Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 2, 2003
В «Искусстве кино» замечательный сценарист Наталья Рязанцева сочувствует мне: представляю, как Трофименков настрадался, читая выдвинутые на премию «Национальный бестселлер» книги, если проголосовал за Проханова. Сочувствие получилось авансированное. Тогда-то (в 2002 году) что, шесть книжек прочитал — и гуляй. А вот в этом году, оказавшись в Большом жюри той же премии, я прочитал подряд около 50 образцов отечественной словесности. И, полагаю, получил право воскликнуть: нет, вы не знаете современную русскую литературу.
Понимаю, что впадаю в какой-то пакостно-фельетонный стиль, но ничего не могу с собой поделать, поскольку за три месяца сделал множество открытий, способных любого излечить от «радости печатного слова». Готов предположить, что опыт чтения такого же количества французских или шведских романов был бы столь же травматическим. Но проверять это предположение на практике не стану ни за что.
1
Открытие первое, и, возможно, самое травматическое, заключается в том, что уважаемые писатели средних лет, обладающие спокойной, доброй репутацией и вполне пристойными общественными взглядами, не умеют писать по-русски и, как следствие, удивительно неадекватны, когда требуется дать речевую характеристику героев, придать им хоть какую-то достоверность. Может быть, разучились? Или никогда не умели? Или, как язвила Мария Васильевна Розанова по поводу стилистической эволюции Солженицына от «Ивана Денисовича» к «Красному колесу», в «Новом мире» были очень хорошие редакторы?
Анатолий Курчаткин написал роман «Амазонка» (Нева, 2002, № 1) о тяжелой женской судьбе. Девушка Маргарита, переходя от одного любовника к другому, страдает оттого, что все они без исключения относятся к ней как к подстилке. А как еще относиться к барышне, которая на всем протяжении текста не произносит ни одного мало-мальски умного слова, не совершает ни одного поступка, позволяющего заметить в ней хоть какие-то признаки индивидуальности? Вдобавок еще и неизвестно, как она выглядит: автор просто забыл описать своего героя. Ах да, у нее есть одна неповторимая душевная особенность, вынесенная в первую же строку романа: «Ей всегда, с самого детства, нравились мужчины с чисто вымытыми ушами». Исчерпывающая характеристика законченной идиотки. Ее окружают бизнесмены, выпускники МГИМО, глянцевые журналисты, которые — все без исключения — говорят языком подзаборной урлы. «Кинуть она меня намылилась! <…> Мандавошка такая! Ты что, мандавошка, о себе вообразила?» «Хорош! Больше терпеть не буду! Иди отсюда к херам собачьим!» Сам же Анатолий Курчаткин пишет так: «Он закончил с обоймой, повернул пистолет к себе дном рукоятки, наставил пенал магазина на отверстие и вбил его внутрь». «Ее внутренний озноб окатил вполне натуральной дрожью ей спину». «Руки у него начинали дергаться, <…> он запускал их пальцами в волосы и стремительно возил в них».
Еще один роман о тяжкой бабьей доле — «Своя правда» Виктории Токаревой (Новый мир, 2002, № 9). Зачин хороший, эпический: «Ее жизнь была проста и сложна одновременно. Впрочем, как у каждого человека. Ирина Ивановна Гусько родилась в простой русской семье в городе Баку». Так бы и дальше. Но нет: уже через несколько абзацев Ирина «спала без задних ног. При этом задние ноги были грязные и в цыпках». А передние она помыла перед сном? И при чем «при этом» они были грязные? Коронная фраза романа: «Ирина изловчилась и зачала ребенка». Хотелось бы узнать поподробнее, как именно она изловчилась.
Известный литературовед Владимир Новиков пишет для серии «ЖЗЛ» биографию Владимира Высоцкого (М.: Молодая гвардия, 2002) в жанре «он обнял ее и подумал». Жанр как жанр, не хуже и не лучше других. Но в книге царит какая-то постмодернистская стилистическая полифония, текст кажется ловко закамуфлированным коллажом штампов: от блатных до академических. «Ладно, ребята, я еще всем вам когда-нибудь спою и сыграю. Вы хочете песен — их есть у меня!» И рядом: «С болью и кровью выковыривал из себя Высоцкий осколки тоталитарного сознания». «Высоцкий постоянно обращался к сконцентрированной в языке вековой мудрости, не пассивно ее эксплуатируя, а творчески продолжая и развивая». Правда, благодаря «Высоцкому», в мой лексикон вошло замечательное выражение «индивидуальная творческая деятельность». Наверное, именно ею я сейчас зачем-то и занимаюсь.
На сладкое — несколько цитат из книги Елены Клепиковой «Невыносимый Набоков» (Нью-Йорк; Тверь: Другие берега, 2002). «Мелькали хмурые, с утренней заводкой на духовное, ребята…» «Спускание по этой шкале самооценки грозило драмой и распадом».
2
Второе мое открытие связано с тем, что, возможно, все реформы и контрреформы последних лет — лишь ловкая мистификация московских и петербургских СМИ, а в России, может, и Черненко еще не умер, и обкомы заседают по-прежнему. Судите сами: «Свой рабочий день Остудин начал с планерки, на которую пригласил всех начальников цехов и отделов. Он поднимал каждого и просил доложить, чем занимается служба сегодня и что намечает сделать в течение недели. О более дальних перспективах спарашивать не было нужды, они становились ясными из ближайших действий. И сразу начались выяснения отношений, требования, обещания. Он словно сидел не за столом начальника нефтеразведочной экспедиции, а в своем родном кабинете конторы бурения в Поволжье». И так 500 страниц, между прочим. А там еще и любовные сцены есть. Станислав Вторушин. «Средь бела дня». 2002 год. Барнаульское издательство. 3 тысячи экземпляров. Твердый переплет. Книгу я читал после прозаика Наля Подольского. На вопрос «Ну как?» Подольский скорбно пожал плечами: «Представьте, Миша, что вы вышли на Невский, а вам навстречу идет бронтозавр».
Этот роман зачаровывает, от него не оторваться. Говорю без дураков.
Очевидно, историю конфликта, случившегося в начале 1980-х между прогрессивным инженером и консервативным секретарем райкома из-за оптимальной глубины бурения, следует отнести к жанру альтернативной истории. Представить, что перестройка пошла по китайскому сценарию. Сохранились руководящая и направляющая роль, госсобственность на недра, верность писателей соцреализму. Определенные ошибки были единодушно осуждены, как-то: Афганистан, культ личности Брежнева, перерождение отдельных функционеров на местах. Но партия призывает не почивать на лаврах и сохранять бдительность. Прежде всего, по отношению к прокравшейся на должности завхозов жидовне, пытающейся наложить лапу на сокровища сибирских недр, как пытается сделать это в романе Вторушина некто, кажется, Соловейчик.
Ладно, откроем и закроем еврейскую тему, раз уж зашла речь о литературе из гущи народной. Анатолий Байбородин. «Диво. Байки, побаски, сказки». Иркутск: Иркутский писатель, 2002. Автор вспоминает, как Валентин Распутин сравнил его со Львом Толстым. Справедливо, кстати: Толстой тоже писал сказочки, растолковывающие крестьянским детям, что к чему. Байбородин создал один из ярчайших, не побоюсь этого слова, фольклорных образов: образ злого ворона Абрама Исаича, попытавшегося продать в израильский бордель Снегурочку. И хотя добры молодцы дали ему отпор, он успел-таки вырваться и улететь. До сих пор, поди, кружится над нашими головами.
Хотя и без пархатого воронья в провинции что-то не так. «Охота на старушку» Светланы Барминской (М.: Пальмира, 2002) — изначально симпатичная попытка сложить незамысловатые истории из жизни простодушных сельских жителей, диковатых, но душевных, по мере сил противостоящих агрессивной современности. Но как только автор начинает плести кружево метафор, становится не по себе. «В большом доме стояла тишина — тихая и кусачая. После такой тишины обычно взрываются бомбы в автобусах, врезаются боинги в торговые центры, а старых бабусек находят утонувшими в собственных сидячих ваннах». «На Пухляковской улице повисла толстая тишина. Обычно после такой тишины в лучшем случае родят собаки, в худшем — кого-то калечат». Свят, свят, свят.
Хотя, с другой стороны, только в провинции могут еще писатели позволить себе писать такими пудовыми фразами, как Петр Краснов в повести «Звездочка моя, вечерница» (Москва, 2002, № 5). «Но до чего глаза равнодушные у него — там, в прищуре ли, прорези: посмотрел, и она храбро выдержала их, глядя открыто, честно, как могла: а в это время автобус уже заваливался с грейдера на сельский их └аппендицит“, и открылись разом в прогале старый кленовый лес, посадки, Непалимовка их и заречная луговая даль, а за нею увалы степные со скудной зеленцою по красноглинистым осыпям и потекам на склонах, с туманным осевком небесной сини на самых дальних, в плоскость земную утягивающихся возвышеньях — там, далеко, куда ходили, бегали они сигушками еще в колок осиновый за ландышами, там бери их не обери…» Уф.
3
Третье открытие: наконец-то я узнал, какую прозу пишут (ладно, хрен с ними, что пишут, но ведь кто-то издает) православные священники. Георгий Летицкий, физик по образованию и батюшка из Тверской губернии, — автор мистического триллера «Всемирный полдень» (М.: АСТ-Астрель, 2003) о борьбе Добра и Зла.
Батюшек нельзя критиковать, их можно только цитировать.
И вот как они пишут: «Он закрыл глаза, и его воспаленная фантазия представила ее блестящее от пота лицо, полуоткрытый, пересохший от страсти рот, молящий взор подернутых поволокой глаз и тихий, но отчетливый стон: └Еще!“» В потустороннем мире еще круче. Люцифер призывает надрать пухлые задницы ангелочкам, и силы Ада откликаются дружным ревом, словно «толпа возбужденных гомосексуалистов».
А вот как пишут физики: «Ад самый массивный, он должен гнуться последним, но похоже, что с его стороны есть какое-то синхронное с нашим резонирующее устройство, и поэтому грубое и жесткое пространство Ада так легко откликается. В следующий раз я постараюсь изменить несущие частоты, и, быть может, мы отвяжемся от этого резонанса. Если это произойдет, то во время нашей работы на нас будут взирать с небес одни чистые ангелы».
И наконец, как нынче пишут писатели: «В подъезде пахло кошками и кислыми щами. Мелкий сглотнул. На кошек было наплевать, но после рабочего дня он еще не ужинал». Нечто мамлеевское: у него, помнится, был персонаж, обожавший погрызть вечерком мокрых кошек. Не он ли скрывается под фамилией Летицкий.
На сладкое: «Ну, это очень похоже на настоящую дверь (имеется в виду мистическая дверь в мир иной. — М. Т.). Она имеет косяки, петли, ручки, а самое главное, саму широкую доску, которую крепят в дверном проеме. Косяки — это, как правило, довольно простые предметы, имеющие некоторые ассоциативные связи с нужным набором мыслеформ».
Пожалуй, лучшего определения косяков в мировой литературе еще не бывало.
4
При всем уважении к национально-освободительной борьбе чеченского народа…
Ю. Сэшил. «Царапины на осколках» (Пушкино: Грааль, 2002). Автор — бывший помощник Доку Завгаева. Впрочем, чеченцев, как и православных батюшек, обижать нехорошо. Посему опять цитирую. Цитирую, заметьте, лишь кое-что лишь с 25 страниц из 434.
«Чеченцы неприхотливы в еде». «Чеченским изобретением был молокопровод». «Чеченки изобрели └сухие духи“». «Среди чеченцев совсем не было толстых, обрюзглых». «Чеченцы вообще не знают болезни типа мигрени». «Чеченцы, безусловно, не только наследники древнейшей земледельческой культуры, но также им с незапамятных времен известна добыча и обработка металла. Они знали астрономию, биологию и так далее. И естественно — ведь они наследники хурритов, которые и дали человечеству все эти науки. Все необходимое для жизни своего общества чеченцы производили сами». «Критерием положения чеченца в обществе являлись личные качества». «Вежливость вменяется чеченцу с детства как одна из обязанностей человека». «Среди чеченцев совсем не было облысевших». «Чеченцы любят состязания. Из них вышло немало известных борцов, боксеров, самбистов. Теперь в моде карате». «В душе чеченцев живет неистребимое чувство, что они дали человечеству что-то такое, за которое оно должно быть им благодарно». «В самоучителе французского нашел несколько слов, которые очень по-нашему звучат. Жаль, что не записал».
И коронное: «Любимый спорт чеченцев — стрельба в цель». Ага.
5
Еще одно, самое печальное, открытие: ну, не люблю я молодежь, как ни стараюсь.
Писал отзыв на повесть хорошего писателя Сергея Шаргунова «Ура!» (рукопись), перечитал написанное и похолодел. Суть отзыва сводилась к тому, что автор на редкость осмысленно работает с языком, проза его точна и энергична, буквально излучает достоверность. Только вот два недостатка у автора. Во-первых, недостаток воображения, неспособность представить что-то, выходящее за рамки личного опыта. По сравнению с Шаргуновым Лимонов — просто Шахерезада. Второй недостаток — катастрофическое отсутствие иронии и самоиронии. Ни фига себе, похвалил писателя. Всем-то он хорош, только вот ни воображения, ни юмора у него нет. А что, есть, что ли? «Я хочу защитить чувства от шин черных джипов. Не хочу отдавать вам девочку, рыхлые вы скоты с холодными членами». «Выплюнь пиво, сломай сигарету!» «Утро — гантели — пробежка».
Производственная гимнастика, а не проза.
Да и радикальный социальный нонконформизм как-то подозрительно быстро становится просто модным.
Как ни странно, именно к молодым радикалам-урбанистам вроде Шаргунова или Олега ХХХ, а не к сибирским почвенникам близок вышедший в финал «Нацбеста» бывший военный летчик и писатель-патриот Вячеслав Дегтев. Он тоже умеет писать по-русски, в отличие от хотя бы Байбородина. И он тоже начисто лишен любой иронии, любой отстраненности от собственного текста. «Седой подполковник выслушал и прослезился. Возвращайся, сказал, и молись за нас, грешных, расписывай иконостас, это и будет, сынок, твоя служба. И отпустил его с миром».
Дорогого стоила сценка на церемонии вручения премии в «Европейской» гостинице в Петербурге. К столику, за которым глыбой восседал угрюмый Дегтев со своим сборником рассказов «Крест», подкрался другой финалист («Мой-мой»), милейший Владимир Яременко-Толстой, аттестованный ведущими церемонии как «половой психопат». Дегтев отчеканил: «Я бы не хотел, чтобы вы трогали мои книги. Я же ваши не трогаю».
Может быть, в этих словах и заключается некая высшая философия литературного процесса? Может, зря я все это читал? И писал?