О книге Григория Марка «Четыре времени ветра»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2021
Ирина Лазарева (Муравьева) родилась в Москве. Прозаик, критик. Автор четырнадцати романов. Публикации в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда», «Новом журнале» и др. С 1985 года живет в Бостоне.
Григорий Марк. Четыре времени ветра. – М.: АСТ, 2020.
Образное мышление Григория Марка не только не ограничивает себя работой со словом, чем грешат многие современные поэты, но целиком устремлено к тому, чтобы каждая метафора была максимально нагружена смыслом. Его поэтическое дыхание тяжело, иногда затруднено. С каждым стихотворением своей новой книги[1] он словно бы переплывает опасную горную реку, обжигаясь ее холодом, но зная, что всегда выберется на берег.
В тот час, когда в загаженных парадных
Жильцы крадутся в адской темноте,
И над Невой, на страшной высоте,
Имперскою Химерой Медный Всадник,
Хрипя и улыбаясь плотоядно,
Летит с кровавым знаменем в руке,
Как черные гробы, между дворцами,
Пустые баржи, сажею мерцая…
В тот час и я уйду из этой Яви.
Время, основной смысл стихотворения, наполняет собою узкие желоба слов, распирая их изнутри с такою силой, что физически чувствуешь давление одного образа на другой, скрежет их соприкосновений, и цвет стихотворения – черный – в конце концов начинает мерцать от той праздничной и одновременно трагической свободы, с которой душа человека освобождается от тяжести. Метафизическая свобода есть один из главных вопросов Марка. Поиск ее кристаллизует его находки:
Аквариум окна
На дне между домов
Раздувшийся трамвай,
Набитый дополна
Икринками голов
В сплетеньях фонарей
И черных проводов
Волочит свой живот
И, жабрами дверей
Глотая кислород,
Вплывает в русский рай…
Всякий человек, который напрямую сталкивался с чужим безумием, согласится, что нет ничего страшнее того безразличия, которым потерявший рассудок отвечает на обращенные к нему слова и проявления внимания. Ему нет дела до другого существа. Отъединенность безумцев от общего человеческого мира и погруженность в себя, в сущности, и есть основной критерий невменяемости. Однако посмотрите, каким неожиданным светом и, главное, какой свободой (опять и опять!) окрыляется одно из самых мрачных стихотворений Марка, прощупывающего и эту тему:
Позабытый родными и Богом, с бессмысленным смехом
По ночным коридорам блуждая в пижаме измятой,
Будешь слушать, как глухо силлабо-тоническим эхом
У тебя в голове отдаваясь, пульсирует святость.
Все заметней становятся паузы. Жизнь понемногу
Растворившись в пустотах, теряет свое естество.
И ты сам, высветляясь дотла перед длинной дорогой,
Забываешь себя, превращаясь в частицу Его.
Он исступленно дорожит каждым словом, отсюда и скупость большинства его сочинений, и краткость. Иногда появляется ощущение, что, бросившись переплывать ледяную реку, он забывает на берегу не только родных и любимых, но целую прежнюю жизнь, включая себя самого. Оттого многие из его стихотворений не всегда доступны после первого прочтения, они напоминают сосуды, в которых запаяна вода, или плотно, наглухо сомкнутые бутоны. При какой температуре читательского внимания распадется запаянный сосуд? Сколько тепла и света нужно сомкнутому бутону? Поэт не гомункул, рожденный в колбе, и сколько бы мучительных и счастливых особенностей ни отличало его от среднего читателя, он ждет, что читатель ответит: хотя бы своим изумлением. Поэзия построена на принципе связи, как и любой другой вид искусства, но связь эта сложная, даже, бывает, едва уловимая. Если читателю становится трудно, он готов десятилетиями избегать того поэта, с которым ему трудно, как подростки, привыкшие к оглушающему треску тяжелого рока, не делают даже случайной попытки прислушаться к Моцарту или Бетховену. Почти невозможно представить себе, что в случае Григория Марка сбудется подобная несправедливость. Да, он не ищет славы, не тиражирует себя самого, не кокетничает на Фейсбуке со случайными знакомыми. Он просто работает. Пишет. Но, работая, невольно согревает, одухотворяет и время, выпавшее нам на долю, и череду событий, известных и нам, но только по-своему схваченных его интуицией.
Чувство каждого слова, которым обладает Марк, есть чувство отдельного живого организма, требующего постоянного внимания. Гипноз его поэзии иногда настолько силен, что нужно отдохнуть, отдышаться, прежде чем, отложив этот сборник, приняться за что-то другое. Когда в его особенно мощных стихах лирический ток создает свое собственное магнитное поле, наступает иногда слишком сильный ответный разряд. Так случается внутри особенно яркого сновидения, которое вдруг обрывается, и ты словно бы «обрываешься» с ним, или когда идешь, смешавшись с чужой и ненужной толпой, и вдруг кто-то очень родной, очень важный тебя окликает по имени.