Опубликовано в журнале Критическая Масса, номер 1, 2002
Ранним утром 21 ноября в Петербурге, в Мариинской больнице на Литейном проспекте, умер социолог и историк Алексей Марков. Закончились четыре месяца невыносимого существования, жизни без жизни, смерти без смерти в жуткой питерской лечебнице. Ему, профессионально занимавшемуся медициной как институцией, пришлось столкнуться с ней в обстоятельствах, отвергавших любую социальную аналитику. Июльской ночью, с 16-го на 17-е, он был сбит автомобилем на своей родной Петроградской стороне. Кома, беспамятство, неподвижность, дальше кончается отпущенный судьбой запас запятых — смерть.
Леша был настоящим интеллектуалом, то есть человеком, чье мышление не подчинено ни академической институции (за что был изгнан из докторантуры), ни близости к власти или удаленности от нее (был слишком ироничен и саморефлексивен). Именно здесь исток его магистрального интереса специалиста-социолога и заданной самому себе задачи думающего человека: как можно наблюдать, как можно отрефлексировать социальный опыт, и прежде всего — не простой и не легкий свой собственный. Отсюда — его внимательность к происходящему вокруг и его неустанная забота о своем мышлении, отсюда — его феноменальная жадность до смыслов повседневности.
Он много и с удовольствием работал, быстро закончил диссертацию, рано начал писать и печататься, свободно овладевал все новыми интеллектуальными пространствами. Много и с удовольствием общался, был легок на подъем, без труда переходил из одного социального мира в другой, везде становясь своим: сначала академически близким филологам, затем художникам, кинокритикам. Был по-настоящему педантичен и обладал редким вкусом к жизни. Был страстным галломаном и вегетарианцем. Был идеальным собеседником, человеком “Пира” — тем, кто забывает о физическом времени, пока не сказано все о самом занимательном и важном. То, что он говорил — о последних книжках Агамбена или Бурдье (Лешина начитанность на нескольких языках была поразительной), о политике, о знакомых ему не понаслышке парижских кафе, шведских клиниках и многом другом — было невероятно интересно.
Он бывал порой печальным, наивным или неоправданно беззаботным, но всегда был умным, продуктивным, полагающимся только на себя и — невероятно открытым. Веселость и свободное мышление, настоящая страсть понимать — были его подлинным существом. Ему всегда и на все хватало времени, о котором он вовсе не думал — теперь оказалось, что у Леши его больше нет. Каждая встреча с ним была из тех, что предполагают продолжение бесконечного разговора. Трудно поверить в то, что этот разговор закончен навсегда.
Прощай, дорогой друг.
Дмитрий Калугин, Аркадий Блюмбаум / Петербург, 24 ноября 2002