О книге Ивана Жданова «Ангел зимний, ангел летний»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2024
Борис Кутенков – поэт, критик, литературтрегер. Родился и живет в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор пяти книг стихов и многочисленных публикаций в журналах «Знамя», «Октябрь», «Новый мир», «Интерпоэзия», «Новая Юность» и др. Редактор отдела критики и публицистики журнала «Формаслов». Редактор отдела поэзии портала «Прочтение». Организатор и ведущий литературно-критического проекта «Полет разборов» (с 2014 года).
Книга избранных произведений большого поэта[1] – образцово незаметная, просто-таки в духе эпохи, где все мало-мальски значимое общей не уходит судьбы. Вышедшая в серии библиотеки журнала «Алтай», на его малой родине, и распространяемая, насколько мне известно, лишь по местным библиотекам. Если бы не рецензия Михаила Гундарина в журнале «Плавучий мост»[2], вовсе бы ничего не знал о ней… Издательское послесловие сообщает, что ранее в этой серии появились сборники стихов «Владимира Башунова, Леонида Мерзликина, Николая Черкасова, Марка Юдалевича, Геннадия Панова, Василия Нечунаева, Игоря Пантюхова, Татьяны Баймундузовой, Елены Безруковой, Надежды Балакиревой и др.» Кто они – не знаю; наверное, достойные люди. Однако книга классика в этой серии выглядит залетной – и праздничной – ласточкой, вновь давшей повод поговорить о его наследии. Прочитать с самого начала, с тех вещей, которые сделали его заметным в 80-е, – до текстов новейшего времени. И не только в поэтическом спектре – а эссеистику, заметки…
Итак, что мы знаем об Иване Жданове?
Метареалист. Дискуссии об этом явлении ведутся до сих пор; журнал POETICA недавно посвятил осмыслению термина огромный опрос, в котором приняли участие и современные исследователи поэзии, и молодые поэты, которых сегодня относят к этому течению, и участники тех литературных споров 80-х[3]. Сам Жданов в интервью 2009 года отрекся и от метареализма, и от метаметафоризма: «Метареализм – это нечто, показывающее реальность из-за пределов реальности. У математика Гeделя есть теорема о неполноте, которая звучит в гуманитарном переводе так: система сама себя не может описывать тем же языком, на котором она описывает другие системы. Чтобы обсудить эту систему, нужен некий сверхъязык, который находится за ее пределами. Вот почему мы не можем описать сам человеческий язык. <…> Выходит, что понятие «метареализм» – это большая и сомнительная претензия. Вот почему я был против этого. Но еще более странно звучит в нашем случае придуманное Константином Кедровым понятие метаметафоры. Что значит перенос переноса? <…> То есть метаметафора – то, что за пределами метафоры. Опять сомнительный получается смысл…»[4] О своей же принадлежности к поэтической группе высказался еще более жестко: «Я считаю, что понятие поэтической группы – это молодое дело. Когда человек ищет себя, когда нужна акустика, соревнование»[5]. Оно и понятно – стремление отмежеваться от «коллективного», навязшего в зубах…
Виктор Куллэ свидетельствует: «Когда в 1986-м я приехал в Москву, чтобы поступать в Литинститут, едва ли не первыми литературными именами, услышанными в недрах общаги, стали имена поэтов-метаметафористов: Жданова, Еременко, Парщикова. Их обсуждали активно, равнодушных не было. Ошеломлял разброс оценок. Кто-то полагал, что все это лукавый выпендреж, за которым ничего не стоит, кроме желания литературного скандала – кто-то с ума сходил от восхищения и подражать пытался»[6]. Сам Жданов в упомянутом интервью вспоминал об этом с иронией: «А что касается языка “не всегда понятного нам”, то когда-то давно (вы это время не застали по молодости лет), после выхода моей первой книги, развернулась целая дискуссия в “Литературной газете”, нужна сложная поэзия или нет. Межиров, например, высказался, что на вершине поэзии метафоры вообще нет. Даже до моих родственников весть дошла, они стали говорить: “Смотри-ка, там нашего Ивана что-то треплют из газеты в газету!”»[7]
Затворник, на долгие годы ушедший из поэзии – и в поэзию вернувшийся. «Иван Жданов уже лет 15 стихов не пишет. <…> И здесь, в случае с Иваном Ждановым, мы сталкиваемся со странным для русской словесности феноменом: жизнь поэта оказалась длиннее его лирики. Иван говорит в своих интервью и частных беседах, что писать стихи ему “стало неинтересно”, и он ушел в фотографию. Казалось бы, замечательно! Однако русский читатель жесток. Он требует от поэта не фотографий, а стихов. В последнее время общение Жданова с поэтическим народом напоминает фарс: ему устраивают выставки его фотографий – только для того, чтобы он… снова почитал стихи»[8]. В книге, впрочем, есть раздел «После 2017», включающий и стихи, – о нем еще скажем позже…
В остальном датировки стихотворений в книге отсутствуют – а жаль; о хронологии остается лишь догадываться по широко известным текстам. Откровенно слабых, юношеских стихотворений тоже нет – впрочем, остается только догадываться, не было их вовсе или же автор изначально проявлял строгость к отбору. Везде – узнаваемая холодноватая интонация; уникальное отношение к пафосу, который здесь не дискредитирован, и даже «ангелы» становятся из примет общепоэтического словаря важной частью высказывания. В стихотворении, написанном как палимпсест пушкинского «Пророка», смех подходит вплотную, ангел «пятью перстами» «срывает язык за языком», опустошает «душу теплую, живую»; высказывание прочитывается как разговор об опустошающем смехе (иронии?) вслед за известной статьей Блока и, возможно, как некая полемика с концептуализмом. Заканчивается все многоступенчатым сравнением в пастернаковском духе, которое, по Эпштейну, настоящая метабола, пример взаимопричастности явлений; если же верить комментарию Жданова, такие сравнения для него – контрапункт, намеренный парадокс, от которого он со временем ушел в сторону усложнения системы[9].
Спроси у ангела: который
из всех грехов ему – не грех?
Как ивы тихие в озера,
свисали плечи в мертвый смех.
Важный и неизменный пункт этой поэтической системы – отсутствие лирического героя: за это ругала советская критика, но возможность такого отсутствия отстаивал Михаил Эпштейн в статьях о «новых» поэтах-метареалистах (вводя термин «лирическое оно» как субстанцию, высшую по отношению к «герою», инобытийную). Сам поэт затрагивает тему лирического героя в одном из эссе книги («Беззащитное мужество Евгения Блажеевского») – объясняя свое отрицание понятия: «Ведь каждый из серебряного века выстраивал свою биографию в своем письме не менее как житие. Для нас они были как святые. Но держаться на их уровне было нелегко. Надо было обладать таким же даром несомненности своей жизни. А вот этого-то как раз не хватало нашим современникам. До трагичности судеб было далеко. Хотя… Жизнь всякого по-своему трагична. А трагичность – это то, что приводит к катарсису. К просветлению. А его что-то не чувствовалось в стихах моего поколения. Поэтому отчаянье, боль утрат и невозможность построить свою судьбу вопреки сложившейся исторической ситуации перерастало в уныние, в нудьбу, нытье. От этого сводило скулы, это раздражало». И далее: «А напрямую никто и не хотел говорить. И вовсе не из опасения подвергнуться преследованиям властей, органов. Открытая гражданственность претила, считалась дурным тоном. Хотелось чего-то более устойчивого, чем этот дребезжащий мир. Хотелось найти другую – свою – историю. Потому что нытье легко впадало в иронию, цинизм, обрастало черным юмором. И это даже стало нравиться публике. На выступления концептуалистов набивались толпы, как на концерты рок-музыкантов».
(Далее, впрочем, в том эссе – о «даре прямого высказывания» Евгения Блажеевского; о том, что в его стихах лирический герой возможен и правомерен. Но к критическим статьям этой книги мы еще вернемся.)
Что еще характерно для поэтики Ивана Жданова? Минимум прозаизмов (стихотворение «Во дворе играют в домино…» – исключение). А там, где они есть, все равно даже не просвечивает, а предощущается экзистенциальная явь – в этом чувствуется противоположность символизму (которому, как мы помним, Эпштейн противопоставлял метареализм, а с другой стороны – лобовому метафоризму шестидесятников, и это две важные основы его постулатов о течении, к которому причисляли Жданова и его сподвижников). Свойственна этой поэзии и необусловленность логических переходов – например, в гениальной «Балладе» («Я поймал больную птицу…»); именно здесь сердце особенно замирает от этой внезапности, от сна во сне, чьей-то разделенной «настороженной тайны»: «…Вот по плачущей дороге / семерых ведут в распыл. / Чью беду и чьи тревоги / этот воздух сохранил? / Шестерых враги убили, / а седьмого сберегли. / Шестерым лежать в могиле, / одному не знать земли». Эта поразительная необусловленность (одновременно – неочевидным образом встроенная в контекст) вообще поражает и часто соотносится с внутренним сюжетом ждановских стихов: слышимой музыкой – и тайной бедой человечества, воспринимаемой обостренным слухом, идущей параллельно этой музыке.
Я не видал подобных рек.
Все эти заводи, стремнины
мне говорили: без причины
в ней где-то тонет человек.
Или:
Это музыка в бреду
растеряла звуки.
Но кому нести беду,
простирая руки?
И кому искать ответ
и шептать при громе?
Вот и всё. Погашен свет.
Стало тихо в доме.
Даже там, где говорится о банальном вроде бы путешествии на поезде, реальность закручивает экзистенциальный вихрь («танец колдовства», «летейской стужи гроздь»), но заканчивается вторая часть цикла проникновением в страшный инобытийный мир: «Уже тяжелеет вода / и воздух проемами рвется. / Уже никогда, никогда / оттуда никто не вернется». Смелость сопоставлений здешнего с далеким и жутковатым миром и в каком-то смысле равенство этих миров (которое и обусловило противопоставление символизму и обоснование понятия метаболы), близость этого далекого («Это так же, как детство в далеких горах»); констатирующий, спокойно-сдержанный, без эмоциональных пережимов разговор о том, что «открывается занавес ада», – все это сделало интонацию Ивана Жданова в русской поэзии уникальной и незабвенной. Экспрессия, если и появляется, – то редко и в виде контрапункта: «Что будет, если я умру? Меня оттуда снова, / оттуда вытащат опять просматривать на свет? / О, если б камни, что мои хранят прикосновенья / и в них живут, как в скорлупе, растаяли, как дым! / О, если б все ушло со мной: вся память, все мгновенья, / в которых я тебя любил отчаяньем моим!» И, о чем бы поэт ни говорил, – самодостаточна беда как данность, даже если это данность промелька:
Не надо домыслов, подробностей. Рассказ
предельно краток: здесь коня убили.
И можно справиться, пожалуй, без усилий
со всем, что здесь преследовало нас.
Нам не вернуть языческих времен,
спят идолы, измазанные кровью.
И если бродят среди нас они с любовью,
то это идолы отечества ворон.
Умение прозревать горний мир как безусловный; странная и внерациональная естественность – если метареализм все же есть, то вот он.
Я виноват или ты не права,
или вина без вины виновата –
стынет в ночи за грядою Арбата
под мостовою сухая трава.
За руки, медленно, как по воде,
словно во тьму, осторожно ступая, –
так мы пойдем. И никто не узнает,
как мы ушли, не споткнувшись нигде.
Стихи Ивана Жданова как нельзя лучше опровергают распространенную ложную идею о возможности дешифровки в поэзии – в них есть дыхание естественности, есть атмосфера речи как продолжения дыхания, необходимость говорить именно так и здесь (поэтому всякие поиски обиходного «смысла» здесь были бы глубоко ошибочными; как будто этот затемненный смысл – начинка, которую можно достать из сладкой сайки, а текст переложить простыми словами). В конце первого раздела стихов есть стихотворение с названием «Майдан» (очевидно, написанное в 2014-м или после него), но поэт и тут верен себе: вычленить политическую позицию из этого текста не представляется возможным, она тонет в потоке символов. Хорошо ли это для стихотворения? Думаю, ответ очевиден.
Перейдем ко второму разделу – эссеистике. Отзвуки близкого Жданову поэтического метода находишь в его эссе о классиках и современниках: «Державин первый у нас, кто прозревал бытие сквозь быт, не сталкивая их, не сводя к противоречию, он далек от вышедшего из пазов субъективизма, разнузданного своеволия, но глубоко индивидуален и повсеместно автобиографичен» (в работе «Ода Державина “Бог” в свете постмодернизма, или Постмодернизм в свете оды Державина “Бог”»). Это – «прозревание бытия сквозь быт» без противоречия (но во взаимопричастности!) – сказано как будто о самом Жданове. Находишь это отзеркаливание и в статье о малоизвестном и трагически ушедшем Борисе Капустине: «Мир его поэзии почти камерный, но достаточно открытый, сквозной. От легко узнаваемого классического настроя, лада до туго охваченного обширными культурными ассоциациями пристального наблюдения – поле смысла его стихотворений. Безупречное владение формой подразумевает ее незаметность. Вообразите водоворот за камнем, но без камня и воды. Стихи его исполнены замечательного звучания, а хороший слух – острая примета настоящей русской поэзии. Этот звук, гармонически выверенный тон всегда помогали преодолевать хаос и сумятицу расползающейся речи». И правда, звук, незаметность формы, классический настрой, – всё это и о Жданове в том числе; кажется, поэт уложил в эти формулировки свой метод лучше любого литературоведа. В уже упомянутом эссе о Евгении Блажеевском Жданов интересно разграничивает эзопов язык и социально обусловленный эскапизм поколения (см. приведенную выше цитату об отрицании лирического героя). Это интересно и ценно, но умение оттолкнуться от собственных поэтических установок и понять поэта в свете его законов – значимо еще более. Внимательный читатель этой книги заметит слова, которые – отнюдь не о его поэтической манере: «Просто именно в этом поколении нашелся поэт, который сказал об этом, не становясь на котурны, сказал вполголоса, открыто и прямо – как в письме другу. Как о самом себе».
Отточенность формулировок делает книгу обязательной для чтения – не только поэту, но и пишущему о поэзии. Отмечу такие: «Это происходит, наверное, потому, что поэт не описывает предмет своего воспоминания, а требует от него общения с собой» (в работе об Игоре Меламеде); «И не самопорождение, не саморазвитие произведения оправдывает автора, а именно это неустанное вслушивание в то, что в старину попросту называли голосом музы. В противном случае все сводится к своеволию автора, к его хотению прекрасной формы и, в конечном счете, к самовыражению. Само по себе самовыражение не является отрицанием дара, но именно потому, что понятие дара не есть что-то безусловное в наш позитивистский век, оно вполне может оказаться фиктивным (призрачным), если его не учитывать, а полагаться лишь на мастерство и умение». (Там же – о черновиках, которые есть «свидетельство уточнения слышимого, открывающегося». Слова о «самопорождении стихотворения» могут показаться спорными: кажется, саморазвитие – это критерий подлинности, да и есть ли тут противоречие по отношению к вслушиванию?) А вот это уже хочется запомнить и вынести во внутренний цитатник: «Бесхитростность автора, по Меламеду, не обязательно связана с простотой и ясностью высказывания: авторское “я” не должно превалировать над тем, что этому “я” открывается». Еще раз к проблеме искренности и прямого высказывания Жданов возвращается в статье о Борисе Викторове – видно, что, как всякого «сложного» поэта, этот вопрос не может его не заботить: «И даже искренность превращается в обязательный атрибут, то есть вполне формальный. И тут искусство попросту исчезает. Значит, надо снова учиться говорить, говорить, а не высказываться, не самовыражаться в рамках готовых нарративных комбинаций. И оказывается, что путь к прямому высказыванию вовсе не является самым прямым».
«Падает снег на темную воду, тает, как будто воду проходит насквозь, а навстречу ему – из глубины – тоже падает снег, восходит. Там, где им предстоит пересечься, начинается танец взаимоперехода. Танец огня в плоскости схода, взаимовоплощение. Ничто там не меняет масок, не передразнивает друг друга, и как будто ты присутствуешь на празднике воплощенья дробящегося, ветвящегося абсолюта» – таковы заметки, помещенные после критических статей, в разделе «Заметки обо всем». От маленьких стихотворений в прозе – до суждений об искусстве… «И самый план мгновенен, потому что стихотворение – импровизация с колоссальным количеством вариантов, возможностей. Выбирается один, наиболее верный – это уже тот самый труд, о котором говорят, что его должно быть больше, чем дара. Но ведь и выбирать тоже не научишь кого попало… Это тоже дар – насколько точно выбирать вариант соответственно идеалу». В своей статье о Жданове Виктор Куллэ отмечает: «Собеседник неутомимо провоцирует Жданова на поливариантность прочтения – но автор упрямо отстаивает собственный, суверенный смысл, заложенный в стихотворении» (говоря о диалоге Жданова с Марком Шатуновским в книге, изданной более двадцати лет назад)[10]. Приведенный в той статье отрывок из диалога, где автор «цепляется» за однозначность смысловых трактовок собственных текстов, может увидеться и как противоречие поэтике черновика, многовариантности, которую отстаивает Жданов в своих работах о поэзии и которая коррелирует с его собственной поэтикой; как попытка свести образ к чему-то понятному (странно, дорогой читатель Ивана Жданова, не правда ли?). Но можно понять эти объяснения и так: намеренное акцентирование внимания на возможности явного «смысла» (к которому обычно склоняют поэта все, в иных случаях считая поэзию бессмыслицей, – и порой, хотя бы в частных разговорах, идешь на уступки объяснениям, дешифровке).
Или – в случае Жданова – речь о закономерном следовании художественной эволюции, в основе которой – тяготение к мысли, к философствованию в стихах?.. Лета к суровой прозе клонят? В разделе «После 2017», завершающем книгу, – немногочисленные стихи, написанные в этот период, и заметки; что до стихов, то природа этой эволюции, по правде говоря, напоминает пастернаковскую… Не хочется говорить об утрате дара – давно и мощно пишущему поэту всегда сложно вернуться под старость к прежнему уровню, – но будем честны: прежнего впечатления стихи не производят. Что-то ушло, тот звук и та парадоксальность, что сопровождали поэзию Жданова, – и вспоминаются слова Набокова из эссе о Гоголе, что русский писатель во что бы то ни стало стремится сделаться учителем жизни, морализатором. Вспоминаются и процитированные нами в начале статьи слова Жданова о том, что «писать стихи стало неинтересно», и в этом смысле цитирование нами этих текстов по-своему жестоко. Но то, что есть в книге, – не вырубишь топором.
Творимое мы видим. Но Творца
уже почти никто не различает.
Дочитана ли книга до конца,
когда она вовеки пребывает?
Напоминает чудесное: «Замедленное яблоко не спит, / украденное облако не тает / – в другие времена оно летит, / а в этих временах оно летает», также опубликованное здесь. Перед нами – палимпсест его, но несколько обедненный – отсутствием парадокса, несколько плоским мышлением… Поэт уже не тонет в звуке, а философствует в стихах: недаром в этом разделе поэзия смешивается с эссеистикой, и таким образом подчеркивается неразделимость границы.
Неожиданно появляются верлибры – один из них интересен:
Пойдем вымораживать город,
выбеливать что-то,
обесцвечивать всё,
кроме златосвеченья
в синеве глубокой.
Это видение изнутри пещеры
в детском сугробе.
Метабола, взаимопричастность явлений? Она.
В финальном эссе книги поэт вновь возвращается к своим излюбленным темам взаимоперехода и взаимовоплощения, поиска невидимого и инобытийного: «Это взглядом удержать нельзя, / но надо постараться не терять из виду».
Не потеряем же и этот огромный и незаметный барнаульский том. Объемный, труднодоступный; тот, который томов премногих тяжелей. Почти невидимый, как сама поэтика Жданова.
Поэта, забросившего свой невод далеко. И нам еще ловить этот невод.
Возможно, поиски будут успешными, если мы уйдем от стремления к «дешифровке».
[1] Жданов И. Ангел зимний, ангел летний. Барнаул; Новосибирск: ООО «Экселент», 2023. (Библиотека журнала «Алтай»)
[2] Гундарин М. «И это так на снег похоже…». О книге Ивана Жданова // Плавучий мост, № 1 (35), 2024. Цит. по: https://www.plavmost.org/?p=20315
[3] Метареализм. Опрос // Poetica. № 2. Цит. по: https://licenzapoetica.name/journal/poetica-2
[4] Данилова Д. Иван Жданов: «Я просто не слышу ненужного» // НГ Ex Libris, 04.06.2009. Цит. по: https://www.ng.ru/ng_exlibris/2009-06-04/6_zhdanov.html?ysclid=m0lfu83jon20726426
[5] Данилова Д. Там же.
[6] Куллэ В. Иван Жданов. Приглашение к пониманию // Prosōdia. № 7, 2017.
[7] Данилова Д. Там же.
[8] Карпенко А. Поэт Иван Жданов // Зинзивер, № 9, 2015.
[9] Данилова Д. Там же. «В молодости, находясь в поиске, я пришел к одному композиционному ходу, или, скорее, семантической игре. Когда идет сравнение, то сравниваемое и сравнивающий меняются местами, попадая в ситуацию инверсии. И появляется контрапункт, которым я одно время пользовался: “Джаз-импровизация”, “Любовь, как мышь летучая, скользит”… Потом система начала усложняться, как в стихотворении “Неон”, а потом мне это надоело и стало использоваться только если нужно. Вообще говоря, система из замкнутой, как вы говорите, стала разомкнутой…»
[10] Куллэ В. Там же.