Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2024
Владимир Гандельсман – поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1948 году в Ленинграде. Автор нескольких поэтических сборников, публикаций в журналах «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Интерпоэзия» и др. Лауреат «Русской премии» (2008) и премии журнала «Интерпоэзия» (2014). С 1991 года живет в Нью-Йорке.
окна
окна в доме напротив – сухощавая,
в мелких запутанных кудряшках –
ее муж, ее собачка, ее слащавое
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! –
и вечное: дверь входная от ветра хлоп – вот!
опять! – и бежит ко мне – слесари! сварщики! –
сколько хлопот! –
вдруг – никого, комнаты, как пустые ящики –
долго думаю: жили, ели, переодевались
в пальто или в плащики –
куда подевались? –
поздний вечер, закончен сеанс –
я одна, раскладываю пасьянс –
окна в доме напротив – длинные молодые ноги
ходят по кухне, лежат на диване –
хоть и две, но обе две одиноки –
телевизор за шторой, мерцанье, мерцанье –
иногда каких-то гостей
тени – а то перекатывает клюшкой
мяч – других новостей
нет в окне – ноги – а раньше жила старушка
взбалмошная в кудряшках –
вечное сю-сю, пёсичек, любимая ряшка, ах! –
который день квартира эта темна –
я раскладываю пасьянс, одна –
долго думаю: жил, ходил
из спальни в гостиную – зачем они затевались,
те, кто белые потолки коптил –
и куда подевались?
она говорит
я вывожу кота в коммунальный
на этаже коридор
для впечатлений, а то он печальный
и все дремлет в спальне
с недавних пор.
помню, следит в блаженном покое –
за стеклом балкона щебет и спиц
золотых игра над рекою –
что это вообще такое?
что-то из жизни птиц.
еду с работы как-то –
окна, окна, и вдруг в одном
четверо играют в карты –
трое мужчин и женщина – как в дурном
сне – ярко, мертвенно, без азарта.
больше дней, которые снятся.
а наяву остается – будешь смеяться –
кот наплакал… он, кстати, стал
худеть, ему семнадцать,
в этом месяце резко сдал.
псалом
я Твой голос беру
в руки и подношу к ноздрям,
нюх – куда там зверью! –
нюх мой остр,
слух мой, как звонарям,
внемлет Тебе,
многоцветной Твоей трубе,
слух мой пестр,
зрение зрит, морям
о́тдано, впившись в их
воздух пространств живых,
зрение мое – ростр.
как мне от этих зорь
отвернуться теперь,
утренних ли, вечерних, с плеч
долой и лечь?
если я боль и хворь,
если трухляв мой дом
и, точно каленым клеймом,
временем мечен,
и Ты говоришь: вторь
тем, кто вот: земли вещество, –
объясни (ведь Ты – до Всего),
что значит – вечн?
и зачем смерть
и мольбы: дай мне пить?
мудростью дышащего насыть,
умилосердь.
монолог соседа
осмелившись, немного обняли
друг друга… жалость?
любовь ли поздняя, подобие ли…
но сердце сжалось.
и вот… спустя неделю где-нибудь
легли – я помню только,
что ветер принялся осенний дуть…
и в комнате мы, два осколка…
в окне дрожание извилинок
куста… и, лепеча, вдруг сбилась
в воспоминание она: «я сильно так
в него влюбилась…»
и в этом лепете невинности
сознанье вспыхнуло втемне мое,
что ношу прошлого не вынести
ни ей мою, ни мне ее.
три времени жизни
1
в храм Ивановна водила, и втемне
протирала поперечину креста,
и показывала мне
«мамочку Христа»,
помню, бормотала: тки
внутрь себя, чтоб не задело зло,
темные Он освещает закутки,
от Него светло,
видишь, дальнее
там вращается веретено –
ткется это вертикальное
света полотно,
пахнет тихим ладаном,
и молитвенно, и больше ничего,
на скамеечке сижу я рядом
с «мамочкой» Его.
не было там говорящих –
только шепчущие из души своей,
помню золото горящих
под иконами свечей.
2
папка канцелярская с тесемками
белыми – завязаны на жалкий бантик –
школьной я пройду потемками
раздевалки в мир других семантик –
там на папиросной с синевой –
как на небе тоненьком – бумаге
тихая взойдет Звезда по стиховой
воле – Вифлеемская – проступят маги –
(то влюбленный мальчик подарил
мне одну из первых копий
тех стихов, которые поэт творил –
и несметные открылись копи…)
и с бумаги, по слепой поземке поля
двинутся волхвы, и у яслей замрут,
и меня до косточек, и никого дотоле,
строки эти проберут –
жизнь в окне вся в предзакатном золоте –
как младенца на ветру спасти? –
я стою и – у распахнутого в холоде –
не могу дыхание перевести.
3
он болеет, я гляжу в окно палаты:
зимний скверик, человек с собакой,
человек бросает мячик, опять бросает.
тает снег, трава, человек с собакой,
женщина с коляской, стайки подростков,
лето, смотрю из окна палаты.
никто не знает о себе, что он счастливый.
выйти в скверик, сесть на скамейку,
просто сесть, посидеть одной молча.
госпиталь, уборщицы, медсёстры,
не могу читать, не понимаю, что читаю.
пусть не умереть, но и не жить.
все эти каталки, стоны,
инструменты, запахи больничные с ума
сводят, и тогда случилось:
я открыла на «Рождественской звезде»
и читаю вслух, читаю громко,
мой болящий спит, почти кричу, читая
там, где будущее как виденье входит
в настоящее и говорят: пойдемте
поклониться чуду… и отчаяние в плаче
растворилось в тот момент, когда
оглянулся волхв – так тихо прозвучало
слово, сказанное мне, так совершенно.
я – сказать ли грубо? – в крике плача
как выхаркивала горе-страх-страдание.
избавление мое, моя молитва.