Перевод с английского Людмилы Херсонской
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2022
Перевод Людмила Херсонская
Дана Прескотт – художник, поэт, преподаватель. Преподавала живопись и рисунок в Темпльском и Корнельском университетах, а также в Вашингтонском университете в Риме. Стихи публиковались в американских антологиях и журналах. Издатель антологии поэтических произведений «Перья из ангельского крыла», вдохновленных творчеством Пьеро делла Франческа. Последние тридцать лет живет и работает в Италии.
Людмила Херсонская – поэт, переводчик. Окончила Одесский государственный университет. Публикации в журналах «Новый мир», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Новый Берег» и др. Живет в Одессе.
НА ЭТОМ ФОТО
Мы, твои четыре дочери, упершись локтями
в эбонитовый столик, смотрим как ты, мама,
загружаешь тесто в небольшую машину,
закрепленную на кухонном столе.
Ты улыбаешься индустриальной улыбкой,
это твой стол,
твои стулья,
твоя кухня.
Ты пропускаешь через машину
тонкий слой теста. И отец
тоже в кадре, спиной к объективу,
со стаканом в руке.
В УМБРИИ
Тоскую по маме
В моей пробуждающейся жизни
Бог говорил устами животных,
змея в вишневом саду,
собака, цыпленок, корова.
Черешня, созревшая до цвета граната,
сладкие шарики, окрасившие мои ладони,
черные окружности размером с монету,
я их вижу во сне.
Приходит осень, плющ и чертополох.
Раскалывается гранат, красные сферы
из зерен, проросших в губке,
венец каждого плода совершенен.
Терпи меня, когда я проснусь
в поту, плача – о чем? –
задыхаясь от страха.
Подожди, холодный и темный, по ночам
крадущийся к моей комнате,
большой черный кот печали,
всей тяжестью ложащийся на мою грудь,
перебирающий лапами, глядящий в мои глаза.
*
С приходом утра
я открываю ставни навстречу пейзажу,
заполняющему мою комнату.
Умбрия, великая зеленая песня травяного неба.
Свет кровью сочится
сквозь кроны олив.
Белье на соседской веревке
полощется белым.
Однажды октябрьским утром
мы проезжали мимо гранитных карьеров,
где иглы кипарисов протыкают небо
вдоль старой дороги Contessa.
Останься со мной,
думала я всю дорогу,
мох, вцепившийся в камень,
великолепный пейзаж,
но – вот он снова,
густой туман,
который я не могу рассеять,
ты зовешь меня,
потом не замечаешь меня,
твое отсутствие
в зеленой крапиве
и багряном винограднике.
РОДНОЙ ЯЗЫК
Тихая комната, укрытие от дождя,
серая тяжесть за окном,
дует медленный ветер,
я перебираю свою географию.
Две идентичности, две жизни.
Кто я такая, чтобы
говорить на чужом языке?
Погруженность или мимикрия?
Теперь и не скажешь.
Языки, поездки, паспорта и билеты –
все обещало свободу, расстояние, приключение –
но сейчас как много бы я дала,
чтобы принадлежать чему-то,
какому-то определенному месту.
Это все не мое.
Лишний вес, увядание, морщины.
Привыкание и приобретение.
Как много нужно, чтобы
признать то, что осталось позади.
Это – paturnie, как сказали бы итальянцы,
бесприютный туман меланхолии.
Ночь манит к себе,
нависают черные облака.
Ангелы в белых одеждах
летают туда-сюда,
через верхнюю долину Тибра в поисках меня.
Я слышу звук их крыльев, похожий
на звук рвущейся бумаги.
РИМСКИЙ ВОРОБЕЙ
Наверное, шел дождь.
Скажи, что шел дождь, скажи,
что я несла его,
мою рыбку, моего оперившегося орла,
от колыбели к окну,
его головка тяжело опустилась
на мою грудь, влажный жар поднимался
из ложбинки на моей шее.
Я трогаю его детские ножки, и еще,
как дева Мария на картине Дуччо,
я трогаю ножки своего младенца.
Дождь льется из почерневшего неба.
Дождь, жирные густые ручьи, как из крана,
как из множества водопроводных кранов,
точнее, как из множества труб и садовых шлангов,
из которых на улицу льются потоки воды.
Зонтики, сломанные шквальным ветром,
вращаются, как черные колеса.
Так странно красиво, будто смотришь
фильм-катастрофу, но (ты думаешь) ты в безопасности.
Темный гром налетает
на вымокшего воробья,
оглушенный, он стучится клювом
в зеркало припаркованной машины.
Я представляю, каково лететь над дождем,
забирая крыльями в направлении дома.
Мама, ты слышишь меня,
мой рот открыт дождю,
ты сумела увидеть меня ночью,
услышать дуновение моих костей?
Меня ослепляет пространство
твоего отсутствия.
ПЕРВАЯ РЫБА
Я чистила свою первую рыбу
с помощью ржавой бритвы,
крепко сжимая тело рыбы
с незрячей головой, которая
была обращена к небу.
Я рассекла рыбу от ануса
вдоль живота, затем
погрузила лезвие глубоко в ткани, до пузыря,
провела лезвием по направлению к голове
и скрутила рыбе голову.
Когда она лопнула,
я вытащила внутренности
и швырнула их в воду.
Пурпурная тьма застилала мне глаза, но
я полоскала расчлененный труп в соленой воде,
зайдя в море так, что вода попала в мои ботинки,
и я соскребала ногтями
темнеющую кровь,
застывшую вдоль позвоночника.
МОЛЛЮСКИ
Морской отлив на илистой отмели,
мы откидываем зеленые и бурые водоросли,
выискивая расщелины в каменных выступах,
топаем ногами, чтобы выдавить
брызги морской воды, которые означают,
что в этом месте – скопление моллюсков,
зарывшихся во влажный песок.
Их можно было извлечь граблями, но
мы предпочитали лопату.
Отец глубоко вгонял лопату, наступал
на нее большим резиновым сапогом, налегая
всем весом, разрезал кожу песчаной отмели,
поддевая хлюпающий ил,
извлекал зловонный комок черно-синего цвета,
кишащий нереидами, обломками
ракушек и иных обитателей ила.
Они и сейчас перед моими глазами – моллюски,
зарывающиеся в глубину в поисках убежища,
прячущиеся, истекающие слюной,
с мягкими, как воск, шеями,
жирными туловищами, состоящими
только из живота и мышцы. Раковины моллюсков
такие хрупкие, что их можно раздавить пальцами.
Мои руки горят от соленой воды ледяного моря,
песок засыхает меж костяшками пальцев.
Наступает прилив, вода прибывает слишком быстро,
наполняя устланный ракообразными водоем,
в котором мы полощем свою добычу.
Сумрак становится нами.
ЭЛЕГИЯ МАЛОЙ ГАВАНИ
Мы движемся медленнее
облаков, простирающихся над головами,
медленнее, чем лодки,
парусники и паромы.
Краем уха я слышу, как отец
с важным видом открывает сыну
поверхностное знание о морских перевозках.
Это был твой мир, отец,
грузовые суда и трансатлантические
переходы на край света
и обратно.
Океан говорит о потерях,
пока небо катится в море,
а море катится в небо.
Облачные берега
и струя за кормой.