Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2022
Анна Лобанова – прозаик, переводчик. Родилась в 1989 году в Копейске (Челябинская область). Окончила химический факультет Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Переводит малую прозу, поэзию, тексты по философии и социологии науки. С 2014 года живет в Барселоне.
Si muero dejad el balcón abierto[1]
Федерико Гарсиа Лорка
1.
Четверг. За окном серый день, и пахнет влажной корой. В комнате, в серебряной клетке палаты, стоит вековая тишина. Эта тишина идет от тех времен, когда люди не умели говорить, и тянется ко мне, к моей подключенной к капельнице руке, в тот день, когда люди перестали друг друга понимать. Я слушаю капельницу и думаю о Мари и об отце. Мари сегодня не придет, в четверг она всегда допоздна работает в университете. Отец не знает, что я в больнице. Он не верит, что я серьезно болен. А мне слишком скучно разубеждать его и в который раз повторять, что в моих легких живет скользкая, морская рыба и бьет хвостом каждый раз, когда я слишком часто дышу. Мерзкая тварь.
Приди, появись, морское чудовище, и проглоти ненавистную рыбу. Приди, день, и дай мне увидеть море.
2.
Почему ты прыгаешь? Почему так сложно усидеть на месте? На носочки – с носочков, со стола – на подоконник, с секундной стрелки – на календарный лист, с шарика чернильной ручки – на бумагу. Стой, поспи еще, укутайся потеплее, закрой глаза. И считай: один день, один лепесток, одна кровать, один человек, одна комната. И далее: один час, одна клетка, одна пружина, одно легкое, одно окно.
Можно ли связать два независимых события? Можно ли соединить две бессмысленные фразы? Если я иду к тебе, то где я окажусь? Если ты говоришь мне слово, то кому оно адресовано?
3.
Когда сгущаются сумерки и по стенам начинают ползать сальные тени, я слышу едва уловимое бульканье, и палата наполняется запахами высохших на солнце водорослей и стоялой воды. Тогда появляется он. Стены округляются наподобие арочных сводов романских церквей, стягиваются по углам белыми, жесткими ребрами, соединенными гладким, теплым хребтом. Кобальтовый свет окон соединяется с подвижной, искусственной тканью занавесок, на простыни и подушку оседает чешуя разбитого и пережеванного дня – раздавленная, угасающая добыча. Кит дышит, внутри него громко клокочет море проглоченных, потерянных, забытых вещей, а внутри меня – сжимается от страха и задыхается трусливая рыбешка. И если я и могу пережить ночь, то только в желудке у кита.
4.
Я впервые увидел море, когда мне было 7 лет, в Агде. Τύχη[2]. Днем я ловил рыбу на детскую удочку, а вечером играл с принесенными с пляжа раковинами и галькой. Я прислонял их к коже, бросал на пол и слушал, как деревянные доски гулко отвечают на удар незнакомого и чуждого материала. Они страдали и пели свою скрипучую песню, а я учился у них, вдыхал пыль и был счастлив. Каждый день море выбрасывало на берег новую историю: разъеденную солью пробку от принадлежавшей нищему бутылки рома; разбитую голову куклы, в тинистых волосах которой уже успели поселиться мелкие рачки и чья потеря была оплакана итальянской золотой девочкой пять дней назад. Именно тогда я завел коробку, в которую начал складывать все то, что смог найти или подобрать возле моря, – мелкие вещицы, которые – как я думал тогда – в будущем должны будут помочь мне составить работающий механизм, и каждая его деталь будет на своем месте.
5.
Из-за той куклы я и сошелся с моей маленькой итальянской знакомой. Она не понимала ни одного слова из тех, что я обращал к ней, и только горько плакала, как плачет вдруг пробужденный ото сна младенец: безутешно и бессмысленно, как если бы вся его скорбь уже стоила той жалкой жизни, которую с большой вероятностью ему предстоит прожить. Ее руки сжимали тельце куклы, голову которой уносила жестокая волна, а я стоял рядом и ничем не мог помочь.
У нее были большие орехового цвета глаза и кожа с оттенком руна. Я потряс ее за плечо и назвал свое имя. Девочка вытерла слезы рукой и ответила: «Арианна».
6.
Арианна
Рокот волн
Песок
Кристаллы соли
Водород и гелий
Реакция
Море
7.
Так хочется пить, а вся вода – в море. Так хочется дышать, а весь воздух – в чужих легких. И почему я всегда так боялся куда-то пойти? Тогда, в детстве, меня еще никто нигде не ждал, и иду я или нет, не имело значения – я просто не мог никуда отправляться, потому что не было конечного пункта, по крайней мере, я его не знал. Я был словно подвешенная в воздухе морская пена, меня тянуло к солнцу, меня тянуло к воде, меня манила суша, и я вращался и растворялся во всей материи мира сразу…
Теперь я вспоминаю другое лето, испанскую выцветшую на солнце крепость, узкие улицы шириной в повозку и котов с глазами цвета блестящего под крепостными стенами моря. Запах жареных моллюсков, оливкового масла и чеснока – все приморские города Испании пахнут чесноком и рыбным бульоном.
(Телефонный звонок)
– И зачем мне ехать в Испанию, Мари, разве никто из твоих коллег не может составить тебе компанию?
…
– И что же я буду там делать? Мучиться от являющихся мне на солнце тонких, как спаржа, сизых фигур Пикассо? Кажется, ты знаешь испанский, тем лучше, ты заведешь себе знакомых…
…
– Это самый испанский из его периодов. Лица, полные вожделения и страха. На всей Испании лежит тень, а он только добавляет света. Ночь. Гойя. Тебе никогда не казалось, что на той его картине с партизаном они расстреливают Лорку? Кажется, Лорка и Пикассо были друзьями. Не уверен…
…
– Нет, мне никто не звонил. Я уже давно ничего о нем не знаю. Я слишком устал, чтобы тратить свое время – по году жизни на каждый разделяющий нас километр. И говорить, и писать. Ведь в действительности ты никогда не успеваешь ничего сказать. Большую часть жизни ты борешься с унижением от неправильно сказанного и стыдом от неправильно понятого. Черный хвост взмывает вверх… хлопок… брызги – и он погружается под воду.
8.
Мы всегда ищем всему причину, как если бы ее наличие или открытие что-либо проясняло или помогало нам существовать. Мы допускаем этот алогизм, как физик, который, найдя причину, может на нее повлиять. Но время вовсе не таково, и в жизни вовсе нет остановок для размышлений. Мой умирающий от рака учитель вспоминал, как в детстве с друзьями они нашли разбитый ртутный термометр и как ловили пальцами разбегающиеся шарики и пробовали их на вкус. Он полагал, что его рак – следствие этой истории. Но что давала ему такая догадка, к чему вело такое открытие? Надежда сковывает хвост, обрубает его на китобойном судне, привязывает к цепям, чтобы он больше никого не мог отправить на морское дно.
9.
Сотни миллионов паскалей. Мое тело не чувствует ни холода, ни тепла, ни сухости воздуха, ни влаги. На моей левой руке разместилась колония анемон, мои ноги покрыты моллюсками, а на груди растянулся осьминог. Мои глаза открыты, но я не могу повернуться и сбросить этот окутавший мое тело груз. Я слышу завывание сирены, полукрик, полустон, но я знаю, что опасности нет и войны больше не будет. Кажется, у меня был баллон с воздухом, но я могу дышать и без него. Вой переходит в музыку, и я пытаюсь петь… петь, сколько хватит сил, вода и песок раскачиваются с едва заметной амплитудой, вперед-назад, все дальше вперед, все громче играет орган под лазурными сводами, до минор. Начинается прилив.
[1] Если я умру – оставьте мой балкон открытым (исп.).
[2] Τύχη – Тюхе, божество случая в античной мифологии (др.-греч.).