Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2024
Римма Нужденко родилась в Санкт-Петербурге. По образованию инженер. Автор критических статей в журналах «Знамя», «Этажи», «Новом журнале» и ряде других изданий. Живет в Нью-Йорке.
И лишь когда весь пепел в пыль сотрут
лавины сих песчаных орд и множеств, –
тогда они, должно быть, впрямь умрут,
исчезнув, сгинув, канув, изничтожась.
И. Бродский. Исаак и Авраам
«Есть города, обреченные на умирание. <…> Я помню, как в окнах напротив почти одновременно выключался свет, и люди один за другим выходили в морозную ночь. Я видел это из своего окна и понимал, что это всего лишь вопрос времени».
Так начинает Каринэ Арутюнова свой рассказ «Два Авраама»[1], который для меня, читателя, проделавшего длинный путь понимания ее прозы, стал откровением. Скорее даже озарением. Эта история потрясает тем, что в ней нет ни малейших иллюзий. Казалось, что ответ на вопрос «Отчего рассказы и повести автора так переворачивают душу?» уже был найден за время этого долгого пути. Конечно, дело в той особой свободе авторского взгляда, стиля, мастерства, языка наконец, которые создают эпическую картину человеческой жизни и предоставляют тебе право на собственную свободу в путях ее постижения.
Всё это безусловно так, но рассказ, о котором идет речь, пошатнул, казалось бы, уже устоявшееся, соединив в себе ужас и величие. Надо было искать точку опоры, текст своей мощью сбивал с ног, и каждая строчка несла смысл и порождала зримый образ. Возникали философские и библейские аллюзии, параллели со средневековой литературой и живописью самых разных по стилю и времени мастеров.
Образ завязывается в самой глубине ада, в кромешной тьме, куда гул жизни доносится вместе с выстрелами, – там, откуда герои шли в свой последний путь. Речь о страшных событиях XX века.
В своих повестях и рассказах о прошлом еврейского народа писатель и художник Каринэ Арутюнова создает трагическую фреску, в каждом штрихе которой содержится не только беспощадная правда, но и любовь и сочувствие к людям, ставшим жертвами этой истории. Именно любовь и сочувствие наделяют прозу Каринэ внутренним озарением, особой тонкостью и проникновенностью в описании судеб и характеров героев. В их судьбах невозможно ничего изменить, эти люди были уничтожены, и только удивительная память писателя, как немой свидетель ушедшего, позволяет прожить их непрожитые жизни.
Дочитав рассказ «Два Авраама», ты остаешься с ним – тот редкий случай писательского мастерства, когда дописанная картина не финал. У читателя остается возможность додумать, дорисовать образ, восполнить недосказанное собственными мыслями. Этим волшебным искусством – по словам Набокова, «сделать читателя зрителем» – Каринэ Арутюнова владеет в совершенстве.
Отражение в литературном произведении глобальных моментов истории требует сложного описания, особенно в жанре короткой прозы.
С самого начала читатель понимает, что по тексту придется идти извилистым путем, перешагивая во времени и в пространстве, то украшенном светлыми воспоминаниями, то прореженном автоматными очередями и пропахшем дымом и гарью; идти гулкими шагами вдоль бесконечной стены смерти на фоне разноцветной праздничной иллюминации в городе, готовящемся к Рождеству.
«Нет ничего более веселого, обнадеживающего и лживого, чем праздничная ярмарка во время войны. Рождественская пытка весельем».
Я шла вдоль кирпичной стены с героями ее прозы, я хотела быть (и была) им сопричастна, но и не могла избавиться от вопроса: «Неужели этот проход вдоль стены никогда не закончится?» Здесь, как и в других произведениях, проявляется безусловный дар Каринэ: отойти в сторону и позволить героям и читателю вести свой разговор – трагический разговор, в котором заполненные до отказа ячейки памяти становятся все более явственными воспоминаниями, где не угрожающий «запах надвигающейся беды» (как в рассказе «Свет далеких окон»), нет: беда – вот она, здесь.
«Я» читателя рядом – вместе с Абигайль и Руфью, детьми Авраама, героя нашего рассказа, вместе с героями других произведений автора: Зямой Гринблатом и Оскаром-Циферблатом, вместе с отцом и сестрами Сони из повести «Блаженные», вместе с девочкой Риммой, на руке которой тикали часики.
Они, часики, показывают прошедшее время, преломленное в сегодняшнее настоящее. Здесь они все, и память навеки сохранит их имена. «Выбранные богом» – так говорила одна из героинь автора. Нам не дано знать, повторяли они эти слова, уходя в свой последний путь, или нет.
История как бесконечное движение по кругу или, точнее, по спирали.
Через всю прозу Каринэ Арутюновой я шла к этому рассказу, и мне важно было найти истоки. Текст библейской силы, он поднимает события на огромную высоту, он становится знаковым. Это не просто рассказ. Это символ. Плач.
Откуда эта вспышка в момент приближения к смерти? Мощь этой прозы такова, что ты оказываешься в луче света, рассекающего страх.
Из ветхозаветного мира, из Библии, вел меня голос пророка Авраама, чтобы привести к Аврааму, лирическому герою рассказа. Этот голос, звучавший веками, стал явственен: «И Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое; и будешь ты в благословение» (Бытие, 12:2). Ему вторил голос Пауля Целана и его «Фуги смерти», одного из самых выдающихся произведений-свидетельств о времени уничтожения евреев нацистами.
Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые
он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
в том доме живет человек о золотые косы твои Маргарита
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель
золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь[2].
На фоне красоты рождественских огней вырастает картина другого мира. Он становится твоим, ты дышишь внутри этого постоянно преломляющегося времени-пространства, создающего свой объем, свою оптику со своим углом зрения. Текст становится твоей жизнью, дарованной высоким талантом Каринэ Арутюновой, жизнью со специфическими, своими звуками, цветом, запахом. Со своим голосом.
Этот голос рефреном звучит в тексте: «Вы еще не были в гетто? Сходите непременно в гетто…»
Будничный совет, сегодняшняя реальность. Ничего особенного, кроме одного: ты видишь, как открывается пространство и включается время, и тогда строки Ветхого Завета пересекаются с железнодорожными линиями, ведущими к последней остановке, и словами прощания. Жизнь возвращает детали с фотографической точностью. Главное – не потерять эту нить.
«Как пахнет жизнь, подаренная… господи, ни за что, просто так, еще одна. Новая, неизношенная, целая» (Каринэ Арутюнова, «Свет фонарика, или Повесть, написанная в темноте»).
Из подвала дома на территории Варшавского гетто ведет свой рассказ автор. Мы помним его название – «Два Авраама». В этот подвал, где сидит Авраам… Но лучше процитируем: «Сколько дней он просидел в подвале? Месяц? Два? Год? Там только и были что крысы. С одной из них он вел долгие ночные беседы. О, это была умнейшая крыса, с могучим интеллектом. Он звал ее Авраам».
Авраам-человек и Авраам-крыса.
Образ крысы в литературе вызывал обычно отвращение – это и Крысиный король в «Щелкунчике», и крысы из романа Альбера Камю «Чума», где они разносчики смертельной болезни, и крысы в романе Оруэлла «1984», где они должны сожрать героя и где они являются образом тоталитаризма – серой массой, готовой на все. «Защити от крысы и помилуй!» – пишет Николай Гумилев в стихотворении «Крыса»…
Тем изумительнее преображение этого грызуна в рассказе Арутюновой, где крыса – антропоморфный двойник человека – является символом добра. «В конце концов, Авраам был единственным живым существом на расстоянии вытянутой руки». Авраам-крыса уходила, возвращалась, снова уходила, снова возвращалась, принося Аврааму-человеку то свечной огарок, то корку заплесневелого хлеба, и она понимала обращенные к ней слова и словно бы являла собой метафору надежды.
Из подвала дома на территории Варшавского гетто ведет свой рассказ автор. Мы помним его название – «Два Авраама».
Авраам-человек и Авраам – пророк древней веры, родоначальник еврейского народа.
Переклички этой не избежать. Вот только у библейского Авраама все сложилось удачней. Удачней? Это еще как сказать… Но Бог наделил его потомков избранностью, Он обещал им землю Ханаанскую в собственность, а исключительная связь Авраама с Богом приняла форму союза (завета). Что есть, то есть.
Авраам-человек вспоминает свою семью. В этих видениях ему являются круглый стол и сервиз на двенадцать персон, Соня, Шимек, Руфь, Юзек, Суламифь… Конечно, на этом имени мы вздрагиваем – еще одна перекличка с Библией – «Песнь песней»…
«Была ли Суламифь? Была ли она? Или это плод его воображения…
Как алая нить – твои губы, как дольки граната виски твои. Шея твоя подобна башне Давидовой. Мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей как запах Леванона».
На имени Суламифь мы неизбежно вновь вспоминаем «Фугу смерти»:
золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь
«Пепельные твои Суламифь» – мы понимаем, что это значит: пепельные волосы еврейской женщины и золотые косы немки Маргариты, символа фаустовской немецкой женщины.
Мы знаем, чем эта история закончится, и Авраам-крыса, на мой взгляд, гениальная метафора перевернутого мира, где понятия добра и зла поменялись местами.
«Память никуда не девается. Невозможно заткнуть дыру. Невозможно не знать. Невозможно не помнить. В этом доме жила Суламифь».
Авраам не видел, как ее прекрасные волосы стали пепельными, она сохранила в его памяти свой библейский облик.
Лирический герой и пророк Авраам – два образа из разных времен. Пророк, предвещавший испытания своему народу, и Авраам-человек сходятся в метафизической точке воплощения этого предсказания: в подвале дома внутри гетто.
Здесь возникает эффект неразрывности прошлого и настоящего, и наше восприятие, обусловленное этими перемещениями во времени и пространстве, обретает подлинную глубину.
«И сказал господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего в землю, которую я укажу тебе» (Бытие, 12:1).
Мы видим постоянное сплетение тем – то исчезающих, то появляющихся, как темные и светлые пятна.
Светлые – благословение: «Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение;
Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные» (Бытие, 12:2–3).
Темные – вот они:
Все, что случилось,
Уже потом.
Гул, обвал, тишина.
Дом, погруженный во тьму,
Вспыхнул огнем.
Это был явный знак –
Тем, кто снаружи.
Мы живы. Мы есть.
Шорох, треск патефонной иглы,
Всплеск весла по воде.
Так начинался день.
В стаи сбиваясь, мы шли на восток.
Каждый нес то, что мог унести, – книгу, огрызок свечи.
Женщины древний лик, письмена морщин.
Будто роспись храма.
Обними, заклинает она, примеряя саван.
Чья-то жена, дочь.
У нее на груди имя отца или сына.
Что-то еще…
Помню, нас было много,
Мы шли, покидая тех, кто уже не мог.
Или они покидали нас, не суть.
Погруженный во тьму, дом молчал.
Он все помнил, каждым проемом, окном,
Всех, кто в нем жил, и тех, кто, ушел,
И тех, кто наперекор всему,
Шел (оставаясь на месте),
И, точно жук скарабей, тащил этот груз,
На плечах, на спине…
Но что было потом,
Хоть убей, я не помню.
Ночь. Вокзал. Циферблат.
Вагон качало. Поезд шел на восток.
Каждый, в ладони зажав,
Нес связку ключей.
И это был знак.
(Каринэ Арутюнова. «Так начинался день»)
Голая, неприкрытая правда. Цивилизация на краю бездны, и в рассказе нет никаких иллюзий, что мир сможет на этом краю удержаться.
Сегодняшняя рождественская ярмарка там, где была смерть? А где ее устраивать, эту ярмарочную красоту, если смерть была везде?
«Вы еще не были в гетто? Сходите непременно в гетто, послушайте про гетто, – вот в этом самом месте было гетто».
Язык прозы автора, ее протяженная, красивая «кружевная» фраза в этом рассказе становится жестче и короче, как будто в какие-то моменты у автора прерывается дыхание… Но нет, его должно хватить, чтобы выжить.
Возникающие образы: пророка Авраама как божественного начала, главного героя Авраама, удерживающего тонкую ломаную линию жизни, соединяющую его прошлое с его настоящим без надежды на будущее, и крысы как антропоморфного символа добра, – держат на себе эту страшную, абсурдную и человечную историю. Да, глубоко человечную, потому что герою протянута рука (именно – рука!) крысы, способной оценить всю меру страданий человека.
Великий рассказ.
[1] Арутюнова К. Рассказы из цикла «Два Авраама» // Волга. 2024. № 1.
[2] Перевод с немецкого Ольги Седаковой.