Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2021
Александр Габриэль родился в 1961 году в Минске. Стихи публиковались в журналах «Интерпоэзия», «Дружба народов», «Новый Берег», «Зарубежные записки», «Нева», «Новом журнале» и др. С 1997 года живет в Бостоне (США).
НЕ ВЫЙТИ
Мы часто на третьей «паре» сбегали в пустые скверы
в пульсирующем разгаре конфетно-букетной эры.
Те дни не плодили копий, в них златом сияли клады
и, словно в калейдоскопе, мерцали слова и взгляды.
Обитель трамвайных хамов вбивала нас в грунт по шляпку.
Михайлов-Петров-Харламов всех рвали, как Тузик – тряпку,
чугун выплавляла домна, генсек был почти безумен,
и в космосе, словно дома, селились Попов и Рюмин.
Но все это было где-то, в каких-то иных вселенных;
а мы – предвкушали лето, и счастье впадало в вены,
и не различалась глазом возможная ложка дегтя,
и плавило хрупкий разум простое касанье локтя.
То сладкое, как варенье, то горькое, как горчица,
такое смешное время, в котором могло случиться
любое на свете чудо, лишь пальцами звучно щелкни…
Оплачена жизнь, как ссуда. Сиди, подпирая щеки,
и думай: как странно все же – простой временной кусочек
из чуткой сердечной дрожи, из точек и многоточек,
где вывело солнце пятна, где нет никаких событий…
Никак не войти обратно.
Поскольку не можешь выйти.
ПОТОМ
Детство. Драка орков у подъезда.
На душе – запутанно и скверно.
Дома – пухлый томик Жюля Верна
и вопросов давящая бездна.
Завуч – в жалком синем дерматине.
Школьный воздух сперт и вечно громок…
Парты – в перочинной паутине
нецензурных злых татуировок.
Юность. Не упомню, польза, вред ли
в ней – простой, как будни жилконторы…
Словно проскочивший поезд скорый
только на минутку бег замедлил.
Я смотрелся в небо голубое,
видел в нем жар-птиц и алконостов,
но сомнений блеклые обои
клеил на мировоззренья остов.
Молодость. То мели, то протоки;
день – триумф, другой же – на смех курам…
Несся пульс стремительным аллюром
под медоточивый «Modern Talking».
И втекало солнце жаром лета
в сердце, где томительно и странно
проживала дама полусвета,
полуалла или полуанна.
Жил себе и жил, надежды ради,
а в итоге взял себе да вызрел.
Слово «зрелость» – краткое, как выстрел
лопнувших прохладных виноградин.
Слово «зрелость» – гулкое, как осень,
как еe ознобный первый ветер…
А потом… Пускай не будет вовсе
грустного «потом» на белом свете.
60-Е. СРЕЗ
В тектонике живых шестидесятых
надежды не нуждались в адресатах
под дружный хор соседей и друзей…
Гагарин дверь открыл безмерным далям,
рубились на мечах Ботвинник с Талем,
ревел Политехнический музей.
Мы бегали по стройкам да по клумбам.
Америку оставили Колумбам,
играли в Чингачгука, в Виннету…
И, веря в неосознанное чудо,
мы различали в каждом дне покуда
не девушек, а яблони в цвету.
Народ был прост, без лишних фанаберий;
не воздавалось каждому по вере.
Гудок завода, шепоток струны…
Евреев не любили. Впрочем, это
почти любого времени примета.
Как, впрочем, и почти любой страны.
Шкворчала незатейливая пища,
на класс глядела Маркса бородища,
а дом родной был тесен, словно клеть.
Он был открыт и смеху, и простуде,
и старились вблизи родные люди,
которым лучше б вовсе не стареть.
И, жив едва в вождистской ахинее,
плыл воздух… Он закончится позднее;
быстрее, чем возможности рубля.
Зато, не зная здравиц и приказа,
жила любовь. Трагична, большеглаза…
Доронина. Плющиха. Тополя.