Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2024
Шамшад Абдуллаев (1957–2024) родился в Фергане. Поэт, прозаик, эссеист. Лидер «Ферганской школы поэзии». Лауреат Премии Андрея Белого, премии журнала «Знамя», Русской премии. Постоянный автор «Интерпоэзии».
АКРОТИРИ
Час жалящей мошки в детстве
всегда полдень в шестьдесят шестом году
в шортах шли вдвоем к местной
мутной речке в сердце
лета среди
приземистых дувалов в конце
само собой обшарпанного квартала мальчик
сосед месхетинец твой друг шли вдвоем
как же
звали его Рамазан будто он
заранее обитал внутри
собственного имени под вами
совсем рядом вы видели свои
босые ноги
с кайфом давившие пухлую пыль
(как раз тут
хранится время) словно две
угольнотонкие антилопы были
ни для кого красивы под пеплом
тогда еще до черных полковников до
сих пор
ДЕТСТВО. 1962 ГОД
Буро-серый паук
величиной с большой палец
пятилетнего мальчика быстро,
быстро ускакал по дощатому полу
в дальний угол твоей комнаты, и на миг тебе
померещилось, что
в панике этот мох на ходулях
в твою оглядывается сторону; ускакал
на одиннадцати ножках, endecasillabo,
в пустой проем, в тот прямоугольник, где
распахнута дверь, в пустой проем,
который стал моментально
входом и выходом одновременно,
входом-выходом вместе.
МУТНАЯ РЕКА НА ЮГЕ
Пепел, давно
сжатый, блестит
в алмазной облатке, еще не
подожженной нитью
накаливания внутри
верандного нимба. Чуть позже
первая пыльца
в оливковом удушье июльской ночи
плавной спиной повернулась к луне,
хотя воскресшему в любом месте страшно всегда.
К тому же всхлипы слышны внизу,
ищущие взахлеб свои далекие руки
в соцветии гримас рыхлых волн,
в глинистом гуле ворочающейся влаги.
ФИЛЬМ, «НИТЬ»[1]
Промельк – из
тандырного ока
выпархивает удод – бесшовен:
июльского полдня помин
одной касыдой раньше
вправе начаться; старость теперь,
само собой, не хочет знаться
с «множеством», с «разным»
у зримого лишь ей
выхода вниз, сразу вверх
через акме и
спесь (которая верит – «не мое»
как раз обернется «не моим»)
всяких биографий снова вниз;
полевые черви спинами ползут
по горкам глины
взрыхленной дехканским мачете земли:
по весне еще спеленатое копошение,
надпочвенный родимец в рапиде,
млечный путь беспозвоночного зрения. Разве?
О чем речь? Из-за
чего весь кипиш? Спрашивает кто-то и
(взамен экрана в захолустном театре висит
ороговевшее полотно бутафорского загробья)
не смотрит в ту сторону, куда
направлен вопрос, унесший в себя
за шесть секунд все кадры
десятиминутной пленки. Чигирь,
светло-серые лодки на сей раз у входа
(на сей раз у входа) в приземистую мечеть,
кашгарские серьги, твой хохолок
над стеной мазара; exeunt.
ДВА СТАРЫХ АНАШИСТА БЕСЕДУЮТ О ДВУХ СЛУЧАЯХ НА ЧЕМПИОНАТЕ МИРА ПО ФУТБОЛУ В МЕКСИКЕ
Он вдруг вспомнил гол Тостао с острого угла перуанцам в семидесятом (мягко и мякотно загудела твоя лежавшая на резном, дощатом барьере правая рука от, казалось бы, неминуемого в жарком воздухе полуденного воркования коричневой горлинки, сидевшей чуть ниже твоей ладони в лепестковых бликах на гипсовом седле верандной колонны) году.
Ты вдруг вспомнил стих Джона Эшбери: «на краю дыхания существуют цветы, слабые, там оставленные лежать». Здесь перед словом «слабые» и после него поставлены запятые, как двойной гипноз; нам тут преподносят до миллиметра сиюсекундную и умнейшую пунктуацию, словно автор выдержал неимоверно красивую, кратчайшую паузу, на миг лишь опережая давно забытую сцену воскресения из мертвых, будто Пеле почти с ювелирной непоправимостью остановил время в литургически мешкающей обработке мяча и отдал неугасимый, замедленный, эпический пас Карлосу Альберто, гарантируя своему другу золотую нишу в истории мирового футбола и приглашая его в мир богов. Алвидо[2], Джанни Ривера. Тем временем внутри фразы «там оставленные лежать», далеко внизу, молодой господь простерся в материнствующих руках.
ХУМ
Июльское солнце, но
все еще светла
на подкове пористой дахмы
стезя твоей золы.
КНИГА БЫТИЯ
Снесли все старые дома
вырубили деревья рыхлость
люмпенских личин а рядом
под боком пятая колонна
толкует вернее
заливает о римском
универсализме воробьи
ссохшаяся стая в наседных пятнах
прячется где-то в долине
лишь майны скрипят с раннего утра
на ошметках айвана –
сохибкирон тимур кучасида яшайсизми?[3] –
le premier homme не говори дом
и струи помоев по
дороге на базар
свиваются с дрожью мира но
в тупике глинобитного проулка
семилетний пацан правой
босой ногой в цыпках
давит лукавый извив
СПЕЛЕОЛОГ. ФРАММАРТИНО
Пламя ползет по обложке
Bianco e Nero (или
другого журнала, Epoca) и
в середине секунды
чернеет на донных
ступенях земного отверстия (подальше,
скажем, от сезонного ручья, в котором
столбчатые жабры
замирают в проточной воде),
чтобы лишь пепел искрился,
как последняя пастьба на большом экране.
ВОПРОСЫ ФЕРГАНСКОГО АНАШИСТА О МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ
Почему Робер Бразийак посетил
Катынь что там
он делал почему
Адам Мец назвал свой труд
«Мусульманский ренессанс»
там ведь там в общем
сплошные педики в этих
халифатских джаннатах почему
деснице Искандара в одной
суфийской поэме времен
Хусейна Байкары воздал
хвалу Н. Конрад Николай
Конрад воздал хвалу
этому чуду словесности какие
приводит он примеры
термину «Жэнь»
я не помню почему
один тип назвал лучшим
описанием в мире нудный
перечень кораблей в «Илиаде»
почему не
перевели на
понятный нам язык
стихи Эме
Сезера допустим или роман
«Два штандарта» одного
якобы фашиста (а я
думаю что лучший гол
в истории футбола гол
Скьяфино в пятидесятом году
бразильцам) а
туркестанские легионеры знали
что творят или
так и будут с того
света внушать нам о
красоте
алеманского туранизма какая
стояла все же погода
в тот полдень когда
Милле выводил в нижней
правой части «Лоренцо и Изабеллы»
три буквы P.R.B. и
как погиб Анджей Мунк
кто был в тот раз за рулем
отказали наверное тормоза
знал ли Мунк о судьбе
своей «Пассажирки» знал ли
Дэвид Локк что не
покончит с собой в конце съемок
так решил режиссер
сказал (кому никому) оператор
Лучано Товоли разве Томас
Стернс Элиот сочинил в постели свое
предисловие к «Ночному лесу» Джуны
Барнс что
что что
ты говоришь братан
схож я схож с рабочим из
одной вещи Брехта моя
неосведомленность о
прошлом говори
делает продолжай меня
лучезарным как утро на
улице Тантана в махалле Чек-Шура[4].
ОСКОРБЛЕНИЕ ПУБЛИКИ
Кто-то костяшками пальцев пчелу
на стенном ребре раздавил,
будто хотел ею не быть
в следующей жизни. Речная
вода быстро-быстро
мелькает в хинно-синих
отверстиях угловатого льда,
снятого в режимном свете. Когда
обращаешь внимание на
вещи, начинаешь их
замечать? Совсем
не так. Совсем не так в толще тел
(единственных не-теней,
умеющих роптать) – смотришь
в такой момент
из пещеры в пещеру: il buco[5].
Редкий случай. Короче,
кому-то неймется найти
что-то одно, именно «это», другое –
не собственное умерщвление в чужом лицедействе,
не стоглавую гидру.
БАЛЛАДА
Прошлое уже наступило:
Умар-шайх упал с голубятни
в терновую дарью, и
сочнее вострится очеретина его сына[6]; зной
сгущает белизну мужской рубашки
с закатанными рукавами в полдень
душистого полыхания; пустырь
весь сверкающе сер
для велосипеда семидесятых годов; на
многих вещах Obscured by clouds
лежит кипарисная тень Сида Барретта; двери
одноэтажного длинного дома бирюзового цвета на
краю песчаного адыра в Центральной Фергане
хлопают в жаркий ветреный час
в продуваемых летних комнатах в Язъяване[7]; старик заходит к себе, спящему, к себе,
тогдашнему, – в спальню
семилетнего мальчика, смугло-пшеничного и
черноволосого, каким он
(взрослый теперь), словно впервые, был
в шестьдесят четвертом году,
чтобы чустским[8] ножом
в муслиновой атмосфере пригородной сиесты
перерезать пацану оливковое горло,
как почти полувековой давности спелый инжир
именно в ту пору перед сухой прохладой.
КАК ФИЛЬМ СУЛЕЙМАНА ХОДЖАЕВА. 1933 ГОД
Изувеченный, лежишь без
голоса в лавовой нише,
на отвесной глине
далекого хазрата (там,
внизу, ты снял
два-три кадра, в долине,
среди химер младоферганской бойни?
ошибка? зачем
такая жертва? чтобы рыть однажды
туркестанскую яму себе?),
и ждешь вне времени, когда же
кто-то придет, чтобы снова
тормошить в раннее утро твое
пергаментное окоченение; потом
кто-то придет еще, второй,
схожий сразу
с двумя вестниками последних вопросов из
твоей третьей жизни, кто-то
с обветренным на
близком воздухе двойным лицом.
Когда это было?
Теперь никому не
важно, что ты
неумолимо становишься модерновой тенью
и, как новый фаранг, одновременно
собираешь камни и
разбрасываешь камни.
ДВА ЭПИЗОДА
Уже в своей ферганской силлабике Фуркат видно сразу старался «как говорил так и писать» за пятьдесят примерно лет до Кеннета Рексрота И блеклость именно о ней спросила мать шарлевильского беса «о чем ты тут рассказываешь» ровно о том о чем там написано Блеклость совсем еще не дерзкое эстетство не дерзость знающего среди сонных но вестник сказавший пацану кажется в одном сезоне в аду или в озарениях «никаких поручений» оттуда из иной складки складок Но кто наследует блеклость (ты бы лучше фильм дурак о своей долине снял учись у Теренса Дэвиса «время и город» и мы такими ведь были когда-то как вы сейчас) – именно те кто увяз в медовой укутанности исключительно своего везения Внизу в саду чья-то скудельная ладонь «темная сугубо темная» в тени шершавела в почти воздушной люльке летнего тепла всегда колкого в полдень от мерных накатов пыльного ветра
САРТ БОЛАСЫ[9]
Абориген в упор не видит
вереницу морпехов на расстоянии двух
метров от
него не видит ни
их касок ни их
гулких сапог ни их
самих в полный рост
грязных уставших – так
неймется не найтись
бледнеющим даже вблизи
испанским галерам в мушиных зрачках
монголоидной головоломки
ЛИШЬ В СЕРЕДИНЕ ЛЕТА
Хурма, инжир, кувинский гранат,
пурпурный, как шов
памиро-ферганского камзола.
Она впервые здесь: теплота еще
не состоявшейся вычурности в июльский полдень.
[1] «Нить» – мультфильм Сергея Алибекова. (Здесь и далее – прим. авт.)
[2] Алвидо – прощай (узб.).
[3] – Вы живете на улице Сахибкирана Тимура? (узб.)
[4] Чек-Шура – старый квартал на южной окраине Ферганы.
[5] Il buco – дыра (итал.). Речь здесь идет о фильме «Дыра» Микеланджело Фраммартино.
[6] Его сына – имеется в виду Бабур (1483–1530), князь Ферганы, поэт, основатель империи Великих Моголов.
[7] Язъяван – патриархальный городок в Ферганской долине.
[8] Чуст – городок в Ферганской долине, славится производством художественных ножей.
[9] Сарт боласы – дитя сарта (тюрк.).