Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2025
Виктор Фет родился в 1955 году в Кривом Роге. Поэт, драматург, переводчик. Автор многочисленных публикации в периодике США и Европы. Преподает биологию в Университете Маршалла (Хантингтон, Западная Вирджиния).
В МУЗЕЯХ
Я пробегал Софиею и Веной,
сквозь залы бесконечного музея,
на кости и развалины глазея,
не чувствуя, как патока веков
налипла на листы черновиков
и притворилась истиной нетленной.
О, как я был польщен и горд, когда,
туристам оставляя города,
спускался в отворенный мне подвал
увидеть то, чего никто доныне
в пустыне горной и в морской пучине
не отыскал и не зарисовал.
Естественно-научная стезя,
что нас ведет, безумием грозя,
в удушливую глубь иных времен,
усердно тренирует взгляд умелый
в саду, где каждый стебелек учтен –
но плод познания сгнивает переспелый.
Что остается нам в сухом остатке?
Бескрайняя эрозия равнин,
смывающая слой истертых глин
творения, и в новом беспорядке
укладывающая хаос дня,
уже не станет вдохновлять меня.
Теперь я вижу, как любовь к детали
уничтожает память о забытом.
Не открывай страниц моих; не трогай
коллекций пыльных; новою дорогой
в те небеса, где мы во сне летали,
уйди в зенит над Римом и над Критом.
ДЕТСТВО
День начинается со звуков, и сперва
из них неясные плетутся кружева;
они идут мелодией одною,
их толпы движутся передо мною;
я помню, как слова грядущих дней
всплывали в памяти и сращивались с ней,
простертые на двадцать тысяч лиг
в неистощимые страницы книг.
И вправду, мир был нов: за каждым поворотом
вулкан взрывался, и с британским флотом
корсар сражался, и туземцев рой,
распавшись в сельве жаркой и сырой,
нас окружал, и мутная вода
таила неизвестную заразу,
и наш корабль пересекал тогда
созвездия, неведомые глазу.
Планеты были крупны и близки,
и полудрагоценными камнями
сияли нам сквозь тайный мир строки,
чей алфавит мы прочитать умели,
выписывая на своих листках,
и звезды вспыхивали между нами,
и твердый руль сжимали мы в руках,
держа свой путь вдоль нужной параллели.
Но мир бескрайний оказался шаром,
горючей древнегреческою сферой:
пустые воды вспыхнули пожаром,
ртуть знания оборотилась серой;
в дымы оделась дальняя земля;
нам некуда уйти со скользких палуб,
саргассовые движутся поля,
и океан не принимает жалоб.
Нам есть что завещать истерзанному веку,
листы промокших карт перебирая:
нам удалось тогда дойти до края,
найдя северо-западный проход.
Взгляд поднимается в ночные облака,
где теплятся остатки звезд, пока
нам не захлопнут старый переплет
и книгу не вернут в библиотеку.
МОСТ
памяти Игоря Северянина
Обрушившийся мост, заросший ежевикой,
соединявший берега реки великой,
два полушария распавшегося сна,
следы опор, увязшие в песках, –
картина черно-белая; она
не найдена в моих запасниках.
Во сне я возвращался в дневники,
забытые на берегу реки,
где на гравюре резкие штрихи
обозначали чаек на песке,
где я прилежно сочинял стихи
на высохшем и мертвом языке.
Теперь мы понимаем, что места,
включающие месяцы и годы,
меняются быстрей, чем наши сны,
всплывавшие до мировой войны
еще по обе стороны моста,
обрушившегося в ночные воды.
Река ушла под слой опавших лет,
и едкий дым объемлет шар земной –
а мост, которого уже и нет,
покрытый инеем и вымытый грозою,
все в памяти стоит, ажурный и стальной,
увитый засыхающей лозою.
ВРЕМЯ ЧЕРНОЙ ДЫРЫ
1.
В контрнаступлении ума
на мир безумия прямого,
когда действительность сама
застыла и заражена,
мое исчезнувшее слово
светясь, как придорожный знак,
еще взлетает в сферы сна,
где дыры черные открыты.
В нам достающиеся дни
слова забвению сродни,
а не кровавой и простой
работе памяти, сквозь вены
протискивающейся, как
последние эритроциты
через обрушенные стены
на берег дикий и пустой.
2.
Май на исходе; книг стада
печатаются в храмах Слова,
где мы храним свои архивы:
они еще не онемели
пыльцою века золотого,
но я уже пишу стихами,
которые отчасти живы,
отчасти же окаменели.
Мои слова дрожат, как пламя
свечи, зажженной в те года,
где вечность пропадала втуне,
но маи перешли в июни.
На побережии из Грина
слова сгорели в этот год,
и речь мою заносит глина
давно изученных долгот.
3.
Вам, кто в грядущих дивных сказках,
в сетях мыслительных и вязких
объемлет новые века,
сама возможность языка
смешна; слова, как клубы пыли,
давно уже исчезли – или
их запретили и забыли;
но здесь они живут пока.
Возможно, то, что видим мы,
для вас уже не любопытно,
ведь ваши сны из светотьмы
текут раздельно, а не слитно;
но здесь они и начались,
где сила слова разделяла
свои исходные начала,
спускаясь вниз, взлетая ввысь.
4.
По краю сущностей несметных,
за миллионы звездных миль,
пунктиром троп едва заметных
сквозь полыхающую пыль
до вас доходит тусклый свет
пожара наших мыслей сонных,
на этих берегах спаленных
всего за пару скорбных лет.
И, если можете, взгляните:
в старинной книге у меня,
здесь, на полу возле дивана,
следы от нашего огня,
как от небесного вулкана,
наглядно изображены
на неизвестном алфавите
среди исчезнувшей страны.
НЕ ВИДНО
Не видно Гриффита: он в темноте
бинты сдирает, как покровных тканей
коросту белую, сливаясь с пустотой.
Ах, физика! Мгновение, постой –
мне формулу увидеть удалось,
которой нет страшнее и желанней
на в клеточку расчерченном листе;
её лучи пронзают нас насквозь.
Столетие усердное прошло;
мир этот есть дробленое стекло,
и наша плоть невидима друг другу,
покров сдирает слабая рука,
частицы света поднимают вьюгу,
и пустота восходит в облака.