг за свой английский».
Говорит Эрик «без промедления», потому что на с. 428, почитав страницу (буквально — вместе с читателем) журнала с информацией о годовом отчете Всемирного банка, он почувствовал взгляд незнакомки, и «ему снова показалось, что мир совершенен и объясним, — несколько секунд он был наполнен первобытной эйфорией и совершенно уверен, что сможет прямо сейчас создать вполне подходящую теорию, объясняющую тайну мироздания, законы развития общества, строение личности, причинно-следственные связи: что-то вроде древнего культового символа, обозначающего все на свете, — и содержание которой он сумеет растолковать за пять минут первому попавшемуся прохожему, а тот с анонимной радостью согласится».
Еще полстраницы Эрик продолжает писать элетронное послание одной из своих американских девушек, еще не решив — какой, потом вспоминает, как влюблялся несколько раз в любовников своей матери, потом опять листает журнал: «LouisVuitton, CalvinKlein, PREMIATA, shoessince 1885, PREMIATASRL…» и т. п. (с. 429). На весомой с. 430 взгляды Эрика и Жанны встречаются, и Болмат объясняет наконец и «древний культовый символ», и название романа: «Эрик, — спросила у него как-то раз его симпатичная помощница Джейн, полноватая девушка в цветастом платье и в очках с ярко-красной оправой, — вот скажите: как вы думаете, есть на свете хотя бы одна такая вещь, хотя бы одна-единственная, без которой совершенно — ну, то есть, я имею в виду, абсолютно — невозможно жить? Кроме воздуха. Что-нибудь есть такое?»
Тут Эрик и заговаривает с Жанной, та пугается за свой английский, на с. 431 беседа продолжается на немецком, но Болмат решает немного пощадить русского читателя и переводит финал диалога:
«— Меня зовут Жанна.
— Очень приятно, — сказал Эрик, пожимая протянутую руку. — Я забыл одно немецкое слово. Я учился в Германии несколько лет назад, но с тех пор у меня было не так много практики, слова начинают понемногу забываться.
— Я думаю, я смогу вам помочь, — ответила Жанна» (с. 431).
Это последняя фраза романа.
Предшествует обильно процитированным последним страницам чересполосица автономных воспоминаний и рассуждений Эрика и Жанны, их друзей, родственников, случайных и давних знакомых, по ту и эту сторону границы, вставных новелл, «ненужных» эпизодов с сонмом столь же ненужных, на первый взгляд, персонажей, гигантских по протяженности «московско-концептуальных» перечислений, «питерски-концептуальных» псевдоцитат и т. п. — все это на протяжении 8 глав.
У Эрика — главы нечетные, у Жанны — четные. Прямые параллельны — вплоть до 9-й, т. е. эриковской.
В эриковских главах событий чуть побольше, но они тоже — «сами по себе», а герои — «сами по себе», как объясняла название «СПС» его главная героиня.
Сергей Болмат правильно сделал, что не назвал свою вторую книгу «Трэш». А именно такое название и было изначально задумано, и под таким-то роман в Отечестве и ждали («Трэш» обещал «второго Тарантино»). Однако под таким названием в Сети успел все ж появиться самый, пожалуй, большой «сюжетный» кусок «ВВ» — про съемки в Москве, куда Эрика отправляют из Америки как бы по делу (формально — выяснять, куда пропали $50 тыс., отправленные каким-то фондом на юридическую поддержку малого и среднего бизнеса в Кемеровской области, а на самом деле — еще раз уточнить про «Достоевского и слезинку ребенка») подпольно-домашнего порно.
Нетовский вариант[7] ( «Трэш») и то, что вошло в роман (с. 362-393), занятно сравнить. Только сразу предупредим вдохновившегося было читателя, что до съемок в обоих вариантах так и не доходит: 30 стр. — это трэшевый треп разномастной «съемочной группы». В самый ответственный момент — «Эрик подумал, что ему пора» (с. 392).
Любопытно, что в 1998-м, следом за «Мама, не горюй» М. Пежемского, вышел его же часовой фильм «Жесткое время» (одноименный с Ассоциацией молодых кинематографистов, где до отъезда на ПМЖ писал сценарные заявки Болмат. См. фрагмент из автобиографии выше).
Этого кино я не видел, поэтому процитирую аннотацию: «Фильм, сделанный на грани непристойности и жизненной правды. …"Жесткое время" — это смех и слезы нынешнего дня, в котором черный юмор и цинизм переплетаются с высокой трагедией. "Попав на деньги" с серьезным кино, бандиты заставляют молодого талантливого режиссера, "надежду и гордость нового российского кинематографа", в качестве компенсации снимать на экспорт "национальную российскую порнуху". Ее особенности способны вызвать смех до икоты»[8].
Короче, как раз — трэш.
О ПОЛЬЗЕ ХИМЕР
Пишущий должен печататься. Писать ни для кого, ни для чего — акт холодный, ленивый и неприятный.
Лидия Г инзбург
Читателям, которые даже после ознакомления с этой рецензией, рискнут отправиться в «странствия с облаками» от С. Болмата, я бы советовал начать с последней стороны обложки (ее обычно не воспроизводят в журналах) и внимательно посмотреть на фотолицо молодого человека от художника Бондаренко…
Я не согласен с рецензентом «Афиши», уважаемым мной Львом Данилкиным, что это — «слишком уж эмигрантский роман». Сей роман воспитания мигрантов — «слишком питерский», в чем все его достоинства и недостатки. Питер — город бродско-ернический, болотно-химерный, лирически-«головной» и т. п. по списку, — лишен, на мой близорукий взгляд москвича в пятом поколении, двух-трех немаловажных для жизни штук.
Их-то умный Болмат и постарался компенсировать. В Кельне.
«СПС» был веселым романом о любви.
«ВВ» — смешной роман про обретение свободы.
Возможно, поэтому урожденный ленинградец Болмат, в очередной раз надувая читателя, и делает Эрика Вальберга москвичом. Но надувательство — процедура, опять-таки связанная с воздухом и прочими газами.
Кстати, у не раз уже помянутого кинорежиссера Максима Пежемского редкое отчество — Гелиевич.
Владимир Шухмин