Вступительное слово Василия Геронимуса
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2022
Константин Матросов – поэт, переводчик. Родился в 1987 году в городе Нерехта (Костромская область). Учился на филологическом факультете Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. Публикации в журналах «Интерпоэзия», «Формаслов», Homo Legens, Textura и др. Победитель конкурса «Музыка перевода» в номинации «Лучший перевод с немецкого языка».
Разные поэты, обитающие в одной эпохе или в смежных эпохах, обнаруживают общность не в области литературных заимствований, а в сфере мироощущения. Так, наш современник Константин Матросов наследует у Бродского представление о некоей усталости мира и, быть может, об исчерпанности истории. Элегические краски Бродского у Матросова причудливо сочетаются с тонами классической антиутопии.
Переводя ее на язык поэзии, Матросов облагораживает ее. В стихотворении «Здание» поэт пишет:
То здание, где только за порог
Ступил я, беспокойно глядя в оба,
Где дали мне на палец номерок
У шкуродерни, то есть гардероба.
Если прозаик, будь то хотя бы и сам Оруэлл, создавая антиутопию, нагнетает ужасающие события, то поэт Матросов усматривает скрытый ужас в явлениях внешне безобидных и внешне комфортных – например, в обыкновенном гардеробе. И если прозаик, хотя бы и сам великий Кафка, подчас прибегает к экзотике, то наш современник, поэт Матросов, обнаруживает волнующую странность в явлениях самых обыденных.
Тексты Константина Матросова выдержаны в едином ключе и в то же время разнообразны.
Не только словом, но также подтекстом, интонацией, таинственными смыслами, витающими меж слов, меж строк, поэт внушает нам: изменить мир мы не можем, попытки его изменить утопичны. Но мы можем совершенствовать себя и жить адекватно реальности – вот что дает нам шанс выпутаться из хитросплетений враждебного внешнего мира. Поэзию Матросова не только увлекательно читать. Не менее живительно следить, как душа поэта, минуя дантовские круги современности, обретает выход из томительного лабиринта…
Василий Геронимус
ЗДАНИЕ
То здание, где только за порог
Ступил я, беспокойно глядя в оба,
Где дали мне на палец номерок
У шкуродерни, то есть гардероба,
Где в очереди ждал я целый час,
И уходила очередь за угол,
Где в бесконечном ряде окон касс
Сидели силуэты мертвых кукол,
Одна из кукол выше этажом
Меня послала по одной из лестниц,
Где, канцелярским щелкая ножом,
Сновали толпы орков и прелестниц,
Где ниже этажом уже меня
Направила, поднявшись в гневе с места,
Как будто стул компьютерный – квашня,
Она же – это дрожжевое тесто,
Еще одна, в поддельных жемчугах,
А серьги из сиреневой финифти;
И я, преодолевший личный страх,
Катался в душном, как могила, лифте,
Где справку нужно или же печать,
Диплом и паспорт, два зеленых снилса,
И что-то нужно точно отвечать
О том, кто год назад в субботу снился,
Где я из коридора в коридор,
Забыв, которые проходят сутки,
Стирал до дыр подошвами ковер
И сомневался в собственном рассудке,
Возносится по-прежнему оно,
Вершиной затерявшись в грязных тучах,
И молнии сучат веретено
В конечностях до жуткого паучьих.
МАЛИНОВКА
Поначалу над городом вымахал гриб,
А потом закружились метели.
И пернатые скопом рванули на юг,
Но вернулись, проделав значительный крюк:
Юга не было больше, он мигом погиб,
Даже если бы люди хотели –
Не спасли б его, стертого вдруг.
Город в первые сутки почти опустел,
За неделю практически – вымер.
Тут и там разгорался гривастый пожар,
Впали щеки у города, стал он поджар,
И, усеян несчетным количеством тел,
Порождал в недрах улиц кикимор.
И грязнел с каждым днем тротуар.
На окраине умный стоял один дом,
А скорее дом был тот безумный.
Хоть владельцы мертвы – убирался с утра,
В полночь напоминал, что ложиться пора,
Он, включая будильник, боролся со сном,
И хозяев встречал он глазуньей.
Роботиха жужжала, шустра.
Убирали скопившуюся за день пыль
Неуклюжие дочиста дроны.
И вбегал нагулявшийся с улицы пес,
И в железную миску ему что нашлось
Насыпали. Пах сладко говядиной гриль.
Дом приборку вершил непреклонно,
В магазин отсылая запрос
За запросом, хоть не отвечали ему,
Не смущен был он этим нисколько.
Был бы счастлив покойный уже мистер Смит!
За окном изменился хоть на день бы вид,
Жизнь какая бы хоть, но была б! И во тьму
Понапрасну таращил он стекла.
Там пурга, как тяжелый бронхит.
Город пуст! Наконец-то проходит зима,
Вьется хвощ по растресканным стенам.
Жаль, воспеть не дожил миннезингер и скальд
То, как корни ломают на части асфальт
И как плющ, заарканив, роняет дома,
Как воюют леса с запустеньем!
Лист дубовый плывет, словно альт.
Этот дом – сонный зомби, ползет посреди
Погребенных природой окраин.
Соловьи бодрой песней приветствуют пса.
Он из наших! Пришли, позабыты, леса
К убежавшему прочь, и рождают в груди
Волчий рык. Черный ворон, облаян,
Устремляется на небеса.
Беспокойно малиновка клювом стучит,
Прилетев с близлежащей опушки –
Здесь был мальчик, когда-то кормивший ее,
И любил, по всей видимости, он зверье,
А когда отлучался, то знала: стоит
Корм снаружи в удобной кормушке.
(Он любил упражняться с йо-йо,
Совершая прогулки по тропке в лесу,
Где крутил он педали в июле,
Наклоняясь к рулю, и от всяческих бед
Мчал его меж деревьев вдаль велосипед,
А они то ли мед, то ли пчел на весу
Подносили ему в гулком улье.
И сочился сквозь кроны их свет).
Человек, наконец-то вернулась она!
Книгу прочь, встань скорее с постели.
Звери не обратили вниманья на то,
Что ты в миг превратился единый в ничто.
Ждет малиновка только тебя у окна,
Одолев холода и метели.
Но ее не встречает никто.
ИЗНАНКА
Покой в глубинке. Лишь река, как вена,
Набухла. И никто не знает, что
Творится тут ночами неизменно,
Будя старушек до утра раз сто.
И кто крадет с полей рулоны сена?
И елки пополам ломает кто?
В селе глухом жужжит до ночи тример,
Старик хромает в уличный сортир.
Тут, как и в городе, давно уж вымер
Изнаночный из древних сказок мир –
Где лешие русалок и кикимор
Пугают, а полудниц ест вампир.
Но это днем, а беспокойной ночью,
Когда в союзе сразу двух стихий –
Дождя и ветра – порванные в клочья
Несутся тучи и с заломом вый
Столбы в петле болтаются; отточью
Подобные, моргают, бродит Вий.
Дриады, мары, пьяные от зелья,
Беснуются под пение наяд.
Устав к утру от буйного веселья,
Громадный тролль, дабы уменьшить смрад,
Подмышки моет, чистит зубы елью,
Рулоном сена вытирает зад.
ДРУГ
В зеленых трав великолепье
Бык пасся летом на лугу
В очерченном длиною цепи
И выеденном им кругу.
Палимый августовским небом,
Я заходил к нему в тот круг
С ведром воды и белым хлебом –
Его прямоходящий друг.
Но в осень, как велит обычай,
Отец его пустил под нож.
Хлестала кровь из шеи бычьей,
И тело сотрясала дрожь.
Со слеги головою свесясь,
Он мелко каждой мышцей тряс,
И сверху, обезрожен, месяц
Монету положил на глаз.
Над ним молитвы не читались,
Он стал жарёхой с холодцом,
Хотя во мне и вызвал жалость
Отброшенным в кусты лицом.
И как же дурно мне не стало,
Когда я, вилку взяв в щепоть,
Ел с аппетитом каннибала
Его поджаренную плоть?